Очерки истории кибернетики в СССР
Пихорович Василий Дмитриевич
Нумерация страниц по: Очерки истории кибернетики в СССР. Изд. стереотип. — М.: ЛЕНАНД, 2022. — 288 с. (Наука в СССР: Через тернии к звездам. № 32.)
Книга посвящена истории проекта, который специалисты сравнивали по значимости с космическим и атомным. Речь идет о проблеме использования информационных технологий в управлении экономикой, создания общегосударственной автоматизированной системы управления. Этот проект должен был принести СССР окончательную победу в экономическом соревновании с Западом, но так и не был реализован, а те проблемы в области управления, которые он должен был решить, остаются нерешенными и по сегодняшний день.
Текст насыщен новой малоизвестной информацией, в которой не найти пустых рассуждений. Поэтому чтение книги увлекает, максимально содействует пониманию всех деталей изложения, вызывает переживания и размышления у читателей. Второе издание дополнено двумя очерками об академике В. М. Глушкове, в том числе о его идеях по поводу безденежного распределения. Книга предназначена для самого широкого круга читателей.
От автора
Название этой книги не должно вводить в заблуждение. Собственно «гонениям на кибернетику в СССР», с которыми в современной литературе обычно ассоциируется история этой науки в СССР, здесь будет отведено не так уж много места — ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы восстановить действительную картину того давнего недолгого спора в противовес устоявшимся идеологическим штампам.
В целом же эта книга устремлена не в прошлое, а в будущее. Ее основная тема — это ОГАС (Общегосударственная автоматизированная система управления экономикой). А это далеко не прошлая история, а, если можно так выразиться, история будущего.
В свое время, в связи с появлением этого проекта ЦРУ подготовило для президента Кеннеди секретный меморандум, в котором было сказано, что если руководству СССР удастся реализовать задуманное, а в США и дальше будет игнорироваться кибернетика, то с США «будет покончено».
Соответственно, главный герой этой книги — академик Виктор Михайлович Глушков, с именем которого неразрывно связана история проекта ОГАС, как впрочем, и многие другие достижения советской кибернетики.
Очень много внимания в этой книге уделено роли представителей советской экономической науки, благодаря усилиям которых не только не удалось реализовать проект, который североамериканские спецслужбы оценили как «советскую кибернетическую угрозу», но и были реализованы реформы, приведшие к тому, что было покончено с СССР.
В книге подробно рассмотрены вопросы возможности применения общегосударственных автоматизированных систем управления в условиях капитализма, а также перспективы их реализации в будущем. [14]
Очерк первый. Кто преследовал кибернетику в СССР?
Когда речь заходит о пресловутых "гонениях на кибернетику", которые, как будто бы имели место в СССР в середине 50-х годов, то обычно представляют дело таким образом, что в этом споре с одной стороны выступали философы, которые были тупоумными догматиками и преследовали передовую науку, потому, что она, мол, не соответствовала положениям марксизма, а с другой настоящие ученые, которые, рискуя чуть ли не жизнью, эту науку всячески развивали. Я даже не буду разбирать то, как представляли дело с кибернетикой писатели и журналисты эпохи перестройки, некоторые из которых умудрялись обвинять в преследованиях кибернетики секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Жданова, умершего в 1948 году, то есть за несколько лет до описываемых событий и даже до появления самой науки кибернетики. Проанализируем более солидные источники.
Вот, например, как описывает ситуацию известный специалист в этой области Д.А. Поспелов.
"Если бы не активная наступательная позиция военных, поддержанная членами АН СССР, то идеологические концепции, охраняемые представителями консервативной философской элиты, задержали бы на много десятилетий развитие информатики, как это случилось с генетикой и другими неугодными придворной философии науками"[1].
Уже в одной этой фразе нагромождено столько недоразумений и недомолвок, что хватило бы разбираться на целую книгу. Обратим внимание только на несколько моментов, а именно:
Почему уважаемый ученый пишет о том, что могло бы быть задержано на много десятилетий развитие информатики, если речь идет о гонениях на кибернетику? [15]
Что берется в качестве «эталона» развития кибернетики, по сравнению с которым отсчитывается «задержание развития». Если развитие ее на Западе, то действительно ли она там развивалась?
Если уважаемый ученый утверждает, что благодаря «активной наступательной позиции военных» «идеологические концепции» не задержали развитие кибернетики «на много десятилетий», то на какое именно время это развитие было задержано. А, может, вообще не было задержано?
Мы даже не будем останавливаться на таких «мелочах», как вопросы о том, почему нигде не называются фамилии этих самых злых «представителей консервативной философской элиты», которые так преследовали кибернетику, и неужели и в самом деле они в СССР середины 50-х годов имели силу, большую, чем «военные» (среди них один зам. министра обороны СССР) и «члены Академии наук»?
Начнем с недоразумения № 1, поскольку, если понять его причину, то вся история с «гонениями на кибернетику» получит совершенно иную окраску, чем та, к которой все так привыкли: то есть она перестанет быть простой «чернухой» и за ней обнаружится действительная проблема, проблема, не решенная в этой науке до этого времени.
Итак, зададимся вопросом: разве кибернетика и информатика — это одно и то же?
Вот как трактует этот вопрос В. М. Глушков в статье «Кибернетика» в Энциклопедии кибернетики:
«Поскольку появлявшиеся в то время статьи и книги по кибернетике не давали ответа на животрепещущие вопросы, поднятые практикой, большинство специалистов по ЦВМ и АСУ за рубежом стали скептически относиться к самой науке кибернетике»х[2].
Речь идет о второй половине 50-х годов. Получается, что вина советских «преследователей кибернетики» состояла только в том, что они опередили своих западных коллег на пару лет. Притом, если в Советском Союзе спор между противниками и сторонниками кибернетики завершился в пользу кибернетики, то на Западе все [16] было ровно наоборот: победили те, кто относился к кибернетике скептически, а точнее — полностью ее отрицали.
На этот счет есть интересный факт. «В конце 50-х годов началась активная деятельность по созданию международных научных ассоциаций. Была сделана попытка образовать Международную федерацию кибернетики. Успехом она не увенчалась. Хотя федерация и возникла, но представлены в ней были далеко не все страны. Отсутствие в ней специалистов США и Великобритании не позволило этой ассоциации занять сколько-нибудь заметное место в мире. Куда большее влияние приобрели две другие федерации. В 1957 году возник ИФАК — Международная федерация по автоматическому управлению, а в 1962 году — ИФИП — Международная федерация по процессам переработки информации, ставшая преемницей Международной федерации кибернетики»[3].
Продолжим цитировать В. М. Глушкова. В следующем предложении он пишет:
«Что же касается новых научных методов и результатов, возникавших в связи с задачами и методами проектирования ЦВМ и АСУ, то их объединили в новую науку, получившую в США и Англии название «computer science» (наука об ЭВМ), во Франции «informatic»[4].
Другими словами, в ведущих западных странах кибернетика просто исчезла, и на ее месте появилась совсем другая наука. Очень красноречивым подтверждением того, что с определенного времени науки кибернетики на Западе не существовало, является то, что В. М. Глушкову предложили написать статью «Кибернетика» для «Британской энциклопедии». «Британика» была уже на то время совместным британско-американским предприятием. Согласно традиции этого издания, статьи заказываются исключительно самым авторитетным специалистам в данной области. Но это еще не все. Нужно учесть, что дело было в годы «холодной войны», когда за приоритеты боролись не на жизнь, а на смерть. Можно не сомневаться в том, что не было тогда в Америке никакой кибернетики. Если бы там был хотя бы мало-мальски известный специалист в [17] этой науке, статья была бы заказана именно ему, в крайнем случае, западноевропейцу.
Правда, у Глушкова в статье шло продолжение, из которого можно сделать вывод, что кибернетика на Западе «ушла не совсем».
Он пишет «Термин же кибернетика стали чаще употреблять в более узком смысле, понимая под этим в основном аналогии, существующие между машинами и живыми организмами, и философские вопросы, возникающие в связи с социальными последствиями автоматизации. Лишь в самом конце 60-х годов наметились пути сближения между «кибернетиками» и «вычислителями»[5].
«Невооруженным глазом» видно, что этих два предложения противоречат приведенным ранее цитатам из Глушкова. Ведь если никакой особой науки кибернетики, которую бы можно было поставить рядом с «computer sciece» и «informatic», на Западе не существовало, то и сближаться было особо нечему. Винера к этому времени уже не было, да и вообще в последние годы он просто перестал интересоваться этими вопросами, о чем сам Глушков прекрасно знал[6]. Был, конечно, У. Эшби, на книгу которого «Введение в кибернетику» ссылается в этой статье В. М. Глушков, но даже он был в первую очередь психиатром, и только наполовину кибернетиком. В это время очень плодотворно уже работал С. Бир, но нет уверенности даже в том, что Глушков знал о его работах, поскольку ссылок на работы С. Бира у Глушкова найти пока нигде не удалось, хотя в «Энциклопедии кибернетики», редактором которой был Виктор Михайлович, такие ссылки есть.
А то, что Глушков ничего не знал о чилийском опыте С. Бира, почти не вызывает никакого сомнения. Если бы знал, то, несомненно, написал бы о Бире. Ведь «Киберсин» был своеобразным аналогом ОГАС (Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой), только в куда более скромных масштабах. Фактически деятельность С. Бира вообще, и «Киберсин» в частности, и были тем единственным фактом «сближения вычислителей и кибернетиков» на Западе, о котором писал Глушков в своей статье. И Винер, и Эшби были, скорее «натурфилософами» от [18] кибернетики, а АСУ ТП, которые успешно развивались в то время как на Западе, так и у нас, к кибернетике имели весьма отдаленное отношение, о чем красноречиво свидетельствует и приведенная выше цитата из Глушкова.
В любом случае, всего этого мало, чтобы говорить о каком-то «сближении» кибернетиков и «вычислителей» на Западе. Есть предположение, что это предложение было не более чем «военной хитростью» Глушкова. Зная о тайном преклонении тогдашнего советского руководства и научной интеллигенции перед Западом, ссылкой на западный опыт он хотел расшевелить всю эту публику, чтобы она активней занимались вопросами кибернетики. Технология такого рода невинных провокаций у Глушкова к этому времени была хорошо разработана. Так в 1970 году он выдвинул идею «программно-технического комплекса», направленную на то, чтобы не делать управляющие машины для каждого производственного процесса отдельно, а проектировать машины и программное обеспечение по классам в чем-то сходных технологических процессов с последующей их специализацией к конкретным объектам. У нас эту идею встретили в штыки. Мол, у американцев ничего подобного нет, значит, и мы делать не будем. Тогда Глушков во время своей поездки в Финляндию встретился с представителями одной шведской компьютерной фирмы, попросил их перевести термин «программно-технический комплекс» на шведский язык, употребить его в каком-то своем документе. Оттиск этого документа Глушков взял с собой, показал в Москве. Как только увидели, что такая идея уже есть не только в Америке, но даже в Швеции, немедленно засуетились и приняли решение, что нужно немедленно догонять[7].
Итак, с первыми двумя проблемами мы разобрались и получили ответы:
Информатика и кибернетика являются разными науками, поэтому «гонения» на одну из них вряд ли могли сказаться на развитии другой.
Если в Советском Союзе в споре между кибернетиками и их «гонителями» (дальше мы подробно разберем, кто на самом деле был «гонителями», а кто «кибернетиками») безоговороч[19]ную и «сокрушительную» победу одержали «кибернетики», то на Западе к концу 50-х годов практически полностью исчезла не только наука кибернетика, но даже слово «кибернетика» перестало употребляться для обозначения наук, связанных с вычислительной техникой.
Что касается ответа на третий вопрос, то он во многом уже очевиден: что никакого «задержания развития кибернетики в СССР» не только на многие десятилетия, но даже на один год не могло быть, хотя бы потому, что на Западе эта наука не развивалась вообще, поэтому и сравнивать было не с чем. А что касается собственного развития кибернетики в СССР, то на этом вопросе мы еще остановимся.
Сейчас же вернемся к разбору четвертого вопроса, то есть, к обстоятельствам и участникам самого спора между «кибернетиками» и «философами».
Сначала о «философах». Обычно говоря, что против кибернетики выступали философы, подтверждают это тем, в «Философском словаре» 1954 года была опубликована статья «Кибернетика», в которой последняя называлась «лженаукой». Но это ведь еще не значит, что писали ее именно философы.
Из «достоверных источников, пожелавших остаться неизвестными» мне стало известно, что статья эта была написана Е. А. Шкабарой, заместительницей главного конструктора первой советской вычислительной машины С. А. Лебедева. По словам этого же «источника», она предложила подписать ее своему шефу и дала ей ход. Так эта статья, будто бы, появилась. Я, на свой страх и риск, включил эту историю в статью «Кибернетика возвращается»[8], которая была опубликована, в том числе, и на нескольких интернет-сайтах. Пока опровержений не поступало. Разумеется, что это не может служить доказательством того, что версия отвечает действительности, ведь мало кто читал мою статью из тех людей, которые могут опровергнуть эту версию. Но мне представился случай озвучить ее на одном почтенном собрании (4-й Международный форум, посвященный проблемам иммортализма, проходивший в сентябре 2008 года в Киеве), в котором принимал участие ныне уже покой[20]ный 3. Л. Рабинович — один из создателей первого советского компьютера, близко знавший как Е. А. Шкабару, так и С. А. Лебедева, и тоже говоривший о «гонениях на кибернетику» со стороны философов (у советских кибернетиков это ритуал такой — везде, по делу и не по делу, вспоминать об этих гонениях). Но когда я рассказал эту историю со злополучной статьей, подкрепив ее одной весьма солидной ссылкой, патриарх советской кибернетики не смог ничего возразить.
А ссылка была вот какая:
«Что касается истории развития кибернетики, то стоит все договаривать: немалый вклад в критику кибернетики сделали сами специалисты в области авиатехники и вычислительной техники. Почему так случилось? Из-за недостаточного уровня философской подготовки и философского мышления! Люди недооценивали то, что сами создали»[9].
Правды ради, нужно сказать, что Виктор Михайлович сделал это признание под некоторым давлением. Разговор был на круглом столе, отчетом о котором и являлась публикация в журнале. Глушков мельком, как нечто само собой разумеющееся, высказал привычное обвинение в адрес философов, что они, мол, были неправы в отношении кибернетики. Но один из участников круглого стола, бывший в то время директором Института философии АН УССР, П. В. Копнин, вместо того, чтобы согласиться и ритуально покаяться, как это всегда делали в таких случаях советские философы, вдруг заявил, что на самом деле, все было не совсем так, что вовсе не философы были инициаторами выступлений против кибернетики. И вот в ответ на это возражение и позвучала процитированная мысль В. М. Глушкова.
Эту статью я нашел уже после того, как мне рассказали историю со Шкабарой. К сожалению, до этого времени я даже не могу предположить, кого имел в виду Глушков под «специалистами в области авиатехники». Впрочем, что касается Е. А. Шкабары, то я предполагаю, что она была не столько автором, сколько инициатором этой статьи, в том смысле, что помогал оформить ее мысли [21] какой-то другой человек, но это только мое предположение, да и вряд ли имеет значение, кто оформлял. Важно, кто инициировал и направлял.
Впрочем, тот факт, что инициаторами нападок на кибернетику были не философы, очень легко подтверждается и другими источниками. Для надежности буду ссылаться на ту же самую статью Поспелова, которую мы сейчас анализируем.
Он пишет «В унисон с этим определением (что кибернетика — это форма современного механицизма — В. П.) звучат тексты рефератов статей по кибернетике, которые в эти годы публикуются в реферативном журнале «Математика»»[10]
Или вот такое место: «Нельзя было ставить под удар начинание, которое и так было встречено в штыки частью философов и, к сожалению, математиков и физиков, которым кибернетика казалась пристанищем не слишком хороших специалистов, занимающихся добыванием научного авторитета на основе «легковесных» результатов…»[11].
Интересно проанализировать появившуюся еще в 1953 году в журнале «Вопросы философии» статью «Кому служит кибернетика»[12], предшествующую более известной статье в «Философском словаре». Та часть ее, которая посвящена собственно кибернетике, имеет следующую структуру:
описание огромного значения, которое имеет применение вычислительных машин для науки, техники и промышленности;
сетования (со ссылками на американских ученых) на то, что в США ЭВМ используются в основном, военным ведомством;
критика претензий кибернетиков на то, что машина представляет собой аналог человеческого мозга, и что разница между мозгом и ЭВМ исключительно количественная, что «мозг — это гигантская вычислительная машина, содержащая 15 миллиардов клеток вместо 23 тыс. радиоламп, имеющихся в самой крупной из доныне сконструированных вычислительных машин. Эта часть была самой крупной и занимала половину статьи. [22]
Самое интересное, что критика эта производилась не с позиций философии, а исключительно с позиций учения И. П. Павлова о нервной системе. На И. П. Павлова в статье имеется 13 ссылок, в то время как из философов там упоминается только Лейбниц, которому почему-то приписали изобретение первого арифмометра, да Ламетри, как представитель механицизма. Один раз упоминается Маркс, но не в связи с разбираемым вопросом.
Характерно, что автор статьи не подписался собственным именем, а скрылся под псевдонимом «Материалист». Д. А. Поспелов объясняет это тем, что автор статьи «по-видимому, чувствовал некоторый страх». Но это объяснение лишено всякой логики. Если это был один из, как выразился сам Д. А. Поспелов, «придворных философов», то кого же он боялся? Неужели сторонники кибернетики тогда были страшнее, чем власть?
Есть предположение, что причина того, что автор выступил под псевдонимом, была другая. Она состояла в том, что автор (или авторы) не хотел портить отношения с коллегами. Другими словами, что это был отнюдь не философ. Или еще более простое предположение, что, кто писал и подписывал, не был собственно автором, а только литературно обрабатывал чужой текст.
Разумеется, что все это — только предположения, но отнюдь не безосновательные. Свидетельств того, что сам С. А. Лебедев и его соратники относились к кибернетике резко отрицательно, в этой книге будет приведено еще немало.
Существуют и другие предположения насчет авторства злополучных статей в Философском словаре и «Вопросах философии». Так один из самых яростных защитников кибернетики Э. Кольман утверждает, что под псевдонимом «Материалист» скрывался известный советский психолог, медик по образованию, В. Н. Колбановский[13].
Теперь насчет «придворности». Сам Д. А. Поспелов пишет, что «практические задачи требовали не прекращения работ в области кибернетики, а расширения и активизации этих исследований. [23] Это понимали даже партийные чиновники из оборонного отдела ЦК ВКП(б) и отдела науки того же всесильного ведомства»[14]. Получается, что «при дворе», то есть в ЦК КПСС на этот вопрос было, как минимум, два мнения, притом победило мнение сторонников кибернетики. А. И. Китовым (он был на то время ведущим специалистом в области применения вычислительной техники в военной области), профессором А. А. Ляпуновым и знаменитым академиком С. Л. Соболевым был написан ответ на статью «Материалиста». Этот ответ был одобрен в ЦК, но авторам было предложено «заручиться поддержкой их точки зрения на кибернетику среди научной общественности страны»[15].
Была организована серия выступлений в академических институтах и вузах с целью пропаганды кибернетики. Сохранилась стенограмма обсуждения одного из таких докладов, который был зачитан 24 июня 1954 года на методологическом семинаре в Энергетическом институте[16]. В это время именно Энергетический институт был ведущей организацией в деле конструирования электронно-вычислительных машин.
Очень характерно, что оппонировали Ляпунову или отнеслись к его докладу настороженно именно специалисты этого института. Что касается приглашенного из института философии Н. Ф. Овчинникова, то он оказался едва ли не большим сторонником кибернетики, чем сам Ляпунов.
Надо сказать, что А. А. Ляпунов в то время еще был весьма осторожен и делал весьма разумные оговорки, когда речь заходила о весьма специфических философских вопросах, таких как вопрос о природе общества и мышления. Это чуть позже, когда победа «кибернетиков» станет очевидной, сторонники кибернетики «пойдут в разнос». Появятся заявления типа того, которое сделал академик Колмогоров, который заявил, что «на других планетах нам может встретиться разумная жизнь в виде размазанной по камню плесени». Таково было представление о природе мышления даже у самых лучших представителей кибернетики. [24]
Неправы были в споре и те, и другие. Видимо, правильно говорил В. М. Глушков, что дело было в недостаточности «уровня философской подготовки и философского мышления в непонимании философии». Но это замечание нужно отнести не только к «вычислителям», но в равной мере и к «кибернетикам», и главное, к тогдашним философам, которые так и не сумели выступить как самостоятельная сила, а лишь метались между двумя борющимися партиями технарей, ни одна из которых не понимала и в принципе не могла ничего понимать в предмете спора. Ведь сущность спора была вовсе не техническая. Никто из спорящих не отрицал, что вычислительную технику нужно развивать. Спорили о природе мышления — о том, можно ли средствами математики смоделировать человеческое сознание. Для того, чтобы решить этот вопрос, нужно было как минимум понимать, что такое человек и что такое мышление. Для этого недостаточно было быть даже просто хорошим философом, для этого нужно было быть еще и марксистом. Понимать, что структуру человеческого мышления нужно искать не в его мозге, а в структуре общественных отношений. Соответственно, моделировать нужно не мозг, не тело человека, а моделировать нужно человеческие отношения по поводу производства и распределения, те отношения, продуктом которых и является человек.
Но увы, философы очнутся лишь 10-15 лет спустя, когда «опустятся сумерки», когда не только победит кибернетика, но когда в самой кибернетике победит то направление, которое акад. Дородницын предложил именовать «Cybernetics talkative», то есть, «трепотливой» кибернетикой, в отличие от «Cybernetics active» — кибернетики действующей[17]. [25]
Очерк второй. А какую же роль на самом деле играла философия?
Итак, в первом очерке мы попытались доказать, что имеющее силу предрассудка представление о том, что официальная советская философия нанесла большой ущерб развитию советской кибернетики, не имеет под собой сколько-нибудь серьезного фактического основания.
Философия и в самом деле сыграла роковую роль в судьбе советской кибернетики, но вовсе не марксистско-ленинская, как думают все без исключения «постсоветские» интеллигенты, а структуралистская и позитивистская. Точнее, это была смесь философии, филологии и математики, притом филологией занимались математики, математикой занимались филологи, а все они вместе лишь повторяли околофилософские идеи структурализма, разработанные людьми, которые сами в философии были необразованными и поэтому даже представления не имели о том, как сложны проблемы, о которых они судят с необычайной легкостью, так характерной для дилетантов, которым кажется, что если в философии отсутствуют формулы, обычно отпугивающие дилетантов от физики, химии и математики, то, значит, здесь можно городить все, что в голову взбредет, и это тоже будет считаться философией.
Речь идет о кружке ученых, который в начале 50-х годов сформировался вокруг известного московского математика, профессора А. А. Ляпунова. Впоследствии ему, наряду с С. А. Лебедевым и В. М. Глушковым, будет присвоена медаль Всемирного компьютерного сообщества «Computer Pioneer». Разумеется, что нет никаких оснований сомневаться в заслуженности этой награды. Ляпунов сыграл важнейшую роль в развитии советской кибернетики — в первую очередь, как неформальный организатор и вдохновитель [26] этой науки. Но эта роль далеко не всегда оказывалась положительной. Несомненной заслугой А. А. Ляпунова является то, что он сумел заинтересовать проблемами кибернетики огромное количество ученых — представителей самых разных отраслей науки. Далеко не все они были талантливыми или хотя бы добросовестными учеными, но не в этом была беда. Проблема состояла в том, что вся эта масса энтузиастов с самого начала двинулась в ложном направлении. Едва ли не главной задачей кибернетики они сочли проблему машинного перевода с одного языка на другой. Возможно, непосредственным поводом к этому послужило то, что именно этим в это время занимались американцы (в 1954 году в Нью-Йорке была продемонстрирована первая программа машинного перевода, которая, впоследствии, правда, оказалась весьма и весьма неудачной), но причина, бесспорно, лежала глубже. Такое направление развития кибернетики диктовалось позитивистским пониманием природы мышления. С точки зрения позитивизма, мышление намертво связывалось с языком. Мышление представлялось чем-то вроде внутренней речи, а язык — единственной адекватной формой выражения мышления. Соответственно, казалось, что если мы сумеем узнать глубинные закономерности языка, то узнаем суть мышления.
Так или иначе, но получилось, что направление развития кибернетики в СССР в какое-то время вдруг стал определять Роман Якобсон — знаменитый русский лингвист, проработавший всю жизнь в эмиграции, явившийся одним из родоначальников не только структурного лингвистического анализа, но и структуралистской философии вообще. Тот самый, о котором «напролет болтал» товарищ Нетте, когда с Маяковским «пивал чаи» в дипкупе[18]. Возможно, Якобсон являлся большим специалистом в области теории поэтического искусства, в лингвистике вообще, но в философии он разбирался еще меньше, чем в кибернетике, что совершенно не помешало собравшимся вокруг профессора А. А. Ляпунова яростным сторонникам кибернетики почитать его в качестве своего едва ли не самого главного идейного вдохновителя. Еще одним идейным вождем борцов за кибернетику в СССР оказался другой известный [27] филолог, и тоже сторонник структурализма — Вячеслав Всеволодович Иванов.
Как так вышло? Во многом, случайно. Но за каждой случайностью кроется закономерность. Случайность состояла в том, что сторонники кибернетики увлеклись именно проблемой машинного перевода или, что среди тех, кто увлекался в это время кибернетикой, на передний план выдвинулись именно филологи. Поэтому «философией кибернетики» в это время оказался именно структурализм. Случайностью было также и то, что развернувшаяся еще при Сталине кампания по реабилитации русского патриотизма создала почву для того, чтобы сугубо идеалистическая концепция структурализма была признана «своей» (ведь ее родоначальником был русский филолог). Но сторонники кибернетики вполне могли заменить структурализм неопозитивизмом, который к этому времени уже успел успешно пройти курс реабилитации в чистилище «критики буржуазной философии» и после чисто ритуальных процедур будто бы критического «осмысления» будет наречен «логикой и методологией науки». Можно перечислять еще массу различных случайностей, которые сыграли роль в том, что сторонники кибернетики в то время пошли по «ложному следу», но закономерность состояла в том, что в марксизме они перестали видеть добротную философскую базу, способную сориентировать, определить направление развития новой науки и поэтому готовы были пользоваться любой философией, лишь бы она не была связана с марксизмом. Делали они это не «из вредности», а по своей полной философской необразованности. И это была не столько вина ученых, сколько всеобщая беда тогдашней философии и науки. Ведь марксистская философия тогда и в самом деле не в состоянии была удовлетворительно ответить на вопрос, который неожиданно оказался в центре спора между сторонниками и противниками кибернетики — на вопрос о природе мышления. Нет, разумеется, в марксизме ответ на этот вопрос был, но немногие из тех, кто считал себя марксистами, знали об этом. В официальной советской философии на этот счет господствовала очередная «научно-патриотическая» мода — учение И. П. Павлова о второй сигнальной системе. Сторонники этого учения мыслили сознание материалистически, но вовсе не диалектически. Как материалисты они прекрасно виде[28]ли беспочвенность надежд сторонников новой науки на создание «мыслящей машины», но, поскольку они были представителями материализма естественнонаучного, механистического по своей природе, они были не в состоянии увидеть общественную, предметно-деятельную сущность мышления, и, соответственно, понять, что, если и невозможно более или менее успешное математическое моделирование мыслей и чувств отдельно взятого индивида, то ничто не мешает создавать алгоритмы и успешно их применять для моделирования и планирования производства, в том числе и для управления машинами и системами машин (а также системами машина-человек) любой сложности вплоть до такой системы, как народно-хозяйственный комплекс СССР. Естественно, что и в этом деле электронно-вычислительная машина не могла заменить человека, но могла стать ему мощным и даже, во многом, незаменимым помощником.
Не знали и не хотели знать такого применения кибернетики и ее тогдашние горячие сторонники и защитники из числа тех, кто объединился вокруг профессора А. А. Ляпунова, но они и не утруждали себя вопросом о пределах применимости кибернетики. Они были полностью уверены, что кибернетика всесильна, и что она очень быстро решит все и любые вопросы науки, общества и мышления: докажет все теоремы, решит все шахматные задачи, спроектирует роботов, которые полностью заменят людей и т. д. и т. п.
Это была хорошо сплоченная группа ученых самых разных отраслей, которую возглавили люди, слабо разбирающиеся в предмете спора, но весьма энергичные и самоуверенные. Они очень ловко воспользовались не очень убедительным выступлением некоторых конструкторов ЭВМ и поддержавших их философов против претендующих на философские обобщения идей Винера, объявили, что это в общем-то разовое и сразу же признанное ошибочным (уже при допечатке тиража 4-издания «Философского словаря» в 1955 году злополучная статья была изъята) выступление «гонениями на кибернетику», и под этим предлогом организовали контрнаступление по всему фронту (как научному, так идеологическому, так и политическому), по силе во много раз превосходящее «гонения». Кстати сказать, такая ситуация не была чем-то особенным в советской науке того времени. Борьба между научными школами во многих [29] науках была ожесточенной, и ученые нередко втягивали в свои разборки партийное и государственное руководство.
Обычно, когда говорят о «гонениях на кибернетику», здесь же вспоминают и о «гонениях на генетику» и тоже представляют дело так, будто бы хороших и добросовестных ученых преследовали зловредные идеологи. На самом же деле имела место борьба научных школ и сформировавшихся на этой почве околонаучных группировок, в которой не только «мичуринцы», но и «генетики» далеко не всегда пользовались исключительно академическими средствами. Спору нет, Т.Д. Лысенко в 1948 году в полной мере воспользовался благожелательным отношением к нему Сталина. Но сегодня почему-то никто не хочет вспоминать, что окончательную победу над лысенковцами «генетикам» принесло то обстоятельство, что они оказались активнейшими участниками хрущевской кукурузной кампании[19]. Да и во времена Сталина «генетики» не всегда были гонимы. Они долгие годы занимали руководящие посты в советской биологической науке. И не только до 1940 года, до ареста Н. И. Вавилова, но и в 1945-1948 гг., на которые приходится очередной подъем генетики и «заметное ухудшение положения Т. Д. Лысенко»[20]. Против Лысенко, в поддержку генетиков выступал зав. сектором науки ЦК ВКП(б) Ю. А. Жданов. Даже после печально знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., на которой с одобрения И. В. Сталина Лысенко объявил так называемую формальную генетику лженаукой, положение генетиков было не таким уж отчаянным, как пытаются представить это современные журналисты, а торжество Лысенко не столь уж прочным. Уже летом 1952 года И. В. Сталин распорядился создать комиссию по подготовке предложения ЦК о создании коллегиального президиума ВАСХНИЛ с введением в его состав противников Лысенко[21]. Трофиму Денисовичу на этот раз удалось спустить дело на тормозах и отвести угрозу, но факт говорит о многом. В первую очередь о том, что это была вовсе не борьба идеологии с наукой, а борьба групп и группок ученых, каждая из которых отстаивала свою точку зрения, привлекая для этого как идеологию, так и политику. Ожес[30]точенность и бескомпромиссность этой борьбы определялась тем, что предметом ее была не научная истина, а стремление той или иной группировки к первенству, независимо от истинности ее взглядов. Истина в этих спорах заведомо не могла быть достигнута, поскольку основным предметом спора были вопросы исключительно философского, мировоззренческого характера (какова природа живого, происходит ли оно от неживого или имеет место вечная передача неизменного наследственного материала от одного индивида к другому — у биологов, и вопрос о том, может ли машина мыслить, то есть фактически вопрос о природе человеческого мышления — у кибернетиков), а все спорящие изначально отказывались от философии, полагаясь исключительно на эмпирические факты и возможности рассудочного мышления, тем самым автоматически попадая в объятия позитивизма[22]. И совершенно неслучайно в кружке А. А. Ляпунова, кроме математиков и филологов, ведущую роль начали играть и биологи-генетики, главным из которых был знаменитый «Зубр»[23] — Н. В. Тимофеев-Ресовский.
Объединяли генетиков и кибернетиков не гонения на них, а то, что они оказались на переднем крае наступления позитивизма в советской науке.
Причиной такого наступления позитивизма была откровенная слабость советской философии, то, что она давно уже плелась в хвосте естественных наук. Философы громко повторяли марксистские слова, но они уже не владели марксистскими понятиями.
Идеи структурализма имели успех в среде ученых, увлекшихся кибернетикой, в первую очередь потому, что они в основных своих чертах совпадали с идеями позитивизма, которыми к этому времени преимущественное большинство советских ученых (а московских — в особенности) было заражено насквозь. Главнейшая же идея позитивизма состояла в том, что «каждая наука сама себе философия». Эта идея очень греет душу любому ученому, ленящемуся познакомиться с тем, что уже наработано философией в том [31] ином вопросе за многие века ее существования, и обычно даже не подозревающему, что даже это его высокомерное отношение к философии тоже есть философия, но только плохая, стоящая в стороне от осевого пути развития человеческой мысли.
Вторая идея зиждилась на уверенности представителей позитивизма в том, что мышление по-своему содержанию совпадает с речью (мышление есть внутренняя речь). С этой точки зрения кажется вполне естественным, что философия заменяется филологией, точнее, таким ее разделом, как семиотика.
Для того, чтобы прояснить, какую роль сыграла структуралистская философия в истории советской кибернетики, сначала нужно обратить внимание на то обстоятельство, что в Советском Союзе вопросами автоматизации обработки информации и автоматизации управления начали знакомиться не после появления книги Винера «Кибернетика» и не под ее влиянием. Во-первых, автоматические счетные машины (механические) существовали довольно давно, и еще в конце 30-х годов под руководством С. А. Лебедева началась работа над машиной, использующей двоичную систему счисления, но она была прервана войной. Во-вторых, война поставила ребром вопрос о создании эффективных систем управления зенитным огнем. Винеровская кибернетика во многом выросла именно из этой проблематики. В Советском Союзе этой проблемой, разумеется, тоже интенсивно занимались и тоже достигли определенных успехов. Например, именно от этой проблематики шел в кибернетику И. Я. Акушский — один из выдающихся советских кибернетиков, основоположник нетрадиционной компьютерной арифметики, позволившей резко ускорить процесс вычислений. Главным же толчком для интенсификации в СССР работ в области вычислительной техники и программирования было появление в США в 1946 году первой электронно-вычислительной машины, использующей фон-неймановскую схему, ЭНИАК.
После этого работы по созданию ЭВМ достаточно быстро приобрели в СССР очень широкий размах. В 1948 году был создан Институт точной механики и вычислительной техники АН СССР и Специальное конструкторское бюро Министерства приборостроения и средств автоматизации (СКВ 245). В этих учреждениях, а также в лаборатории электросистем Энергетического института им. Г. М. Кржижановского, [32] НИИ электронных математических машин, лаборатории вычислительной техники АН УССР, Ереванском институте математических машин, Пензенском институте управляющих вычислительных машин и в нескольких других учреждениях велась активная работа по конструированию электронной вычислительной техники, разработке теории вычислительных машин, разработке технологии программирования[24].
В 1949 году была организована кафедра вычислительной математики, которую в 1952 году возглавил С. Л. Соболев. В том же 1952 году для студентов этой кафедры А. А. Ляпунов начал читать курс «Программирование».
Кстати, изданная в 1948 году книга Винера «Кибернетика» практически немедленно была переведена, и уже в 1949 году советские специалисты имели возможность познакомиться с ней. Ю. А. Шрейдер, который пишет об этом[25], сетует на то, что перевод был «чудовищным», но этому вряд ли стоит удивляться. Н. Винер в предисловии ко второму изданию «Кибернетики» говорит, что и в оригинале были многочисленные опечатки и даже ошибки в содержании[26], что уж тогда говорить о служебном переводе для специалистов. К слову, если говорить о том, как на самом деле в СССР обстояло тогда дело с доступом к иностранной научной литературе, очень ярко свидетельствует эпизод, который приводит Вячеслав Всеволодович Иванов. Он вспоминает, что в августе 1957 года на международном конгрессе в Осло один американский ученый подарил ему только что вышедшую книгу Хомского «Синтаксические структуры». Но по приезду в Москву В. В. Иванов обнаружил, что эта книга уже есть в Ленинской библиотеке и на нее уже написана и опубликована рецензия. Он так и говорит, что в то время Ленинская библиотека «прекрасно снабжалась».
Но, возвращаясь к «Кибернетике» Н. Винера, надо сказать, что на специалистов в области вычислительной техники она произвела, [33] скорее, отрицательное впечатление. В ней они увидели, в основном, беспочвенные фантазии и оторванное от реалий тогдашней науки и техники философствование, необоснованные претензии на всеобщность методов частных наук.
Но неожиданно эта книга заинтересовала ученых, к вычислительной технике отношения не имеющих и, поэтому, склонных весьма преувеличивать ее возможности. Именно они и сгруппировались впоследствии вокруг семинара А. А. Ляпунова и выступили самыми горячими защитниками кибернетики.
Но, нужно сразу оговориться, что ни А. А. Ляпунова, ни участников его семинара нельзя считать единственными, кто развивал кибернетику в СССР.
В этой связи я хотел бы обратить внимание, например, на фигуру Анатолия Ивановича Китова.
Роль А. И. Китова в истории советской кибернетики далеко не такая яркая, как роль А. А. Ляпунова, но, я считаю, что она была куда более продуктивной, чем кажется сегодня. Будучи самым горячим сторонником кибернетики, он, в то же время, действовал гораздо более осторожно и осмотрительно, чем А. А. Ляпунов. С одной стороны, он сыграл самую активную роль в кампании по реабилитации кибернетики и по разгрому ее «гонителей» (именно он инициировал и написал основную часть подписанной им, А. А. Ляпуновым и академиком С. Л. Соболевым статьи «Основные черты кибернетики», которая вышла в «Вопросах философии», в четвертом номере за 1955 г, и с которой начался отсчет триумфальному шествию кибернетики в СССР), но в отличие от Ляпунова, он не дал увлечь себя кибернетическим романтикам, имеющим весьма ограниченное представление о действительных возможностях электронно-вычислительной техники, но имеющим безграничную фантазию.
Китов, будучи инженером и имея перед собой вполне конкретные задачи автоматизации управления в области обороны, очень быстро нащупал верную линию развития кибернетики. Он понял, что эта линия лежит далеко за пределами филологии и собственно математики, что проблемным полем кибернетики является не мышление отдельного индивида, а деятельность общества в целом.
В 1956 году вышла его книга «Электронные цифровые машины», в которой говорилось о возможностях применения ЭВМ в эко[34]номике, а в 1959 году А. И. Китов представил в ЦК КПСС доклад о целесообразности создания единой автоматизированной системы управления для вооруженных сил и для народного хозяйства страны на базе общей сети вычислительных центров, создаваемых и обслуживаемых Министерством обороны.
Для изучения доклада была создана комиссия во главе с министром обороны СССР маршалом Рокоссовским, и по результатам работы этой комиссии автора доклада сняли с должности руководителя Главного вычислительного центра Министерства обороны и исключили из партии. Говорят, что причиной послужила содержащаяся в докладе слишком острая критика Министерства обороны за слабое внедрение ЭВМ в дело управления Вооруженными силами[27]. Впрочем, это дело достаточно темное и требующее дополнительного изучения. Но фактом остается то, что во времена самых сильных «гонений на кибернетику» — в 1953-1954 гг. А. И. Китова — главного пропагандиста новой науки — не только не преследовали, но и, наоборот, в 1954 году назначили руководителем созданного им Главного вычислительного центра Министерства обороны, а в 1959 году, когда сторонники кибернетики одержали полную и безоговорочную победу, его сняли с генеральской должности и исключили из партии. Комментарии, конечно, не излишни, но весьма затруднительны.
Впрочем, даже после этих крупных неприятностей Китов не перестал сражаться за свою идею применения кибернетики в области управления экономическими процессами. В 1961 году в сборнике «Кибернетику — на службу коммунизму» под редакцией А. И. Берга, он публикует статью «Кибернетика и управление народным хозяйством»[28], в которой продолжает отстаивать идеи создания единой автоматизированной системы управления экономикой.
Горячего последователя этой своей идеи Китов нашел в Викторе Михайловиче Глушкове. Их надолго связала крепкая дружба, теснейшее сотрудничество, а позже даже родственные связи (одна из дочерей В. М. Глушкова стала женой сына А. И. Китова). Можно без особого риска предположить, что это сотрудничество и дружба [35] была одним из источников идеи Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой (ОГАС) как магистрального пути развития кибернетики.
А в том, что автоматизированные системы управления экономикой оказались единственным перспективным направлением развития кибернетики, сегодня уже не приходится сомневаться. Жаль только, что одним из самых надежных доказательств этого тезиса явилось фактическое исчезновение кибернетики как науки после того, как ее представители отказались от идей создания автоматизированных систем управления экономикой.
В первой же половине 50-х годов кибернетики в СССР еще не существовало. Электронно-вычислительные машины уже существовали и вовсю использовались, а о кибернетике особо никто не вспоминал. Вовсе не потому, что ее запрещали. Как уже говорилось выше, винеровская «Кибернетика» была переведена на русский язык уже в 1949 году, то есть в следующем году после ее издания в США и была доступна специалистам. Просто специалисты в области ЭВМ не видели никакой связи между кибернетикой и развитием электронно-вычислительной техники, которое, кстати сказать, в это время шло самыми бурными темпами.
Как уже говорилось, конструкторы вычислительной техники вообще встретили кибернетику в штыки, поскольку видели в ней, скорее, вредные фантазии дилетантов, чем практическую помощь своей работе. И их вполне можно понять, особенно если учесть, что яростными поборниками кибернетики выступали в основном «чистые» математики и филологи. Какое отношение имеют к электронно-вычислительной технике математики, конечно, можно, понять. Техника, все-таки, вычислительная. Но как среди поборников кибернетики оказались филологи, и что объединило их в одно целое с математиками? Таким объединяющим делом оказался уже упоминавшийся машинный перевод.
История с машинным переводом в Советском Союзе началась с публикации в Реферативном журнале «Математика» сообщения «Перевод с одного языка на другой при помощи машины: Отчет о первом успешном испытании)»[29]. Автор этого сообщения, редак[36]тор РЖ «Математика» и директор Института научной информации Д. Ю. Панов немедленно взялся за организацию аналогичных работ в СССР. Уже через год были получены первые результаты. Группе во главе И. К. Бельской удалось сделать алгоритм перевода с английского языка и летом 1955 года провести первые опыты на машине. Параллельно за такую же работу взялась группа «кибернетиков» во главе с профессором А. А. Ляпуновым. Ни та, ни другая группа не смогла развить успех. Но если Д.Ю. Панов очень скоро признал свое поражение и стал одним из наиболее видных критиков кибернетики[30], то филологи и А. А. Ляпунов стали упорствовать, хотя результаты у них получились не лучше.
Вот что пишет на этот счет В. А. Успенский — один из участников кружка А. А. Ляпунова, доктор физ.-мат. наук, профессор: «Если понимать машинный перевод как цель не теоретическую, а практическую и массовую (а именно так, практически, и ставился вопрос в 50-е годы), следует признать, что у нас в стране машинного перевода нет»[31]. В том же духе выразился и И. А. Мельчук, который считался и считается до сих пор одним из основных авторитетов структурализма, а в то время был одним из самых горячих сторонников кибернетики и машинного перевода. Впоследствии он признал, что работы по автоматическому синтаксическому анализу русского языка были «абсолютно тупиковые»[32].
Кстати, так называемый Большой семинар по кибернетике, основанный и возглавлявшийся А. А. Ляпуновым, в 1963-1964 году потихоньку угас и прекратил существование, распавшись на большое количество частных семинаров, ни один из которых не был собственно семинаром по кибернетике[33].
Самое интересное, что к советским поборникам кибернетики с большим подозрением относился и отец кибернетики Норберт Винер. [37]
Приехав в Москву, Винер скептически оценил структурную лингвистику, развиваемую в СССР. Он уверял, что математическая лингвистика не имеет будущего, поскольку «малость размеров выборки подрывает возможности научного исследования в любых социальных науках, в том числе и в языкознании»[34].
Таким образом, идея машинного перевода, сторонники которой выступили в том знаменитом споре под флагом кибернетики, достаточно быстро умерла сама собой, и никто не заметил ее бесславной кончины. Оно и неудивительно. Ведь специалисты в этой области науки, получившие после победы в споре с противниками кибернетики весьма серьезные преимущества в виде научных постов и солидных штатов в университетах и НИИ, вовсе не спешили объявлять о случившемся. Мало того, они, а вслед за ними и вся «прогрессивная интеллигенция», продолжали от случая к случаю поругивать злых противников кибернетики, особенно философов, желая тем самым создать у публики впечатление, что обещанных чудес нет только потому, что когда-то давным-давно кто-то, видите ли, не давал развиваться кибернетике.
Этот прием рассчитан исключительно на простачков, но таковых оказалось немало. Они охотно верили, что имевшие несколько десятилетий назад критические нападки на кибернетику могли каким-то магическим образом влиять на ее развитие и после того, как ее сторонники одержали полнейшую победу над нападавшими.
Для того, чтобы подольше сохранять себе это удобное оправдание, «кибернетики» старательно искажали картину спора, сильно преувеличивая силы и возможности своих противников, а, соответственно, и опасность их воздействий для себя лично и представляемой ими кибернетики.
На самом деле, все было несколько по-иному. В то время, как против кибернетики в «Вопросах философии», была опубликована практически анонимная статья, то есть, фактически, это была частная точка зрения, хоть и поддержанная журналом, то за кибернетику высказались известные в то время ученые (в том числе один академик, работавший в атомном проекте), статья обсуждалась в [38] научно-исследовательских институтах и вузах, в прессе. В короткое время кибернетика однозначно стала отождествляться с наукой, а все, кто осмеливались высказать сомнения, объявлялись реакционерами и противниками науки. Что же касается философов, то их так «затюкали», что они долгое время и признаваться боялись о том, что они философы.
Очень характерно обсуждение статьи Соболева, Ляпунова, Китова на заседании редакции «Вопросов философии». Все, чего просили философы, немного разбиравшиеся в философии и не потерявшие окончательно профессиональную честь, например, М. М. Розенталь, это убрать очевидно нелепые места, как например, такие, где говорилось, что машина отличается от мозга только количеством элементов[35].
В то же время, философы, у которых с профессиональной честью, да, видимо и с совестью вообще, было посвободней, не стеснялись в методах и средствах для «проталкивания» кибернетики. Например, Э. Я. Кольман, дабы подвести под кибернетику «классовую основу», утверждал, что «сейчас у Винера тяжелое положение, книги его не издают, запрещены»[36]. Мол, империалисты его преследуют, значит, мы должны срочно признать его своим. Разумеется, никто в Америке книг Винера не запрещал (здесь профессор просто тупо врал), хотя определенные проблемы у Винера, не скрывающего свое неприятие капиталистической системы, были. К слову сказать, сам Кольман, как позже выяснилось, ничего против капитализма не имел, доказательством чему является то, что позже он эмигрировал в Швецию, а потом в США.
Другими словами, «кибернетики» устроили невероятный скандал по поводу того, что им, мол, не дают заниматься очень перспективной наукой, что «консерваторы» душат новое, передовое, «подняли на уши» руководство страны, дошли до самых верхов (курировавший кибернетику зам. министра обороны СССР академик, адмирал А. И. Берг был вхож к председателю Совета министров СССР А. Н. Косыгину), но когда их противники были разгромлены, [39] и когда им были созданы все условия для развития этой самой кибернетики, они очень быстро потеряли к ней всякий интерес и только продолжали ругать своих бывших противников и вспоминать свою собственную храбрость в борьбе с ними.
Что касается применения вычислительной техники, то оно пошло в СССР по тому пути, который ему определяли «противники кибернетики» — то есть она применялась главным образом как техника для облегчения вычислений. Если машины для АСУ ТП (автоматизированные системы управления технологическими процессами) и разрабатывались, то о чем-то большем — хотя бы о машинах экономического профиля — у нас к началу 60-х годов никто даже не заговаривал, их попросту не было, о чем прямо говорит такой авторитетный свидетель как В. М. Глушков[37]. И яростные защитники кибернетики нисколько против этого не протестовали.
Таким образом, получилось так, что кибернетика в том виде, в котором она сложилась в Советском Союзе, и в самом деле оказалась лженаукой, а в том виде, в котором она могла дать результат — как основа автоматизации управления экономическими процессами — она не признавалась «кибернетиками», вплоть до того, что в много раз упомянутом в этой статье сборнике «Очерки истории информатики в России» вообще нет упоминания об Общегосударственной системе управления экономикой (ОГАС). На Западе же кибернетика исчезла, не успев появиться, превратившись в информатику или computer science. Кстати говоря, даже сам «отец кибернетики» Норберт Винер с определенного времени стал выступать с серьезными опасениями по поводу высказанных им же самим идей о возможности применения электронно-вычислительных машин для управления общественными процессами. Не говоря уж о том, что вопросами кибернетики как науки об управлении обществом он к концу жизни просто перестал заниматься.
Наиболее жалко выглядели в этом споре именно советские философы. О них очень метко написал Ю. А. Шрейдер:
«Весь набор тогдашних антикибернетических статей выглядел чудовищно глупо, на эту тему можно было написать что-нибудь более умное. Однако официальные философы-марксисты находи[40]лись в очень жалком положении. Аргументировать философскую несостоятельность той или иной научной концепции они имели право только путем обвинения ее в идеализме. Но кибернетика возникла из самой что ни на есть материалистической традиции. Это подтверждается, между прочим, и той легкостью, с которой кибернетика была ассимилирована нашей философией, поскольку кибернетика основана на чрезвычайно материалистической доктрине по самой сути. Найти там идеализм было чрезвычайно трудно»[38].
Автор полностью прав, найти идеализм в концепциях кибернетиков было очень трудно, поскольку это был вовсе не философский идеализм, выросший из традиции развития мировой мысли, который Ленин называл «умным идеализмом». Это был примитивнейший идеализм, выросший непосредственно из эмпирического, грубого, естественнонаучного материализма, не признающего философии, а поэтому беспомощного в вопросах мышления. Это был тот идеализм, о котором Энгельс говорил, что «абстрактный материализм равняется абстрактному спиритуализму». Последователи этого рода материализма говорили, что в генах фиксируется склонность человека к музыке, к математике, к поэзии (представьте себе на секундочку, например, ген программирования на С++ или ген, отвечающий за склонность к службе в налоговой полиции!) или вслед за профессором Колмогоровым спрашивали, почему бы не представить себе, что «на других планетах нам может встретиться разумная жизнь в виде размазанной по камню плесени».
Классики марксизма умели тончайшим образом отделять то полезное, что дает наука, от идеологической шелухи, которую она зачастую порождает, пытаясь распространить свои частные методы на решение общих вопросов. Ярчайшими образцами диалектикоматериалистического подхода к анализу достижений и просчетов тогдашней науки являются «Диалектика природы» и «Анти-Дюринг» Энгельса или «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина. Увы, к рассматриваемому периоду традиция критического рассмотрения достижений современной науки философами-марксистами была во [41] многом утеряна. Все, что могли противопоставить явно метафизическому, механистическому подходу кибернетиков к вопросу о природе мышления и возможности его моделирования и воспроизводства в машине советские философы, это не менее метафизический и наивно-материалистический подход физиологов из школы И. П. Павлова. Вполне понятно, что борьба окончилась очень быстро и не в пользу философов.
Тем не менее, противостояние философов и кибернетиков вовсе не закончилось в 1955 или 1956 году. Прекратили спорить против кибернетиков только те философы, которые не имели своего собственного мнения. Против необоснованных претензий кибернетики продолжали выступать далеко не худшие советские философы и отнюдь не догматики. Самым последовательным из них был Эвальд Васильевич Ильенков. Его идеи, высказанные в статьях «Машина и человек, кибернетика и философия»[39] и книге «Об идолах и идеалах»[40] до сих пор остаются актуальными. Но не менее актуальными остаются и идеи автоматизации сбора и обработки экономической информации с целью моделирования, прогнозирования и планирования экономических процессов, а также управления ими, которые были разработаны теми немногими представителями кибернетики, которые не изменили своей науке и продолжали разрабатывать ее даже после того, как мода на нее прошла, и она была фактически уничтожена. В первую очередь речь идет об идеях общегосударственных автоматизированных систем управления экономикой В. М. Глушкова[41] и английского ученого Стаффорда Бира[42].
Цель этого очерка состояла не столько в том, чтобы воспроизвести настоящую картину того, что в последние несколько десятилетий считалось гонениями на кибернетику со стороны философов, хотя это очень важно. Цель была в том, чтобы наглядно показать, что в результате этого давнего спора сильно проиграла, точнее, [42] потерпела сокрушительное поражение как кибернетика, так и философия. Кибернетика просто исчезла с лица земли[43], а философия окончательно заболела позитивизмом, то есть вместо того, чтобы честно выполнять свою функцию по формированию и развитию диалектического взгляда на мир, стала заниматься понятийным оформлением и сведением воедино эмпирического материала, доставляемого наукой. Подобно тому, как в Средние века философия стала «служанкой богословия», в середине 50-х она окончательно превратилась в «сферу обслуживания» сегодняшней господствующей формы общественного сознания — науки.
И проблема эта не исчезла и не является ни частной проблемой философии или кибернетики, ни проблемой прошлого. Проблема восстановления правильного развития философии и кибернетики в очень скором времени может оказаться вполне практической общественной проблемой, от решения которой будет зависеть дальнейшее развитие общества. Чем дальше, тем более очевидно, что господствующая сегодня в мире система товарно-денежных отношений, основанная на господстве частной собственности с одной стороны, и рыночной анархии — с другой, явно исчерпывает свои возможности балансировать на грани всеобщего коллапса. Соответственно, никакой альтернативы разумному планированию производства и потребления нет и не может быть.
Но такое планирование невозможно без, как минимум, двух условий, первое из которых состоит в том, чтобы научиться мыслить не с точки зрения сиюминутной частной выгоды, а с точки зрения всеобщего, да еще в развитии, чему научиться без обращения к философии в принципе невозможно; второе же условие успешного перспективного планирования состоит в умении собирать и обрабатывать необходимую информацию о производстве и потреблении, и соответственно, принимать управленческие решения в режиме реального времени, что невозможно без автоматизации [43] сбора, обработки информации и принятия управленческих решений, то есть, без кибернетики.
А раз эта задача становится единой, то и решение для нее нужно искать единое. То есть не просто с одной стороны учиться правильно, диалектически мыслить, а с другой — реабилитировать и возрождать кибернетику. Такой подход ничего не даст. Он будет не соединять, а снова разделять кибернетику и философию. Объединить их можно только как органические моменты единого действия, реальной борьбы против общественных условий, порождающих перманентный кризис, превращающих человека в бездушный автомат и отторгающих философию и кибернетику, за создание общественных условий, в которых казавшаяся когда-то утопией мечта философов и кибернетиков о том, чтобы переложить весь рутинный, механический, отупляющий труд на плечи машин, и тем самым освободить человека для творчества и всестороннего развития, становилась реальностью. [44]
Очерк третий. Биографический[44]
Итак, как только советские борцы против гонений на кибернетику триумфально победили, они сделали все возможное, чтобы в самые короткие сроки торжественно похоронить спасенную ими науку.
На Западе кибернетика угасла, так и не успев родиться. Предложенный Винером термин там никогда не использовался для обозначения реально существующей науки, связанной с электронно-вычислительными машинами или автоматизированными системами управления.
Точка зрения В. М. Глушкова, если попробовать ее рассмотреть в координатах этого спора, сразу оказывается несколько в стороне от позиций спорящих. Будучи страстным пропагандистом электронно-вычислительной техники и кибернетики, он сразу увидел ее реальные возможности, которые, к слову сказать, далеко превосходят любые фантазии.
Суть подхода Глушкова состояла в том, что он видел в машине не заменитель человеческого мозга, а специальный инструмент, который бы его усиливал, как молоток усиливает руку, а микроскоп — глаз. Соответственно, машина — это не конкурент человека, а орудие, многократно увеличивающее его возможности.
Без малейшего преувеличения можно сказать, что, начиная с конца 50-х годов судьба советской кибернетики неразрывно связана с именем Виктора Михайловича Глушкова. Он не просто сохранил кибернетику в СССР и завоевал ей мировое признание. С Глушковым советская кибернетика (а возможно, и мировая) кибернетика родилась заново, и те задачи, которые кибернетике определил Глушков, ей придется решать еще очень долго. Поэтому биография [45] В. М. Глушкова и история реальной, действительной советской кибернетики (Cibernetiks active) очень сильно пересекаются.
Виктор Михайлович Глушков родился 24 августа 1923 года в Ростове-на-Дону в семье горного инженера. В школьные годы Виктор интересовался ботаникой, зоологией, затем геологией и минералогией, позднее — радиотехникой и конструированием радиоуправляемых моделей. В конечном счете, победила физика и математика.
Впрочем, слово «интересовался» может ввести в заблуждение, поскольку в данном случае оно означает вовсе не обычное дилетантское скольжение по поверхности фактов. Так, интерес к зоологии, который появился у маленького Глушкова в третьем классе, выразился в том, что он прочел книгу Брэма «Жизнь животных» и стал изучать классификацию животных. В четвертом классе, увлекшись минералогией, он штудирует книги из библиотеки отца, который был горным инженером, и собирает коллекцию минералов. В пятом классе пришло увлечение радио, и он стал делать радиоприемники по собственным схемам. В пятом же классе вместе с отцом они изготовили телевизор, который принимал передачи из Киева, где была тогда единственная в Союзе телестудия. Все это требовало серьезных знаний математики, поэтому Глушков стал заниматься ею самостоятельно, в основном летом — во время каникул. Между пятым и шестым классом он освоил алгебру, геометрию, тригонометрию за курс средней школы, а между шестым и седьмым уже занимался математикой по университетской программе.
В статье «Кибернетика — любовь его» В. П. Деркач — первый аспирант Виктора Михайловича — пишет:
«С жадным мальчишеским любопытством Виктор смотрел, как в руках собирающего радиоприемник отца дымится паяльник, а в пятом классе уже сам сделал первый свой приемник по собственной схеме. Монтировал телефон, коротковолновый приемо-передатчик, фотоувеличитель и даже построил движущуюся модель, питающуюся от электрических проводов с помощью подвижных контактов… С тех пор он привык углубляться в изучение предмета, имея перед собой конкретную цель, и так делал в течение всей последующей жизни…
…Виктор Михайлович как-то рассказывал, что для воспитания своего характера он часто специально выполнял ту работу, которая [46] ему не по душе: читал до конца неинтересную книгу, смотрел внимательно скучный фильм, осваивал нелюбимую дисциплину или еще что-нибудь. Причем, он сам планировал для себя подобные занятия. Таким способом школьник Глушков воспитывал в себе способность сосредотачиваться, преодолевать трудности при решении сложных задач, умение владеть собой».
В восьмом классе Глушков начал интересоваться философией, которую стал изучать по книжке В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Потом прочел «Лекции по истории философии» и «Философию природы» Гегеля. Кроме того, было увлечение литературой, в частности, поэзией, и тоже очень серьезно. Например, Виктор Михайлович вспоминал, что один раз он выиграл спор, что сможет на протяжении десяти часов непрерывно декламировать стихи. Он знал наизусть «Фауста», поэму «Владимир Ильич Ленин» Маяковского, стихи Брюсова, Некрасова, Шиллера, Гейне. Притом, последних — на языке оригинала.
В июне 1941 г. Виктор Глушков с золотой медалью закончил среднюю школу № 1 г. Шахты. Собирался поступать на физический факультет Московского университета. Но 22 июня пришла война. Он сразу подал заявление в артиллерийское училище. Такое решение для Глушкова отнюдь не было случайным. Он ничего не делал необдуманно. Он понимал, что для артиллерии очень важно знание математики, а, следовательно, именно в этом деле его увлечение этой наукой может сослужить хорошую службу. Кроме того, артиллерия занимала особое место и среди его детских увлечений. Даже можно сказать, что она сыграла решающую роль в формировании его как будущего ученого. Такая, видно уж судьба у артиллерии, что она каждый раз оказывается у истоков кибернетики. Известно, что Винера привели к кибернетике работы по созданию математического обеспечения эффективного управления зенитным артиллерийским огнем. В нашем же случае артиллерия сыграла значительную роль в формировании не кибернетики, а кибернетика. Вот как вспоминает об этом сам В. М. Глушков. Здесь и дальше мы будем цитировать воспоминания Виктора Михайловича Глушкова по книге Б. Н. Малиновского «Академик В. Глушков».
«Следует сказать, что в этом большую роль сыграли научно-популярные журналы, такие как «Техника молодежи», «Знание — сила», [47] которые в то время были очень интересными. Не помню, в каком из них увидел конструкцию электропушки с тремя соленоидами и лепестками-держателями, между которыми зажимался стальной сердечник — снаряд. При включении пушки снаряд пролетал первый соленоид и размыкал контакты, через которые подавался электрический ток. Затем он влетал в следующий соленоид и т. д. Я сделал пушку точно по описанию, и она работала, но плохо, потому что механические контакты зажимали снаряд сильнее нормы. И тогда мне удалось сделать первое изобретение — систему управления полетом снаряда, и моя пушка заработала лучше, чем описанная в журнале. Это окрылило и подтолкнуло к мысли сделать прицельное устройство для определения угла поднятия ствола пушки.
Для устройства прицеливания понадобился расчет кулачковоэксцентрикового механизма. Я понял, что нужны математические знания. Математика необходима была и при решении другой проблемы — точного расчета силы тяги и динамики полета снаряда. Эти задачи решаются методами дифференциального и интегрального исчисления, требуют очень тонкого понимания физики твердого тела, магнетизма. Это были первые задачи, которые я сам себе поставил. Тогда я учился в пятом классе. С тех пор я приучил себя не просто перелистывать книгу и извлекать знания неизвестно для чего, а обязательно под определенную задачу. Трудная задача требует, как правило, самых разнообразных знаний. В чем преимущество такого метода усвоения знаний? Когда вы просто читаете книгу, то вам кажется, что все поняли.
А на самом деле в памяти почти ничего не отложилось. Когда читаешь под углом зрения, как это можно применить к своим задачам, тогда прочитанное запоминается на всю жизнь. Такому способу обучения я следовал всегда»[45].
Согласитесь, что это неплохой опыт для успешного начала обучения в артиллерийском училище. А ведь это было далеко не все. Детское увлечение артиллерией имело весьма серьезное продолжение, которое Виктор Михайлович описывает так:
«Когда я понял, что моих математических знаний не хватает, то раздобыл учебник по дифференциальному исчислению и «Анали[48]тическую геометрию» Привалова и составил план занятий на лето (перед шестым классом). Стал заниматься алгеброй, геометрией, тригонометрией по программам до десятого класса включительно. В шестом классе изучил дифференциальное исчисление и уже мог составлять уравнения кривых, дифференцировать функции и пр. Летом между шестым и седьмым классами занимался математикой по университетской программе. Учась в седьмом классе и все лето до начала восьмого, решил (я не знаю математика, который бы это сделал) все примеры из задачника Гюнтера и Кузьмина, рассчитанного на студентов университетов. Мне хотелось, чтобы не оставалось ничего непонятного. Начал изучать сферическую тригонометрию и открыл для себя небесную механику»[46].
Потом электромагнитная пушка отклонила траекторию глушковских увлечений в сторону теоретической физики. Вот как он описывает этот поворот:
«Меня все время преследовала задача точного расчета электропушки. Уже многое было сделано. Но теория втягивания металлического снаряда в соленоид так и не получалась. Я стал изучать физику. Достал старый пятитомный курс физики Хвольсона дореволюционного издания и проштудировал его, так как понимал, что эту задачу без серьезного знания физики не решить. И к концу десятого класса теоретическая физика стала для меня основным увлечением.
На чем было основано оно и почему возникло? Я много занимался математикой, но бессистемно, по книгам, которые случайно попадали под руку, стремясь решить свои задачи. С теоретической физикой получилось несколько иначе. Будучи с родителями в Ростове-на-Дону, я купил там книгу Вандер-Вардена «Метод теории групп квантовой механики». Прочитав ее, я сразу понял, что с помощью уравнения Шредингера (из квантовой механики) можно, в принципе, открывать свойства разных новых веществ на кончике пера. Как это понимать? Еще нет вещества, но вы написали его формулу. Какими оно будет обладать свойствами? Каковы будут его удельный вес, прозрачность, температура плавления и другие физические свойства? Этого и сейчас мы еще не умеем делать. [49] Но в принципе с помощью квантовой механики такие задачи можно решить. Поняв это, я загорелся голубой мечтой работать в столь интересной области. Сейчас это направление получило название квантовой химии. Кстати, химией я также занимался довольно много. Дома была химическая лаборатория. Я даже пострадал от любви к химическим опытам. Один раз отравился хлором, другой — сулемой, оба — без потери сознания. Но еще тогда я понял, что надо сосредотачиваться на чем-то одном, и выбрал теоретическую физику, а точнее — квантовую химию. И если бы не война, это желание, может, и осуществилось бы»[47].
А еще Глушков очень серьезно работал над своей физической подготовкой, притом очень часто он подходил к делу по-научному. Например, когда ему не удалось с первого раза освоить плаванье, он проанализировал свои действия и быстро сообразил, что проблема состоит в том, что он не учитывает действие закона Архимеда, стараясь как можно выше высунуть голову из воды. Как только он это сообразил и постарался погрузить голову так, чтобы только нос торчал, дело сразу пошло на лад.
Но, не смотря на то, что лучшего кандидата в артиллеристы придумать сложно, из-за очень плохого зрения Глушкова в артиллерийское училище не взяли, как и не взяли в армию вообще. Его признали негодным к военной службе, однако в документе было записано, что он может привлекаться к физическому труду. И этот последний пункт выполнялся весьма интенсивно. Осенью 1941 и весной 1942 года Виктор работал на рытье окопов. В 1942 году, после вторичного взятия Ростова немцами Виктор вместе с матерью оказывается в оккупированных Шахтах.
Великая Отечественная стала труднейшим испытанием для миллионов советских людей, а для 19-летнего Глушкова война повлекла и личную трагедию: фашисты расстреляли его мать — депутата горсовета. Сам Виктор вынужден был скрываться от фашистов. Вот как он вспоминает это время:
«После возвращения в Шахты договорился со своим однокашником Игорем идти к знакомым в Касияновку, что под Новочеркасском. Там был сельскохозяйственный институт с опытным хозяйст[50]вом, работу которого немцы возобновили. Знакомые Игоря спрятали нас в складе, где хранились старые тракторы, сеялки и другие машины. Здание находилось в стороне от института, но неподалеку был немецкий аэродром. Поэтому выходили из укрытия только ночью. Два месяца питались чем попало. Собирали мороженую картошку на неубранных полях, вырубали куски замерзшего мяса из найденной в поле павшей лошади. Запомнился как праздничный день, когда кто-то из студентов института принес комок гречневой каши… Во время ночных походов за картошкой разбрасывали на дорогах куски колючей проволоки. Один раз чуть не попались. Наступало уже утро, а мы не успели далеко уйти от места, где разбросали проволоку, когда на нее напоролась машина с немецкими солдатами. Нас увидели и обстреляли, но мы благополучно убежали. Если бы я не окреп физически в последние годы учебы в школе, я бы не выдержал. За эти три месяца получил болезнь печени»[48].
После окончательного освобождения г. Шахты Глушков был вызван в военкомат и мобилизован на работы по восстановлению шахт. Полмесяца он поработал в забое чернорабочим, потом — инспектором по качеству и технике безопасности. Вот его воспоминания об этой своей работе:
«Во время пересменок я должен был опускаться в шахту и брать общую и по слоям пробы пластов из лав. Общий вес проб составлял несколько сот килограммов. Уголь, который я отбивал обушком, насыпался в мешки, а затем я тащил его на санках к выходу. На нашей шахте высота пластов была 50-80 сантиметров. Передвигаться и работать было очень трудно. Работали в основном солдаты из штрафных батальонов.
Пробы сдавали в лабораторию, где определяли качество угля и направление дальнейших разработок. Когда уголь грузили в вагоны, то перед их пломбированием я брал пробу на соответствие углю, что был в лаве. До войны работа, которую я делал, выполнялась бригадой из шести-семи человек. И только потом мне дали лаборантку для измельчения проб.
Обвалы случались часто, два раза попадал в них и я. Первый раз началось с того, что захрустели стойки, и меня ударила по плечу [51] глыба угля. Проход за мной завалило. Но путь к выходу остался открытым. Я выбрался, захватив пробы и кирку. Отделался компрессом на ушибленное плечо. Во второй раз я был в штреке главной шахты, километрах в двух от входа. Кстати, тогда не было никакого учета тех, кто спускался в шахту. Когда набирал пробу в мешок, услышал взрыв и грохот, но не обратил на это внимания. Вынес мешки с пробой на вагонетку и потащил ее к выходу; на половине пути наткнулся на завал. На мои крики никто не отвечал. Просидел в завале часов восемь. Потом услышал доносившийся шум и вскоре меня освободили из заточения»[49].
Уже осенью 1943 г. Новочеркасский индустриальный институт объявил набор, и Глушков стал студентом его теплотехнического факультета. Учиться было нелегко. Приходилось параллельно зарабатывать себе на жизнь. Виктор вспоминает, что сначала он перебивался разгрузкой вагонов на станции, а летом устроился на работу. Их бригада, состоящая из семи человек, за лето восстановила отопление в основных зданиях института, отремонтировала отопительные котлы. На следующий год Глушков занимался ремонтом электротехнического оборудования. Таким образом, он приобрел специальности слесаря-водопроводчика и техника-электрика.
Все это не мешало Глушкову, «регулярно и исступленно», как выразился один из его сокурсников, учиться в институте. Об условиях тогдашней учебы, а заодно и об отношении к ней Глушкова дает некоторое представление приведенный Б. Н. Малиновским в его книге об академике Глушкове фрагмент из воспоминаний еще одного однокашника Виктора Г. И. Мокренко:
«В бытность учебы в институте зимой 1943-1944 годов я жил в одной комнате с Виктором Глушковым, Иваном Дупляниным и Михаилом Мезенцевым. Окна нашей комнаты выходили на дорогу, и в период боевых действий 1942 года в доме были оборудованы огневые точки. Окна были заложены кирпичом, остались лишь небольшие амбразуры. Электрического освещения естественно не было, отопления также. Амбразуры мы заделали, поставили в комнате чугунную печь, а трубу вывели в окно. Тепло было лишь тогда, когда топили. Для освещения использовали коптилку из стреляной гиль[52]зы от ПТР. Несмотря на голодное и холодное время, мы не унывали, жили коммуной. И вот здесь особенно проявились замечательные черты Виктора. Он был очень компанейским, располагающим к себе своими знаниями, эрудицией, простотой, а главное — титанической работоспособностью. Все вечера, а зачастую и ночи он просиживал над учебниками, особенно математическими, исписывая множество тетрадей всевозможными вычислениями и выкладками. Бывало заглянешь в его книгу, а там — сплошные интегралы, дифференциалы в тетрадях-то же самое. Для нас это было непостижимо и трудно понимаемо. При всей его исключительно высокой теоретической подготовке, буквально по всем дисциплинам, он этим не кичился и очень много занимался»[50].
Но, проучившись четыре года на теплотехническом факультете Новочеркасского индустриального института, Виктор Михайлович понял, что его не так интересует теплофизика, как науки математического профиля. В 1947 г. он поступает на 5 курс физико-математического факультета Ростовского университета. А для этого сдает всю академразницу за 4 года (почти полсотни экзаменов)! Вот как он сам описывает этот процесс:
«Подготовившись за четыре курса по математике и физике, я поехал в Ростов. В первый приезд мне пришлось сдать 25 или 26 экзаменов, точно не помню. (Общее их число за четыре года обучения было 44 или 45). Я их сдал за два приезда. Помню, что в первый день (когда приехал первый раз) сдал шесть экзаменов. Три экзамена одному доценту, даже помню его фамилию — Гремятинский. Очень строгий экзаменатор, гроза всех студентов. Он задал мне три вопроса. Из каждого курса математического анализа, изучаемого на первых трех курсах, по одному, предупредив, что в случае, если не справлюсь с заданием по первому, мне нечего говорить об остальных. Я быстро сделал первое задание, причем оригинальным способом, которого он не знал. Он дал мне новые задачи и в конце-концов поставил три пятерки.
Преподаватель физики, которому я должен был сдавать следующие два экзамена, к этому времени ушел домой. Я решил проявить нахальство и пошел к нему. Он удивился и, тем не менее, принял у [53] меня два экзамена по физике. Последний в этот день был экзамен по астрономии. Уже к вечеру я разыскал преподавателя в институте. Начав сдавать экзамен, заметил его легкое волнение, оказывается, у него очередь подходит за хлебом. Что делать? Пошли с ним вместе. Помню, стояли мы с ним в очереди, у меня были бумаги, где я сделал все выкладки, и на все вопросы написал ответы. Он задал еще два или три вопроса, и, уже поздно вечером получив хлеб, поставил мне последнюю оценку — «пятерку». Пожевав завалявшиеся сухари, я подошел к развалинам драматического театра, где и заснул. Проснулся, когда рассветало. В этот день сдал успешно два экзамена по алгебре, а на следующий — еще четыре. В следующий приезд сдал остальные экзамены и оказался на пятом курсе»[51].
В следующем году Виктор Михайлович параллельно заканчивает оба вуза и получает дипломы о высшем техническом и высшем математическом образовании. Преподавательскую и научно-исследовательскую работу В. М. Глушков начинает осенью 1949 г. в стенах Уральского лесотехнического института.
В октябре 1951 года он защищает кандидатскую диссертацию на тему: «Теория локально-нильпотентных групп, без кручения с условием обрыва некоторых цепей подгруппы», а в декабре 1955 года после окончания одногодичной докторантуры при Московском университете — докторскую диссертацию «Топологические локально-нильпотентные группы».
В августе 1956 г. В. М. Глушков стал заведующим вычислительной лабораторией Института математики АН УССР. Именно здесь под руководством академика С. А. Лебедева всего пять лет назад была создана первая в Советском Союзе электронно-вычислительная машина МЭСМ.
В соответствии с принятым в 1955 году Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР о создании вычислительных центров в академиях союзных республик эту лабораторию предстояло преобразовать в Вычислительный центр.
Основной особенностью тогдашнего конструирования вычислительной техники было то, что оно осуществлялось на основе «инженерной интуиции». Теория автоматов, служившая базой для [54] проектирования ЭВМ, на то время была разработана очень слабо, фактически существовала только идея применения основных операций формальной логики для построения автоматических устройств. В. М. Глушкову пришлось самостоятельно разбираться в принципах построения ЭВМ. Разобравшись, он «решил превратить проектирование машин из искусства в науку».
Для этого нужно было поставить дело синтеза электронных схем на прочную математическую основу. С этой целью Виктор Михайлович не только сам усиленно начинает работать над решением математических проблем проектирования электронно-вычислительной техники, но и организует научный семинар по теории автоматов для своих сотрудников. Семинар имел большой успех. Виктор Михайлович вообще умел заразить других своим энтузиазмом.
В декабре 1957 года лаборатория вычислительной техники, которой руководил В. М. Глушков, была преобразована в Вычислительный центр АН УССР с правами научно-исследовательского института.
В 1961 году вышла книга В. М. Глушкова «Синтез цифровых автоматов». В 1964 году за цикл работ, среди которых главной была именно эта книга, Виктор Михайлович становится лауреатом Ленинской премии. В этом же 1964 году была издана книга «Введение в кибернетику», которая была переиздана в США и многих других странах.
Этот период в истории кибернетики на Украине Виктор Михайлович позже назовет «героическим», поскольку ему и его сотрудникам тогда удалось в кратчайшие сроки в очень трудных условиях добиться поистине фантастических результатов.
Еще в 1958 г. В. М. Глушков выдвинул идею создания универсальной управляющей машины, которая, в отличие от существующих в то время узкоспециализированных управляющих автоматов, могла бы быть использована в любых, самых сложных технологических процессах. Уже через три года, в 1961 г. такая машина была создана группой сотрудников Института кибернетики АН УССР под руководством Б. Н. Малиновского. Она получила название «Днепр». С помощью этой машины впервые в Европе было осуществлено дистанционное управление бессемеровским процессом в режиме советчика мастера. Она была использована для автоматизации [55] одного из самых трудоемких процессов в судостроении — плазовых работах, то есть раскройки стальных листов для изготовления корпуса судна, который имеет сложную пространственную конфигурацию и поэтому раскройка плоских стальных листов, из которых корпус будет изготовлен, представляет собой сложнейшую инженерную задачу.
Американцы запустили аналогичную машину в то же самое время, это при том, что разработка ее у них началась раньше. Эта машина оказалась рекордсменкой и по долголетию: она выпускалась на протяжении десяти лет, в то время как обычный срок жизни одной модели ЭВМ редко превышал пять-шесть лет.
В феврале 1961 г. В. М. Глушкова вводят в состав Комитета по Ленинским премиям в области науки и техники при Совете Министров СССР. В мае того же года его избирают академиком АН УССР по специальности «вычислительная техника», а в 1962 г. он становится вице-президентом АН УССР и председателем Научного Совета по проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН УССР. В 1963 году В. М. Глушков утверждается председателем Межведомственного научного совета по внедрению вычислительной техники и экономикоматематических методов в народное хозяйство СССР при Государственном комитете Совета Министров по науке и технике.
Начало 60-х годов — один из самых плодотворных периодов в научной деятельности В. М. Глушкова. Помимо вышеупомянутой монографии «Синтез цифровых автоматов» с 1960 по 1963 он написал следующие книги: «Теория алгоритмов», «Введение в теорию самосовершенствующихся систем». «Вычислительная машина «Киев»».
В 1961 году В. М. Глушков был избран академиком АН Украинской ССР, а в 1964 г. — академиком АН СССР и вице-президентом АН УССР.
В 1961 г. Президиум АН УССР издает постановление о преобразовании Вычислительного центра АН УССР в Институт кибернетики АН УССР. Постановление было реализовано на практике в следующем 1962 году. Директором института и заведующим отделом цифровых автоматов назначается В. М. Глушков.
В 1963 г. на Конгрессе Международной Федерации по переработке информации (ИФИП) в Нью-Йорке (США), а потом и на Конгрессе в Эдинбурге (Великобритания) Глушков избирается членом [56] Программного комитета этой организации. Здесь он возглавил направление «Применение ЭВМ в естественных науках, технике, лингвистике и библиотечных науках. Искусственный интеллект». А на Конгрессе, проходившем в Любляне (СФРЮ), Виктор Михайлович был избран председателем Программного комитета ИФИП.
В. М. Глушков выступал с лекциями в Польше, Венгрии, ГДР, Болгарии, Чехословакии, Румынии, на Кубе, в ФРГ, США, Англии, Франции, Мексике, Индии, Испании, Италии, Австралии, Японии, Канаде, Норвегии, Финляндии.
На Международной выставке «Интероргтехника-66» в Москве детища Института Кибернетики АН УССР: ЭЦВМ «МИР-1», «Проминь», «Проминь-М», цифроаналоговый комплекс «Днепр-МН-10М» и ряд других были отмечены дипломами.
Очень насыщенным оказался следующий 1967 год. Сдана в эксплуатацию первая в стране автоматизированная система управления предприятием с массовым характером производства «Львов». Она была установлена на львовском телевизионном заводе. АСУ «Львов» была рекомендована к массовому тиражированию. Была продемонстрирована работа удаленного терминала Львов — Москва в режиме «вопрос — ответ» по производственной ситуации в системе «Львов». При разработке этой системы были отработаны многие принципы, положенные в основу АСУ других типов. Внедрение этой системы обеспечило увеличение выпуска продукции на 7 %, снижение уровня запасов на 20 %, ускорение оборачиваемости оборотных средств на 10 %, произошло существенное сокращение инженерно-технического и административного персонала.
Виктор Михайлович первым взялся за переоценку принципов Дж. фон Неймана, на основе которых разрабатывалась вся вычислительная техника с момента своего зарождения. В. М. Глушков предложил принципиальные изменения в устройстве вычислительных машин, выдвинул новые идеи по созданию систем обработки информации новых поколений, сформулировал принцип макроконвейерной обработки данных. Суть его заключалась в том, что процессоры выполняли команды не последовательно, а параллельно, автономно, без взаимодействия с другими процессорами. Внедрение этого принципа позволило бы неограниченно увеличивать производительность машины по мере наращивания аппаратных [57] средств. Первые советские машины с использованием этого принципа были построены уже после смерти Глушкова и по оценке государственной комиссии по их приемке, не имели аналогов в мире. Одна из них — ЕС-1766 — имела производительность в два миллиарда операций в секунду.
В 1967 г. был создан комплекс функциональных элементов МИР-1 и МИР-10, положивших начало развитию электронно-клавишных машин. Разработана и рекомендована в серийное производство ЭКВМ «Искра».
В 1967 г. В. М. Глушков был удостоен высшей советской награды — ордена Ленина. При вручении ордена указывалось, что эту награду он получил «за достигнутые успехи в развитии советской науки и внедрения результатов исследований в народное хозяйство». В этом же году В. М. Глушкову присуждена премия им. Н. Н. Крылова — за цикл работ по теоретической кибернетике.
В следующем 1968 г. за разработку принципов построения структур малых машин для инженерных расчетов и математического обеспечения для них, внедренных в вычислительных машинах серии «МИР», В. М. Глушкову с группой сотрудников Института Кибернетики была присуждена Государственная премия СССР.
Достижения отечественной научной школы получили признание и на Западе. В этом же году журнал «Автоматика» начал переиздаваться в США.
В 1969 г. Глушкову присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ему ордена Ленина и Золотой медали «Серп и молот».
Как серьезнейшую стратегическую ошибку воспринял В. М. Глушков решение Минрадиопрома о том, чтобы не форсировать работы в направлении дальнейшего развития собственных оригинальных систем ВТ, а пойти по линии копирования IВМ/360. Он считал, что этот путь рано или поздно заведет нас в тупик. Вот что пишет по этому поводу Б. Н. Малиновский:
«Дискуссия о третьем поколении ЭВМ — по их структуре и архитектуре — развернулась в СССР в конце 60-х годов. 26 января 1967 г. состоялось совместное заседание Комиссии по вычислительной технике АН СССР (председатель А. А. Дородницын) и Совета по вычислительной технике ГКНТ при Совете Министров СССР [58] (председатель В. М. Глушков). Вел его Глушков. Обсуждался единственный вопрос: какой должна быть ЕС ЭВМ, которая намечалась к созданию в СССР совместно со странами СЭВ? Было принято решение использовать как прототип логическую структуру и систему команд, принятую в IВМ-360. Единственным оппонентом, написавшим свое особое (отрицательное) мнение, был… председательствующий на дискуссии Глушков, считавший, что использовать зарубежный опыт, безусловно, надо, но не в такой степени, чтобы просто копировать зарубежные системы, к тому же созданные несколько лет назад»[52].
Позже опасения Виктора Михайловича сбылись в полной мере, но в 70-е годы все это еще никак не давало о себе знать. Наоборот, в Советском Союзе наблюдался бурный рост производства электронной вычислительной техники.
В киевском Институте кибернетики тоже не останавливали работ по проектированию собственных машин. Именно в эти годы здесь появляется одна из самых оригинальных и в то же время самых успешных разработок — макроконвейерные ЭВМ. Идея состояла в том, чтобы отказаться от традиционной, предложенной фон Нейманом архитектуры машины, предполагающей последовательное выполнение команд, а, соответственно, требующей максимальной простоты машинного языка.
В 1974 г. на конгрессе IFIP в Стокгольме В. М. Глушков высказал идею создания новых нефоннеймановских архитектур. В 1978 г. эта идея ложится в основу разработки новой машины. Смысл новой архитектуры состоит в том, что «каждому отдельному процессору на очередном шаге вычислений дается такое задание, которое позволяет ему длительное время работать автономно без взаимодействия с другими процессорами». Машина была завершена уже после смерти Виктора Михайловича и начала производиться серийно в 1984 г. на Пензенском заводе ВЭМ. Она выпускалась в рамках программы ЕС, поэтому первая машина получила название ЕС-2701, а в 1987-м начали выпуск следующей макропроцессорной вычислительной системы — ЕС-1766. В 80-х годах машины, созданные по предложенным Глушковым принципам, оказались, как и [59] предполагал Виктор Михайлович, самыми мощными многопроцессорными ЭВМ в стране. Реальная скорость вычислений на 48 процессорах составляла полмиллиарда операций в секунду.
Сегодня очень многие пишут что Советский Союз был обречен на отставание от США в области производства электронной вычислительной техники, но вряд ли это мнение можно назвать бесспорным. По крайней мере один весьма авторитетный человек еще во второй половине 60-х годов XX века отвечал на этот вопрос по-другому. И этот человек был Норберт Винер.
«Вопрос. Вы нашли во время Вашей последней поездки в Россию, что Советы придают большое значение вычислительной машине?
Ответ. Я скажу вам, насколько большое. У них есть институт в Москве. У них есть институт в Киеве. У них есть институт в Ленинграде. У них есть институт в Ереване в Армении, в Тифлисе, в Самарканде, в Ташкенте и Новосибирске. У них могут быть и другие»[53].
В начале 70-х годов велись работы по установке типовых АСУ на 600 предприятиях. Для координации работ в этом направлении был создан Межведомственный комитет (МВК) девяти отраслей и совет директоров головных институтов (СДГИ) оборонных отраслей по управлению, экономике и информатике. Научным руководителем МВК и СДГИ стал В. М. Глушков. Но выяснилось, что внедрение электронно-вычислительной техники в дело управления предприятиями встречает на своем пути очень много препятствий. Одной из главных причин торможения оказалось непонимание важности этого дела руководителями разных уровней.
Для того, чтобы устранить эту проблему, очень оперативно была создана специальная школа, в которой должны были обучаться вычислительной технике руководители высшего звена. Через короткое время школа была преобразована в Институт управления народным хозяйством. В. М. Глушков стал заведующим кафедрой в этом институте. Слушателями института были министры, их заместители, другие ответственные работники. Были предприняты также меры по обучению руководителей среднего звена, руководителей кафедр вузов и т. п. [60]
В 1973 г. завершается работа над уникальным изданием — двухтомной «Энциклопедией кибернетики», которая вышла в свет в следующем году тридцатитысячным тиражом. Она была рассчитана не только на специалистов в области кибернетики, но и на всех ученых, инженеров, управленцев, студентов, которые интересуются вопросами обработки информации. Это поистине фундаментальный труд, в котором приняли участие сотни ученых из многих городов СССР. Но основная работа была выполнена Институтом кибернетики УССР под руководством В. М. Глушкова.
В 1974 г. выходит в свет монография «Алгебра, языки, программирование» (В. М. Глушков, Г. Е. Цейтлин, Е. Л. Ющенко). Продолжаются исследования в области применения вычислительной техники в управлении технологическими процессами. В этом же году В. М. Глушков становится иностранным членом Болгарской академии наук. На конгрессе IFIP в 1974 г. в Стокгольме В. М. Глушкову был вручен «серебряный сердечник». Таким способом Генеральной Ассамблеи IFIP отметила большой вклад ученого в работу этой организации в качестве члена Программного комитета конгрессов 1965 и 1968 гг., а также в качестве Председателя Программного комитета конгресса 1971 г.
В 1975 г. выходит в свет монография В. М. Глушкова «Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС»[54]. В этой книге изложен опыт применения вычислительной техники в управлении экономическими процессами, накопленный за полтора десятилетия, показаны методы прогнозирования и управления дискретными процессами, представлены модели планирования и оперативного управления, рассмотрены проблемы управления трудовыми ресурсами и заработной платой, предложена новая, соответствующая тогдашнему уровню развития вычислительной техники, структура ОГАС и этапы ее создания.
Портрет Виктора Михайловича Глушкова был бы неполным, если бы мы не рассказали более подробно о его, так сказать, общественно-политических взглядах. Нет, несмотря на то, что он был очень долгое время членом ЦК КПСС, был вхож к членам Политбюро, [61] занимал фактически министерские должности, политиком в обычном смысле слова он никогда не был. И в политике, и в общественной науке он был, прежде всего, кибернетиком. Все дело в том, что и кибернетиком он тоже не был в обычном смысле слова, в смысле узким специалистом, который кроме своего узенькой научной или технической «норки» ничего видеть не желает. Глубочайшие познания в области математики, кибернетики и вычислительной техники не ограничивали кругозор Глушкова в остальных отраслях человеческих знаний, а, наоборот, позволяли и даже заставляли его ломать все привычные предрассудки насчет «углубления специализации» и смело проникать в самые, казалось бы, далекие от его дипломной специальности сферы человеческих знаний.
Сложно найти крупные научные проблемы того времени, которые Глушков не попытался бы рассмотреть и найти их оригинальное решение. Его статьи печатались в журналах «Вопросы философии» и «Фiлософська думка». Экономические идеи Глушкова, к сожалению, так и не удалось проверить на практике, но неправоту его критиков из числа экономистов история показала более чем наглядно. Глушков предпринял массу усилий к тому, чтобы поставить кибернетику на службу педагогике, и очень многое в этой области ему удалось. Классы с автоматизированными системами обучения и контроля знаний в 70-е годы на Украине были оборудованы даже в сельских школах. Что касается постановки дела подготовки кадров для самой кибернетики и вычислительной техники, то школы программистов и инженеров, основы которых были заложены Глушковым в конце 60-х на базе КГУ им. Т. Шевченко и КПИ, до сих пор считаются одними из самых авторитетных в мире. А сколько было им сделано для автоматизации экспериментальной работы в самых различных областях науки: в физике, химии, биологии, в прикладных исследованиях. Во всех этих работах В. М. Глушков не просто осуществляет общее руководство, но нередко вникает в самые специфические проблемы. Так в 1978 году выходит тиражом 500 экз. небольшая брошюрка В. М. Глушкова, В. В. Иванова и В. М. Яненко «Моделирование внутри- и межклеточных взаимодействий на основе одного класса динамических макромоделей» и целый ряд других работ в области биологии. А в 1979 г. появляется еще одна книжечка тех [62] же авторов «Методологические вопросы применения математических методов в биологии»[55].
Умение не просто сформулировать общие принципы и организовать работу коллектива, но и стремление довести идею до ее «воплощения в металл», проверить, как это действует на практике, какую дает отдачу в народном хозяйстве — одна из существенных черт стиля работы академика. Скажем, проблемы строительства, транспорта были не просто предметом научных интересов Глушкова. Под его руководством были созданы системы, позволяющие экономить миллионы рублей в этих отраслях хозяйства. О вкладе Глушкова в обороноспособность СССР по понятным причинам мы можем только догадываться.
Существует целый ряд статей Виктора Михайловича, посвященных проблемам использования кибернетики в различных видах искусства. Это сегодня мы привыкли к компьютерным мультфильмам, как нечто само собой разумеющееся воспринимаем созданную с помощью компьютера музыку. Глушков писал обо всем этом еще тогда, когда все это представлялось какой-то не совсем научной фантастикой.
А возьмем медицину. Имеется ряд статей Виктора Михайловича, посвященных специальным вопросам медицины. Скажем в 1979 г. вышла его брошюра «Теория рака с позиций общей теории систем»[56], в которой были рассмотрены генетические причины возникновения раковых клеток, обоснована и сформулирована гипотеза об имунных методах борьбы организма с раковыми клетками.
Есть у В. М. Глушкова даже статья, в которой он пытается рационально, с точки зрения физики, разъяснить явления, которые в популярной прессе трактовались как сверхъестественные (телепатия, экстрасенсы и т. п.), отделить в этом вопросе действительность от вымысла.
Последняя монография Глушкова, которая называется «Основы безбумажной технологии», тоже содержит идеи, которые тоже пока далеко не реализованы, хотя техника за это время шагнула далеко [63] вперед. К сожалению, это касается идейного наследия Глушкова в целом. Его идеи во многом искусственно свели к американскому масштабу «компьютерc саенс», в лучшем случае к масштабу информатики. Но кибернетика в понимании Глушкова — это гораздо глубже и масштабнее. Эту глубину и масштаб идей Глушкова нам только предстоит открывать в будущем.
В чем же секрет выдающихся способностей Виктора Михайловича Глушкова? Прежде всего в фантастической трудоспособности и фактически необъятной памяти. Но дело не только в этом. Есть много людей, имеющих феноменальную память, в которой они хранят бездну совершенно бесполезных сведений, но сами неспособны понять даже простейшей мысли, не говоря уж о том, чтобы мысль родить. Да и с трудоспособностью не все так просто: есть люди, которые готовы очень много работать, которых буквально нельзя оторвать от работы, но как для общества, так и для них самих было бы намного полезней, если бы они побольше отдыхали, поскольку их труд скорее вредит, чем несет пользу окружающим.
Есть множество людей, очень полезных для общества, но лично несчастных, поскольку они обречены всю жизнь копаться в своей узенькой области, будучи фактически невеждами во всех остальных областях человеческой деятельности. Виктор Михайлович Глушков был универсальным, всесторонне развитым человеком. Это позволяло ему не только самому работать с огромной отдачей, но и заражать своим энтузиазмом других. Вторая составляющая уникального таланта Глушкова была в том, что он работал не просто ради славы или ради денег, и даже не ради удовольствия. Он работал ради общественной пользы. Это было основным побудительным мотивом его деятельности. «Раньше думай о Родине, а потом о себе» — это были не пустые слова для людей тех лет. Часто о себе они вообще забывали подумать. И это была вовсе не самоотверженность, не жертва, это был образ жизни, который давал им ощущение счастья. Так что в этом смысле он был всего лишь человеком своего времени. Но он был лучшим человеком своего времени, и это сделало его фактически человеком будущего. [64]
Очерк четвертый. К истории политэкономического термидора в СССР
Имя В. М. Глушкова было известно практически всем его современникам. Не так уж много советских ученых удостоились такой популярности: Королев, Курчатов, Патон-старший, — вот, пожалуй, и все. Причина такого всенародного почитания — даже не научные достижения сами по себе — были ученые, у которых они были никак не меньше. Причина в том, что, будучи крупнейшими величинами в своих отраслях науки, эти ученые, кроме этого, оказались еще и на самом переднем крае борьбы между социализмом и капитализмом. Каждый на своем участке они обеспечивали нашу обороноспособность и способность не отстать в экономическом соревновании.
Но даже среди этих людей Глушкова следовало бы выделить особо. В. И. Ленин в работе «Об едином хозяйственном плане», рассуждая о неумении многих коммунистов-руководителей организовать работу буржуазных специалистов в рамках плана ГОЭЛРО, призывал помнить: «…что инженер придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист, литератор, а через данные своей науки, что по-своему придет к признанию коммунизма агроном, по-своему лесовод и т. д. Коммунист, — продолжает дальше Ленин, — не доказавший своего умения объединять и скромно направлять работу специалистов, входя в суть дела, изучая его детально, такой коммунист часто вреден. Таких коммунистов у нас много, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца»[57]. Разумеется, что за десятилетия Советской власти положение изменилось. «Буржуазных специалистов» в старом смысле слова больше не [65] осталось. Подавляющее большинство крупных ученых сами были членами партии. Но проблема сама по себе не исчезла, а только видоизменилась.
Сегодня не нужно особо разъяснять, что быть членом коммунистической партии и быть коммунистом — далеко не одно и то же. Одно дело — «признавать» коммунизм (в 50-е-60-е годы даже самые лютые враги Советской власти не могли позволить себе сомневаться в его неизбежности), и совсем другое — самому реально быть коммунистом. Ведь каждому отдельному человеку все равно нужно было до него «доходить по-своему». Членов партии среди ученых тогда было очень много, но для подавляющего большинства из них это было скорее «общественной нагрузкой», не связанной непосредственно с их научными занятиями. Большинство из них становились членами партии еще до того, как они становились учеными, а из тех, кто вступал в партию, уже достигнув в науке определенного положения, немалая часть руководствовалась при этом далеко не научными, а, например, карьерными соображениями. Во многом коммунизм и специальные науки все годы социализма так и продолжали существовать отдельно, соединяясь скорее организационно, чем идейно.
Видимо, будучи натурой цельной и последовательной, привыкнув до всего доходить своим умом (именно умом, а не просто чувствами), не умея и не желая фальшивить в принципиальных вопросах, Глушков чувствовал искусственность и некоторую натянутость такого положения вещей. Скорее всего, именно поэтому членом партии он стал довольно поздно, в 1958 году, уже будучи руководителем Вычислительного центра АН УССР, который имел статус научно-исследовательского института.
Но даже в это время настоящее научное «признание» Глушковым коммунизма было еще впереди. По-настоящему, «через данные своей науки», В. М. Глушков пришел к коммунизму двумя-тремя годами позже. К 1962 году он был полностью уверен, что настоящее применение кибернетики как науки — в управлении плановой социалистической экономикой. Только здесь она реализует себя в полную мощь.
Уже к началу 60-х годов стало очевидно, что планировать советскую экономику и эффективно контролировать исполнение планов из единого центра становится все труднее и труднее по причине [66] катастрофического увеличения количества экономической информации, которую необходимо при этом обрабатывать.
Подавляющее большинство экономистов в это время склоняется к мысли о необходимости дальнейшей децентрализации управления, что неизбежно вело к необходимости усиления роли рыночных рычагов для управления хозяйством, то есть к возврату назад, к господству товарного хозяйства. В принципе, экономистов можно при желании понять. Ведь политическая экономия сама по себе не обладала средствами борьбы с назревающим кризисом управления. Выход мог быть найден исключительно на путях изменения технической базы управления.
В. М. Глушков был не первым в СССР, кто обратил внимание на необходимость применения вычислительной техники в управлении народным хозяйством. Еще в 50-х годах подобные идеи выдвигались некоторыми специалистами в области вычислительной техники, например, А. И. Китовым, а также экономистами, в частности, академиком В. С. Немчиновым.
Но именно В. М. Глушков оказался самым горячим энтузиастом этого дела и больше всего сделал для его реализации. Идея Общегосударственной системы автоматизированного управления (ОГАС) стала делом его жизни.
Некоторые биографы В. М. Глушкова строят нехитрую концепцию, согласно которой идею ОГАС похоронила бюрократия, которая не была заинтересована во внедрении современных методов управления. Эта концепция подкупает своей простотой и очевидностью. Но это та простота, которая, как говорят, хуже воровства.
Глушкова в вопросе об ОГАС не очень понимали не только бюрократы, но даже ближайшие соратники, не говоря уже о так называемых «хозяйственниках» и экономистах. Его охотно признавали как крупнейшего организатора науки, как гениального ученого, но то, что сам Глушков считал главным — ОГАС, многие считали его не очень серьезным увлечением, а то и просто, блажью. При этом такие люди считали себя очень практичными, а Глушкова мечтателем. На самом деле этим «практикам» просто не хватало широты кругозора и, если хотите, фантазии. Глушков смотрел на много дальше, чем все специалисты. Он видел не только то, что есть, но и то, что будет. Мощности электронно-вычислительных машин, которые имеются [67] сегодня, в сотни, тысячи и в миллионы раз превышают те, которые нужны были для организации ОГАС. Но эти мощности используются вовсе не с той целью, чтобы освободить человека от рутинного изнуряющего труда для творчества и развития своих способностей. Они используются в основном для усиления эксплуатации людей, для их дебилизации, для их морального и интеллектуального развращения, для усиления господства капитала над трудом.
Идея ОГАС выходила далеко за пределы не только кибернетики, но и за пределы науки как таковой. Это был тот случай, когда наука получала шанс во всеобщем масштабе превратиться в непосредственную производительную силу общества, а, соответственно, производительные силы получали шанс вырваться из стихии товарно-рыночных отношений и развиваться далее исключительно на научной, рациональной, разумной основе. Общество получало возможность осуществлять полную власть над своими собственными производительными силами и производить уже не «наобум Лазаря», а точно зная свои сегодняшние потребности и имея возможность прогнозировать их изменение назавтра и намного лет вперед. Притом, можно было прогнозировать не просто возможности кошельков потребителей, а действительные разумные потребности людей и общества.
Когда разрабатывался план ГОЭЛРО, появился ленинский афоризм «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Сегодня ясно, что эта формула точно отражала специфику только первой фазы коммунизма. Вторая фаза — полный коммунизм — был неосуществим без автоматизации управления социалистическим хозяйством. Увы, этого не смогли понять тогда — в середине 60-х.
Глушков мечтал о том, чтобы ОГАС получила такую же поддержку, как и ядерная и ракетная программа. Только усилий она бы потребовала побольше, поскольку затрагивала все отрасли хозяйства и общественной жизни вообще. Но и эффект от внедрения этой системы обещал быть небывалым. Здесь мы бы не просто оборонялись и догоняли США. ОГАС — это было оружие экономического и социального наступления, применение которого не оставляло капитализму никаких шансов в экономической борьбе с нами. Обгонять, не догоняя — такой принцип предложил Глушков. Выставить какие-либо принци[68]пиальные возражения против ОГАС никто не мог. Но идею автоматизированного управления экономикой и не пытались рассмотреть с точки зрения принципов. Ее рассматривали в первую очередь с точки зрения выгоды. Она, конечно, обещала быть выгодной, но нескоро, да и неизвестно — получится или нет. — Типичная точка зрения мелких лавочников. А тут нужно было принимать именно принципиальное решение. Не экономическое, а политическое, точнее, политэкономическое. Глушков это ясно понимал. Не зря, отвечая на вопрос «Комсомольской правды»: «Какое ленинское изречение, какую ленинскую мысль вы помните всегда», Виктор Михайлович, сказал: «Мысль о том, что принципиальная политика есть единственно правильная политика… Стараюсь всегда следовать этой мысли».
Эффективность ОГАС должна была измеряться совершенно не теми масштабами, которыми мыслили тогдашние экономисты-рыночники и управленцы послесталинской эпохи.
К слову сказать, Сталин в «Экономических проблемах социализма в СССР», говоря о рентабельности тогдашней социалистической экономики, писал, что рентабельность с точки зрения отдельных предприятий и отраслей производства не идет ни в какое сравнение с той высшей рентабельностью, которую дает социалистическое производство, избавляя нас от кризисов перепроизводства и обеспечивая нам непрерывный рост народного хозяйства с его высокими темпами.
Но идеи Сталина к тому времени уже были не в почете. Среди экономистов В. М. Глушкова полностью поддержал академик В. С. Немчинов, который, как уже упоминалось, сам раньше высказывал сходную идею. Но верх взяли экономисты-рыночники, среди которых оказались и ученики В. С. Немчинова. Собственно, экономическая реформа 1965 года означала не что иное, как официальное принятие рыночной ориентации в политической экономии. Противники усиления рыночных методов в экономике, те, кто старался усовершенствовать централизованное управление экономикой за счет внедрения современной техники и новых методов планирования, были вытеснены из сферы управления экономикой и фактически лишены влияния на политику партии и государства.
Отличительной чертой характера Глушкова была невероятная работоспособность и настойчивость в достижении поставленных [69] задач: как тех, которые он ставил перед собой лично, так и тех, которые стояли перед коллективом, перед страной в целом. Впрочем, личное, коллективное и общественное в нем органически соединялись. Глушков умел растворяться в деятельности руководимого им коллектива. Но на такое способны хоть и далеко не все, но многие, что нередко приводит только к тому, что такого рода руководители интересы коллектива стараются поставить выше интересов общества. Глушков умел еще и деятельность своего коллектива всецело подчинить решению задач, стоящих перед обществом в целом. Но «подчинить» для него означало находиться на переднем крае, вести за собой, увлекать, заставлять двигаться вперед. В этом состояла коммунистичность В. М. Глушкова — не словесная, а действительная, практическая, деятельная.
Партия объявила, что коммунизм будет построен за 20-25 лет, и Глушков немедленно выдвигает идею ОГАС, включавшую в себя первоначально, кроме всего прочего, и систему безденежных расчетов населения. И это был не просто прожект. Все было продумано в деталях: технических, экономических, даже психологических. Позже, уже в 70-х годах, в вошедших в книгу В. Моева «Бразды управления» беседах Виктор Михайлович расскажет о своей идее потребительских ассоциаций по месту жительства, которые за счет того, что все их члены друг друга знают лично, поскольку живут по соседству и каждый день встречаются, позволили бы как исключить стремление обмануть друг друга в условиях безденежного распределения, так и избежать кажущегося неизбежным при решении подобной задачи вмешательства в личную жизнь каждого отдельного члена общества. Продуман был и финансовый механизм постепенного перехода к безденежному распределению.
Увы, таких людей, как В. М. Глушков, не оказалось в достаточном количестве ни в руководстве науки, ни в руководстве партии. Даже не попробовав выполнять программу партии, за принятие которой они сами же единогласно голосовали, руководители партии сочли ее невыполнимой. Вместо того, чтобы думать, как осуществить обещанное народу и что нужно предпринять для этого на тех или иных участках общественной жизни, руководство партии думало только о том, как облегчить себе жизнь, чтобы и руководить, и в то же время особо не напрягаться. Вполне понятно, что [70] люди с таким настроем с большим энтузиазмом восприняли шарлатанские идеи экономистов-рыночников, утверждавших, что усиление рыночных стимулов в экономике автоматически разрешит все проблемы.
Если академика Глушкова его наука привела прямиком к «признанию коммунизма», то среди специалистов в области политической экономии почти что не оказалось таких, которых бы их наука вела туда же. Советских экономистов их «наука», наоборот, неумолимо тянула в болото товарности, рыночной стихии, по существу, к капитализму.
Все дело, наверное, в том, что не всякого ученого, специалиста вообще, его дело ведет к коммунизму. К коммунизму наука ведет только настоящих ученых и специалистов, которые умеют быть последовательными и настойчивыми, отдают всего себя своему делу, а дело ставят на службу прогрессу общества, а не просто превращают его в род бизнеса, или, наоборот, тяжкой, ненавистной поденщины. К сожалению, в советских научных и хозяйственных низах таких преданных своему делу людей было гораздо больше, чем в научных и партийных верхах.
Впрочем, о партийных верхах и их отношении к науке — разговор особый. Дело не в том, что там не было ученых. Проблема была в том, что те, кто оказывался наверху, не хотели учиться. Особенно не желали овладевать именно той наукой, без которой немыслимо успешное управление в условиях социализма — марксизмом. Для них марксизм был скорее религиозным ритуалом, чем наукой.
Владей они хотя бы азами экономического учения Маркса, проповедников «рыночного социализма», провокаторов «экономической реформы 1965 года» никто бы и слушать не стал, поскольку с точки зрения экономического учения марксизма все это — совершенно безграмотная антикоммунистическая вульгарщина.
Впрочем, как знать, может, наоборот, это была хорошо продуманная тонкая игра внешнего противника. Вряд ли случайно со временем основные идеологи «реформы 1965 года» оказались за границей.
Если это была игра, то расчет был на одно — на марксистскую неграмотность руководства партии, да и партии в целом. В таком случае нам придется признать, что расчет этот полностью оправдался. [71]
Очерк пятый. Невостребованная альтернатива рыночной реформе 1965 года
Итак, что собой представляла идея общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой, которую В. М. Глушков назвал главным делом своей жизни?
Суть идеи ОГАС состояла в следующем. Уже к началу 60-х годов стало очевидно: поток экономической информации стал таким мощным, что обрабатывать его вручную или с помощью имевшейся в то время примитивной счетной техники больше не представляется возможным. Особенно остро эта проблема стояла в условиях плановой экономики. Все нужно было просчитывать наперед, и желательно в деталях. Это одна сторона вопроса. Другая проблема заключалась в том, что сама система сбора экономической информации и принятия решений после их обработки нуждалась в срочной модернизации. Замена устаревшей техники на новую, более совершенную никак не разрешала проблемы. Американцы в области электронно-вычислительной техники в 50-е годы существенно обгоняли нас (а по части машин, предназначенных для экономических расчетов у нас вовсе ничего не было), но это нисколько неснимало у них экономических проблем. Периодические экономические кризисы в странах капитализма не исчезали от того, что там применялось много машин для экономических расчетов.
Наше преимущество было в том, что социалистическая экономика не знала рыночной стихии по причине отсутствия частнойсобственности на средства производства. В. М. Глушков предложилиспользовать это преимущество для кардинальной перестройкисистемы управления народным хозяйством на базе ее автоматизации.Идея поначалу была принята. В 1963 г. вышло ПостановлениеЦК КПСС и Совета Министров СССР, в котором была отмечена не[72]обходимость создания в стране Единой системы планирования иуправления (ЕСПУ) и Государственной сети вычислительных центров. Позже понятие ЕСПУ в официальных документах трансформировалосьв ОГАС (Общегосударственная автоматизированнаясистема планирования и управления в народном хозяйстве).
На основании этого постановления развернулась широкая работа. Были созданы несколько научно-исследовательских институтов, среди которых ЦЭМИ (Центральный Экономико-математический институт), были разработаны основные принципы будущей системы. Предлагалось создать единую государственную сеть вычислительных центров (ЕГСВЦ)[58], оборудовать ее мощными электронно-вычислительными машинами, которые позволили бы обрабатыватьвсю поступающую информацию. Вот как виделась ее структура:
«Структура единой государственной сети должна органически сочетать территориальный и отраслевой принципы, быть инвариантной по отношению к возможным изменениям структуры органов планирования и управления.
Наиболее целесообразной, на наш взгляд, представляется трехступенчатая структура этой сети. Низовая ступень должна быть образована из кустовых вычислительных центров, пунктов сбора и первичной обработки информации, а также ВЦ предприятий и некоторых исследовательских организаций. Основные вычислительные мощности сосредотачиваются в нескольких десятках крупных опорных центров с мощностью каждого центра порядка 1-1,5 млн операций в секунду. Эти центры должны быть расположены в местах наибольшей концентрации потоков экономической информации и обслуживать прилегающую к ним территорию. Кроме того, они должны функционировать в режиме единой вычислительной системы, что крайне важно для организации оптимального народнохозяйственного планирования. Третьей ступенью единой государственной сети вычислительных центров должен стать головной [73] центр, осуществляющий оперативное руководство всей сетью и непосредственно обслуживающий высшие правительственные органы»[59].
Так получилось, что именно в связи с ОГАС советское руководство оказалось перед альтернативой: по какому пути идти — либо по пути совершенствования системы планирования производства в масштабах всей страны, либо по пути возврата к рыночным регуляторам производительных сил. Виктор Михайлович в своих воспоминаниях говорит о том, что этот вопрос решался не так уж просто. Очень долгое время высшее руководство колебалось. Сам факт того, что Виктору Михайловичу поручили возглавить комиссию по подготовке материалов для постановления Совмина по ОГАС, говорит очень о многом.
По не до конца сегодня понятным причинам вместо этого было принято постановление, давшее начало пресловутой экономической реформе 1965 года, основной идеей которой было сделать рынок основным регулятором производства. Вот что пишет один из глашатаев рыночной реформы 1965 года А. М. Бирман в брошюре «Что решил сентябрьский пленум»: «Теперь основным показателем, по которому будут судить о работе предприятия и… от которого будут зависеть все его благополучие и прямая возможность выполнять производственную программу, является показатель объема реализации (т. е. продажи продукции)[60]».
Теоретические истоки этой реформы достаточно прозрачны. В конце 50-х - начале 60-х годов система управления советским народным хозяйством начала сильно пробуксовывать. Уже с 1954 года начали усиленно внедряться те или иные формы децентрализации якобы с целью повышения местной инициативы. 1956 год, XX съезд стал этапным в этом отношении. На нем были приняты специальные решения по этому поводу. Масса управленческих функций передавалась от центральных органов республиканским министерствам. Апофеозом этого этапа реформ было учреждение совнархозов и разделение партийных органов на промышленные и сельские. [74] Несостоятельность такого рода решений стала очевидна достаточно быстро. Со смещением Хрущева совнархозы ликвидируются, но проблема остается. Выросшее и невероятно усложнившееся народное хозяйство настоятельно требует изменений в системе управления. Собственно, над ОГАС Глушков начал работать по поручению А. Н. Косыгина еще в 1962 году. Сейчас сложно судить, насколько это поручение было связано с принятием новой программы КПСС, согласно которой к 1985 году собирались построить коммунизм. Дело в том, что, например, предложения Глушкова о разработке системы безденежных расчетов с населением, без каковой никакой коммунизм немыслим, каждый раз настойчиво отвергались. Но с упразднением совнархозов нужно было срочно решать вопрос, в каком направлении должно идти изменение системы управления. До последнего момента проект Глушкова о создании единой системы управления народным хозяйством на базе вычислительной техники оставался основным. Но в этот самый последний момент он был отвергнут. Предпочтение было отдано внедрению рыночных механизмов управления народным хозяйством.
Было бы неверно представлять, что В. М. Глушков был единственным человеком, кто выдвигал идею усовершенствования централизованного управления народным хозяйством на базе электронно-вычислительной техники. Очень многим людям стало ясно, что нужна не децентрализация управления, которая лишает СССР основного преимущества перед США и Западной Европой, а совершенствование методов централизованного управления на базе достижений научно-технического прогресса.
В 1955 году, Академия наук СССР подготовила предложения о создании системы вычислительных центров для научных расчетов. Во многом она была реализована. Немного позже концепцию единой системы вычислительных центров для обработки экономической информации выдвинул академик В. С. Немчинов. В 1959 году А. И. Китов, руководитель Вычислительного центра при Министерстве обороны СССР (позже он стал одним из ближайших сотрудников В. М. Глушкова в деле внедрения АСУ в оборонных отраслях), предложил идею создания единой автоматизированной системы управления для Вооруженных Сил и народного хозяйства страны на базе вычислительных центров Министерства обороны. [75]
Тогда эти идеи не нашли реализации, но в этом направлении было очень много сделано. Были созданы машины, многие из которых уже не уступали американским (например, лебедевская М-20 в 1958 году была принята Государственной Комиссией с аттестацией «самая быстродействующая в мире», это при том, что в ней было в пять раз меньше ламп, чем в соответствующей американской ЭВМ «Норк»)[61]. Были отработаны механизмы связи между машинами. К примеру, машина, установленная на исследовательском судне в Атлантическом океане передавала по радио данные прямо в Киевский вычислительный центр, где эти данные обрабатывались. А применение ЭВМ в системе противоракетной обороны позволило нам вырваться в этой области на много лет вперед по сравнению с американцами[62]. Объединение средств вычислительной техники в единую систему, которая бы обслуживалась высококвалифицированными специалистами, было важно еще и для того, чтобы как-то смягчить наше отставание от США в производстве этой техники. В 1964 году вряд ли у кого-либо из серьезных руководителей производства или науки могло возникнуть сомнение, что будущее именно за электронно-вычислительной техникой. Именно поэтому идея ОГАС поначалу была встречена с полным пониманием.
Тем более непонятно, каким образом могло случиться так, что предпочтение в самый последний момент было отдано проекту так называемых «экономистов». Люди, которые выступили инициаторами «реформы», были мало кому известны, они свалились как снег на голову и сразу стали играть едва ли не ключевую роль в советской экономической науке. Например, Е. Г. Либерман, статья которого в «Правде» «План, прибыль, премия» считалась научным «обоснованием» реформы и по имени которого ученые, отнесшиеся к реформе скептически, назвали ее «либерманизацией», до этого был скромным профессором одного из харьковских вузов и ничем особым не прославил себя в области экономической науки.
Очень интересно, что деятельность «рыночников» была четко направлена именно против проекта Глушкова. Притом аргументы были иногда просто смехотворными и дикими. Например, авторы [76] рыночного проекта соблазняли Косыгина тем, что, дескать, их экономическая реформа вообще ничего не будет стоить, т. е. будет стоить ровно столько, сколько стоит бумага, на которой будет напечатано постановление Совета Министров[63], и даст в результате больше, чем очень дорогой и требующий невероятного напряжения усилий всей страны и полной реконструкции старой системы управления народным хозяйством проект В. М. Глушкова. Но именно эти аргументы сыграли роковую роль в том, что программа подведения технической базы под существующую в то время плановую систему управления экономикой была отодвинута в сторону, а была принята программа, которая обеспечила поворот к сползанию экономики в пучину рыночной анархии.
Для понимания того, как такое могло случиться, очень важно понимать, что представляла собой политэкономическая наука в это время. То, что состояние ее весьма печально, показала уже дискуссия по поводу проекта учебника политэкономии, состоявшаяся в 1951 году. Часть экономистов просто не могли взять в толк, что существуют объективные экономические законы, отменить которые или обойти их не под силу даже ЦК КПСС. Эти люди требовали директивного упразднения торговли и денег. Другие же экономисты, наоборот, ратовали за легализацию и даже, лучше сказать, канонизацию товарных отношений, которые сохранялись на то время по причине недостаточной развитости производительных сил нашего общества, наличия наряду с государственной и колхозно-кооперативной собственности, далекой от возможности обеспечения коммунистического изобилия производительности труда и т. п.
Причиной такого положения дел было, в первую очередь то, что и те и другие ученые-экономисты, при всей противоположности их взглядов, страдали одним и тем же недостатком: они не имели, как выразился в «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин, «достаточного марксистского воспитания»[64], то есть не владели диалектикой, были, в основном, эмпириками. [77] А поскольку социализм с точки зрения экономической — это, в первую очередь, переход от товарного производства к нетоварному, непосредственно общественному, то в нем присутствуют и старые формы, и приходящие им на смену новые. Соответственно, есть достаточно эмпирического материала как для не умеющих думать сторонников товарности, так и для их «братьев по разуму» из числа так называемых «нетоварников». В «Экономических проблемах» достается и тем, и другим. Сталин разъясняет, что задача социализма состоит в преодолении товарного характера производства, но это преодоление не может произойти по субъективному желанию вождей, партии или народа в целом. Оно невозможно без учета объективных экономических законов. Но главной целью коммунистической партии в условиях социалистического этапа развития общества, в чем ни у кого не должно было оставаться никакого сомнения, — считает Сталин, — является все-таки переход к коммунистическим, нетоварным формам.
Очень характерно, что эта мысль не нашла понимания даже у ближайших соратников Сталина. Автор одной из самых основательных и объективных биографий Сталина Ю. В. Емельянов обращает внимание на интереснейший факт. Он считает, что «Экономические проблемы социализма в СССР» вообще не нашли поддержки у членов Политбюро. После того, как Сталин ознакомил их с содержанием брошюры, практически все они постарались воздержаться от высказывания своего мнения. Не будет лишним привести достаточно большую цитату из книги Емельянова:
«Как утверждал Микоян, он был настроен критически против ряда положений брошюры Сталина, как только ознакомился с ее содержанием. «Прочитал ее, и был удивлен: в ней утверждалось, что этап товарооборота в экономике исчерпал себя, что надо переходить к продуктообмену между городом и деревней. Это был невероятно левацкий загиб. Я объяснял его тем, что Сталин, видимо, планировал осуществить построение коммунизма в нашей стране еще при своей жизни, что, конечно, было вещью нереальной». По словам Микояна, «вскоре после дискуссии на даче в коридоре Кремля мы шли со Сталиным, и он с такой злой усмешкой сказал: «Ты здорово промолчал, не проявил интереса к книге. Ты, конечно, цепляешься за свой товарооборот, за торговлю». Я ответил Сталину: [78] «Ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа в этап, и что товарооборот и торговля долго еще будут оставаться средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену». Он сказал: «Ах так! Ты отстал! И именно сейчас настало время!» В голосе его звучала злая нотка. Он знал, что в этих вопросах я разбираюсь больше, чем кто-либо другой, и ему было неприятно, что я его не поддержал. Как-то после этого разговора со Сталиным я спросил у Молотова: «Считаешь ли ты, что настало время перехода от торговли к продуктообмену?» Он ответил, что это — сложный и спорный вопрос, то есть высказал свое несогласие»[65].
Еще более характерно, что большинство экономистов — авторов вышедшего уже после смерти Сталина, но готовившегося еще под его контролем учебника по политэкономии 1954 года, позже проявили себя как активные сторонники рыночных преобразований в экономике. Каким-либо образом дистанцировались от «рыночников» разве только Д. Т. Шепилов и А. И. Пашков.
Л. А. Леонтьев оказался одним из самых ярых пропагандистов рыночных реформ. Поддерживал рыночников и яростно критиковал «антирыночников»[66] К. В. Островитянов, поддерживал рыночные преобразования Л. М. Гатовский[67], всячески выступал против ОГАС, но нисколько не противился рыночной реформе В. Н. Старовский.
«Нетоварники» к этому времени группировались в основном вокруг кафедры политической экономии экономического факультета Московского государственного университета им М. В. Ломоносова. Скорее всего, именно по этой причине их интересовали скорее методологические вопросы, проблемы истории политэкономии в СССР и вопросы преподавания политэкономии в вузах. В 1963 году они выпустили двухтомный «Курс политической экономии»[68] для университетов, который стал крупным событием в деле преподавания политической экономии, но, разумеется, никак не мог по[79]влиять на принятие политических и экономических решений руководством партии и государства.
На конференции по применению математики в экономике 1964 года, материалы которой были опубликованы под названием «Экономисты и математики за круглым столом»[69], практически не звучала марксистская точка зрения на этот вопрос. Если там и выступили некоторые экономисты, примыкающие к «нетоварникам», такие, как М. В. Колганов и А. Я. Боярский, то они выступили не как самостоятельная группа со своей точкой зрения. Мало того, они сосредоточились на критике отдельных недостатков «математиков», тем самым объективно расчищая дорогу «рыночникам». Полностью посвятил свое выступление критике идей Л. В. Канторовича и С. Г. Струмилин.
А в основном спорили между собой откровенные рыночники и «математики», которые на поверку все тоже оказались рыночниками. Например, один из главных «математиков», на котором и сосредоточился основной огонь критики со стороны рыночников, акад. Л. В. Канторович прямо говорит о несостоятельности претензий к нему Е. Г. Либермана, будто бы он не принимает прибыль как основной показатель работы предприятий[70].
Фактически выступления сторонников ОГАС академиков Н. П. Федоренко[71], М. В. Глушкова[72], А. А. Дородницына[73] оказались гласом вопиющего в пустыне. Характерно, что «Вопросы экономики» посвятили освещению трех этих выступлений меньше полутора страниц, в то время как акад. Канторовичу выделили 6 страниц. Видимо, точка зрения создателей ОГАС просто не интересовала советских экономистов.
Еще продолжала работать комиссия по созданию ОГАС, еще ее создатели надеялись, что соответствующие документы будут приняты на самом высоком уровне (собственно, сама конференция собиралась именно в связи с предстоящим принятием этого проекта), [80] но экономисты были полностью уверены в том, что решение вопросов совершенствования управления будет осуществляться исключительно на путях замены «административных» методов «экономическими», а «применение математики» будет носить подчиненный характер. Вот как об этом говорил ведущий этого круглого стола член-корр. АН СССР, один из авторов учебника политэкономии 1954 г. Л. М. Гатовский: «Мы идем к созданию более совершенного экономического механизма с последовательным применением хозяйственного расчета и материальных стимулов… Математика позволяет намного совершенствовать применение механизма стимулирования, усилить его действенное, своевременное и активное реагирование на ход воспроизводства в народнохозяйственных интересах»[74]. При большом желании в этих словах можно было увидеть стремление если не вывести систему централизованного планирования народного хозяйства на новый уровень за счет ее автоматизации и применения математического моделирования, то, по крайней мере, большое желание экономистов сотрудничать с математиками и кибернетиками. На самом деле, подавляющее большинство из них уже было одержимо «гениальной» по своей простоте идеей: нужно сделать прибыль главным критерием деятельности социалистических предприятий — и все проблемы снимутся сами собой. Глушков со своей идеей суперсложной и супердорогой ОГАС не вызывал у этих «специалистов» ничего, кроме раздражения и озлобления. Просто в 1964 году они не могли выступать против этой научно обоснованной и очевидно своевременной идеи открыто. Но вот что напишет о ней один из идеологов реформы А. М. Бирман в 1965 году в своей брошюре «Что решил сентябрьский пленум»:
«Одни товарищи считали, что ничего существенно менять не надо, все должно остаться так, как было, но только нужно улучшить работу плановых, финансовых и других органов. Нужно оснастить их электронно-вычислительными машинами, расширить применение математики. Это будто бы позволит указанным органам полностью охватить все народное хозяйство и обеспечивать его нор[81]мальное развитие»[75]. Другими словами, авторов проекта ОГАС, не особо стесняясь, представляли этакими ретроградами, которые, видите ли, «считали, что ничего существенно менять не надо». Значит, те, кто предлагает перевести управление на новую научно-техническую основу и привести его в соответствие с поставленной партией задачей перехода к коммунизму, — ретрограды, а те, кто предлагает вернуться к старым дедовским рыночным методам управления, подчинить производство достижению наибольшей прибыли, а труд — материальному стимулированию, — передовики прогресса. Точно такое же смешение понятий — где вперед, где назад, где прогресс, а где банальная деградация, где лево, где право, где коммунизм, а где мелкобуржуазные иллюзии — навязывалось и в эпоху перестройки. И точно так же, как в эпоху перестройки, тогда, в середине 60-х, эта нахально навязываемая путаница не вызвала никакого возмущения ни со стороны партийного руководства, ни со стороны партийных масс.
Просто к этому времени доводы разума уже не требовались. ОГАС была похоронена более надежным путем: путем подковерных интриг и фантастических обещаний. Это было похоже на всеобщее помутнение умов. Сумасбродная идея насчет того, что стоит сделать прибыль главным критерием деятельности предприятий — и все проблемы социализма решатся автоматически, высказанная заштатным харьковским профессором Евсеем Григорьевичем Либерманом, самым крупным научным трудом которого к этому времени являлась изданная в 1950 году двухсотстраничная книжечка «Хозрасчет машиностроительного завода»[76], а все остальные «научные труды» исчерпывались десятком тонюсеньких брошюрок методического характера, вдруг неожиданно «овладевает массами» академиков, членкоров, не говоря уж о более мелкой политэкономической братии.
В лагере рыночников быстро оказались и те, против кого эти рыночники еще недавно яростно выступали. Так, например, главным объектом критики со стороны рыночников в 1964 году была теория оптимального планирования и управления народным хозяй[82]ством, за которую Л. В. Канторович с В. В. Новожиловым и В. С. Немчиновым в 1965 году получат Ленинскую премию. Но уже очень скоро В. С. Новожилов не только не будет противиться рыночным реформам, но и будет стараться всячески подчеркнуть свою приверженность им. Мало того, в предисловии к книге умершего еще в 1964 году В. С. Немчинова «Общественная стоимость и плановая цена» он напишет, что последнему «несомненно, принадлежит ведущая роль в обосновании хозяйственной реформы 1965 года»[77]. И можете не сомневаться, что Новожилов нисколько не кривил душой. Достаточно просмотреть вынесенные на обложку основные идеи изданной сразу после смерти автора книги В. С. Немчинова «О дальнейшем совершенствовании планирования и управления народным хозяйством»[78]. Вот некоторые из них:
Старые методы планирования не отвечают новым задачам;
Внедрять экономические методы руководства;
Главный критерий — прибыль:
Приблизить цены к стоимостному уровню и т. д.
Лозунг насчет «главного критерия», несомненно, на совести редакторов — автор книги более осторожен с оценкой роли прибыли, — но, хоть в качестве и не самого главного критерия эффективности производства, а всего лишь одного из «коллективных стимулов», он признает ее благотворное влияние на экономику социализма.
Сегодня даже сложно представить, каким диссонансом на этом фоне должна была прозвучать книга академика С. Г. Струмилина «Наш мир через 20 лет»[79], призванная, по задумке автора, послужить делу популяризации основных идей Программы КПСС, объявившей, что к 1985 году у нас в основном будет построен коммунизм. Автор доступно и увлекательно показывает перспективы советского общества в связи с реализацией Программы строительства коммунизма. Книга была рассчитана на самого массового читателя. Но, видимо, автор ошибся в главном. Никто к этому времени не собирался особо вспоминать о недавно данных обещаниях. Наивного академика, [83] надо полагать, сочли опасным утопистом, лишенным чувства реальности. Только этим можно объяснить, что эта замечательная книга о коммунизме, которую с большой пользой для себя мог бы прочитать даже каждый старшеклассник, была издана смехотворным по тем временам тиражом в 22 тыс. экземпляров.
Надо полагать, что В. М. Глушков, который тоже воспринял партийную программу всерьез и сразу предложил соответствующую программным задачам систему управления народным хозяйством, тоже не выглядел реалистом в глазах чиновников — как государственных и партийных, так и научных. Многие экономисты его и в самом деле считали технократом-утопистом. Но утопистами оказались как раз экономисты со своими рецептами лечения социализма рынком. Напротив, идеи Глушкова оказались полностью обоснованными и технически легко реализуемыми. Скажем, когда Глушков предложил в качестве эксперимента в рамках одного района заменить деньги электронными счетами на каждого трудящегося, идею закопали, поскольку, мол, техника еще не позволяла это реализовать. На самом деле, это был предлог. Дело здесь было не в технике, а в экономике. В конце концов, Глушков, который предложил эксперимент, немного лучше разбирался в возможностях вычислительной техники, чем те, кто отклонял эксперимент. Не прошло и двух десятилетий, как бумажные деньги стали на Западе массово заменять электронными деньгами. В условиях рыночной экономики дальше пойти, конечно, нельзя. Но в условиях советской экономики, планируемой из единого центра, можно было организовать учет и контроль за мерой труда и потребления и без опосредования деньгами, даже электронными. То же самое касалось и такого же аргумента против ОГАС — недостаточной будто бы мощности машин и ненадежных способов хранения информации. Все эти технические проблемы были легко разрешены даже немного раньше, чем планировал крайне щепетильный и осторожный в прогнозах Глушков.
В. М. Глушков предложил ОГАС, но принято было решение идти по пути усиления рыночных отношений. Однако на этом пути СССР не мог соревноваться с Западом, хотя бы уже потому, что рыночное благополучие Запада строилось на безжалостной эксплуатации ресурсов третьего мира, в то время как СССР, наоборот, этому треть[84]ему миру постоянно помогал. Мы могли соревноваться с Западом только на условиях дальнейшего обобществления производства, для которого и предлагал Глушков ОГАС в качестве технической основы. Но победило мнение «экономистов». Сегодня время окончательно подтвердило полную правоту Глушкова. В его будто бы «технократической утопии» на самом деле было неизмеримо больше реализма, чем в эмпирических построениях экономистов-рыночников.
К большому сожалению, нередко и по вине биографов Виктора Михайловича Глушкова, ОГАС воспринимается как сугубо техническая вещь, некий прототип Интернета, который так и не был в Советском Союзе воплощен на практике по вине бюрократов. Но это — неправда, как в отношении Глушкова, так и в отношении ОГАС, по крайней мере, того, как она задумывалась ученым изначально. А задумывалась она им как техническая основа для полной революции в области управления, а не просто как еще одно средство связи или СМИ.
В книге В.Моева «Бразды управления», которая представляет собой одно большое интервью с ученым, Виктор Михайлович Глушков выдвигает идею, согласно которой человечество пережило в своей истории два, как он выражается, пользуясь языком кибернетики, информационных барьера, порога, или кризиса управления. Первый возник в условиях разложения общинно-родового хозяйства и разрешился с возникновением, с одной стороны, товарно-денежных отношений, а с другой — иерархической системы управления, когда старший начальник управляет младшими, а те уже — исполнителями.
Начиная с 30-х годов двадцатого столетия, считает Глушков, становится очевидным, что наступает, второй «информационный барьер», когда уже не помогают ни иерархия в управлении, ни товарно-денежные отношения. Причиной такого кризиса оказывается невозможность даже множеством людей охватить все проблемы управления хозяйством. Виктор Михайлович говорит, что, по его расчетам, в 30-х годах для решения проблем управления нашим тогдашним хозяйством требовалось производить порядка математических операций в год, а на то время, когда шел разговор, то есть в средине 70-х, — уже примерно . Если принять, что один [85] человек без помощи техники способен произвести в среднем операций, то есть 1 миллион операций в год, то получится, что необходимо около 10 миллиардов человек, для того, чтобы экономика оставалась хорошо управляемой. Дальше хотелось бы привести слова самого Виктора Михайловича:
«Отныне только «безмашинных» усилий для управления мало. Первый информационный барьер, или порог, человечество смогло преодолеть потому, что изобрело товарно-денежные отношения и ступенчатую структуру управления. Электронно-вычислительная техника — вот современное изобретение, которое позволит перешагнуть через второй порог.
Происходит исторический поворот по знаменитой спирали развития. Когда появится государственная автоматизированная система управления, мы будем легко охватывать единым взглядом всю экономику. На новом историческом этапе, с новой техникой, на новом возросшем уровне мы как бы «проплываем» над той точкой диалектической спирали, ниже которой, отделенный от нас тысячелетиями, остался лежать период, когда свое натуральное хозяйство человек без труда обозревал невооруженным глазом.
Люди начали с первобытного коммунизма. Большой виток спирали поднимает их к коммунизму научному»[80].
Сегодня можно этому удивляться, можно сожалеть, но фактом остается то, что уже подготовленный проект постановления Совета Министров о начале работ по разворачиванию ОГАС был отодвинут в сторону, а вместо него было принято предложение «экономистов», открывшее эпоху перехода советской экономики на рыночные рельсы.
Характерно, что борьбу против Глушкова вели те же издания и учреждения, которые потом стали главными органами перестройки. Насквозь лживая, явно заказная статья одного из руководителей Института США и Канады, в которой писалось о том, что в странах Запада спрос на электронно-вычислительную технику будто бы падает, была опубликована именно в «Известиях», которые позже становятся главным печатным рупором антисоветских сил. А вот еще одно свидетельство подобных приемов борьбы за «демокра[86]тию и рынок», наводящее, кроме всего прочего, на мысль, что кампания лжи кем-то инспирировалась и координировалась. В январе 1975 года, во время встречи на киевском заводе «Арсенал» Глушкову был задан следующий вопрос:
«В журнале «ЭКО» (№ 4 за 1974 г.) говорится, что в Англии использование ЭВМ для управления производством считают неэффективным. Как Вы относитесь к такому утверждению?»
Ответ академика был однозначен:
Пусть это утверждение остается на совести журнала «ЭКО». Англия такого мнения не разделяет. Я совсем недавно встречался с английскими специалистами, которые, напротив, считают, что в настоящее время невозможно было бы управлять английской экономикой, если бы остановить компьютеры»[81].
Важно заметить, что именно журнал «ЭКО» оказался одним из провозвестников перестройки. Именно там еще в 1986 году появились самые первые перестроечные статьи, открыто направленные против централизованного планирования и рьяно пропагандирующие рынок.
После того, как вместо начала работ по ОГАС, было принято решение о так называемой экономический реформе 1965 года, ОГАС не была отброшена полностью. Глушкову было порекомендовано просто «понизить уровень», то есть заняться внедрением управляющих систем на предприятиях и в отраслях, чтобы потом в дальнейшем соединить эти системы в единую систему. С точки зрения «системного мышления» это казалось равнозначным. На самом деле это было не так. Это прекрасно понимал и Глушков и многие другие ученые.
Например, директор Центрального экономико-математического института академик Н. П. Федоренко еще в 1964 году в период подготовки проекта постановления Совмина СССР по ОГАС говорил следующее:
«Зачастую специалисты по экономико-математическим методам просто копируют путь, который был пройден капиталистическими странами, путь внутрифирменного, разрозненного внедрения этих методов в практику. Путь этот был неизбежен для капитали[87]стических стран, но для социалистического государства не только недостаточен, но и вреден, так как приведет к большому распылению материальных и трудовых ресурсов и не позволит соединить в единую систему множество «местных» подсистем»[82].
Интересно, что руководство партии и правительство пошли именно по этому «вредному» пути. Притом не только в области информатизации, но и в экономике вообще. Потихонечку хозяйство в целом начало разваливаться на «местные подсистемы», вплоть до того, что отдельное предприятие объявляется первичной единицей социалистического хозяйства.
К слову, на этом заседании Президиума Академии наук СССР, на котором выступал Федоренко, выступил и В. М. Глушков. В своем выступлении он высказал ряд критических замечаний в адрес руководства ЦСУ СССР. Он утверждал, что ЦСУ не внедряет передовые системы сбора и обработки информации, что оно ориентирует свою работу на старые счетно-аналитические машины, что не стимулирует развитие вычислительной техники, препятствует тому, чтобы информация становилась гибкой и оперативной[83].
Позже, когда решалась судьба ОГАС, именно руководитель ЦСУ СССР В. Н. Старовский яростнее всех выступил против проекта, что во многом и предрешило его печальную судьбу[84].
Усилиями Глушкова в 1971 г. идея ОГАС снова оказывается на некоторое время в центре внимания всего советского общества и руководства страны. Как уже говорилось, хотя в 1965 году идея ОГАС так и не была принята к реализации в общегосударственном масштабе, тем не менее проводились очень большие работы по внедрению АСУ на предприятиях оборонных министерств.
В 1971 году по рекомендации Глушкова Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин посетил институт Данильченко, для того чтобы познакомиться на месте с тем, что уже сделано. Знакомство с проведенными работами произвело на предсовмина огромное впечатление. В то же время выяснилось, что внедрение элек[88]тронно-вычислительной техники в дело управления предприятиями встречает на своем пути очень много препятствий. Одной из главных причин торможения оказалось непонимание важности этого дела руководителями разных уровней.
При этом, Глушков никогда не прекращал работать над проблемами ОГАС. Возьмем хотя бы идею безденежного распределения, о которой как руководители партии и государства, так и официальные политэкономы вообще старались помалкивать. При подготовке первого проекта ОГАС, часть, касающуюся этого вопроса, сразу исключили из рассмотрения как преждевременную, а все подготовительные материалы приказали уничтожить.
Тем не менее Виктор Михайлович продолжал работать над этой проблемой, не сомневаясь, что ее время придет, при этом полностью осознавая всю сложность вопроса, в том числе и то, что эта форма распределения будет вводится не сразу, и то, что она далеко не у всех встретит восторженный прием. Ведь, кроме официальной зарплаты, у многих еще оставались «левые» источники доходов.
Поэтому В. М. Глушков предложил для начала правильно организовать распределение с помощью денег, разделив денежное обращение в сфере распределения на два сектора, в одном из которых вращались бы только «честные» деньги, в другом — остальные. Для этого он предложил организовать специальные банки. Свою идею Глушков излагает в интервью с В. Моевым. Процитируем кусочек из книги «Бразды управления».
«Давайте условимся, что на личные счета в банке будут приниматься перечисления только от официальных организаций, выплачивающих людям вознаграждение за труд. Снять со своего счета наличные вы можете, но внести туда наличными нельзя…
…Если банк, будучи включен в систему автоматизированных безналичных расчетов, начнет принимать деньги только от официальных организаций, где люди получают зарплату, в этот кругооборот никак не могут попасть заработки частные и сомнительные. Декретно, в один день и час истребить все так называемые «левые» операции с деньгами невозможно. Но после предложенной меры обращение их замкнется в своем ограниченном кругу. Из первого «официального» круга, что ли, круга обращения во второй деньги переходить могут — достаточно вам снять часть своего заработка [89] с банковского счета, а вот из второго круга в первый они уже никогда не вернутся»[85].
Таким образом можно добиться четкого разделения обращения «честных» и «скользких» денег для того, чтобы потом можно было постепенно ликвидировать этот «теневой» сектор вообще. Этого, по мнению Глушкова, вполне можно добиться через всесторонний учет с помощью широкого распространения электронно-вычислительной техники реальных потребностей людей и научного анализа их пожеланий, а также путем создания и всемерного развития и поощрения системы потребительских ассоциаций по месту жительства, которые бы демократическим путем, а не через систему государственного контроля и принуждения (милиция, ОБХСС и т. п.) регулировали потребление товаров, не являющихся предметами первой необходимости.
Кому-то такие предложения могут показаться слишком смелыми и даже фантастическими, по крайней мере, такими, которые если и браться реализовывать, только постепенно, не сразу. Приблизительно так получилось с ОГАС в середине 60-х. Ее не отвергли принципиально, но решили реализовывать не сразу, а постепенно. У Глушкова на сей счет было свое, глубоко обоснованное мнение. Он говорил следующее:
«У нашего государства с первых лет существования копился замечательный опыт осуществления крупнейших целевых социально-экономических программ. Возьмите нэп, индустриализацию, коллективизацию — вот он, опыт единственно правильной стратегии осуществления больших проектов!
В чем суть?
Начинается с принципиального и радикального решения — быть по сему! В нем очерчивается весь объем задуманной перестройки и — что очень важно — полный срок, в течение которого она должна быть осуществлена. Это заставляет всех настроиться решительно, отбивает охоту вставлять палки в колеса, кивая на разного рода трудности, шероховатости, встречающиеся по ходу дела…
Таким образом, большой проект обязательно должен начинаться с генерального и самого «решительного» о нем решения. [90] А вот воплощение этого проекта вполне может быть и, скорее всего, должно быть постепенным, расчлененным на этапы.
Главное — не откладывать поиски в долгий ящик, не относить к фантазиям то, что мы можем осуществлять реально»[86].
К сожалению, партия поступила наоборот — отнесла к фантазиям то, что можно и обязательно нужно было осуществить реально — идею перевода централизованного управления хозяйством на новую техническую и научную базу, и взялась осуществлять то, что на самом деле оказалось безграмотной и вредной фантазией — идею управления единым динамично развивающимся народнохозяйственным комплексом страны, уже прошедшей половину пути к коммунизму, с помощью архаичных рыночных методов, от которых к этому времени давно отказались капиталистические монополии.
Великолепный шанс, который давало нашей стране внедрение ОГАС, не был использован, и политика насильственного внедрения рыночных методов управления закономерно привела наше хозяйство к печальному концу. [91]
Очерк шестой. Огромное преимущество
В 2011 году в интернете появился русский перевод интереснейшей статьи сотрудника Института истории науки им. И. Ньютона при Массачусетском технологическом институте В. Геровича «Интер-Нет! Почему в Советском Союзе не была создана общенациональная компьютерная сеть»[87].
Интересна эта статья именно тем, что это взгляд на ОГАС «оттуда». И этот взгляд окажется весьма неожиданным для многих, кто привык пренебрежительно относиться к достижениям советской экономики и науки.
Конечно, есть в этой статье и места типа «в 1953 году, когда умер Сталин, советская экономика «напоминала измотанное животное»»[88].
Но, видимо, как когда-то в брежневском СССР ученые обязательно в начале статьи или книги к месту и не к месту цитировали материалы очередного съезда КПСС, так в США даже самая умная статья о СССР обязательно должна содержать определенные риту[92]альные критические положения в адрес исследуемого предмета. Но даже самые завзятые советские «славакапээсэсники» не позволяли себе пользоваться в научных трудах заведомо ложными данными. Поэтому вызывают удивление заявления типа «с 1959-го по 1964 год выпуск промышленной продукции неуклонно снижался» со ссылкой на все того же R. Judy. Возможно, у этого самого Джуди свои собственные представления о статистике и научной добросовестности, но ведь В. Герович имеет добротное советское образование и должен понимать, что такие данные не могут соответствовать действительности. По советским официальным данным, выпуск промышленной продукции к 1965 году по сравнению в с 1958 вырос на 84 %. Допустим, что уважаемый В. Герович по каким-то причинам не склонен доверять советской статистике. Это его право, хотя такое недоверие желательно обосновывать. Но разве это значит, что можно безоговорочно доверять данным этого удивительного R. Judy? Ведь они, как минимум, очень резко расходятся с тем, что говорил об этой эпохе в советской истории американский президент Кеннеди. Например:
«Хоть кто-нибудь объяснил бы мне, как обогнать! Пусть это будет хоть дворник там у вас, если он знает, как! Для нас нет ничего более важного!» Эти слова, если верить книге Sidey Н. Kennedy: a portrait of a President, произнес Кеннеди в конце апреля 1961 года на совещании с руководителями НАСА. Касалось это только полета Гагарина в космос, но очень несложно догадаться, что между полетами в космос и развитием промышленности существует некоторая связь. Прямо удивительно, что среди дворников НАСА не нашлось человека с уровнем мышления R. Judy, который бы успокоил американского президента и разъяснил ему, что догнать СССР очень просто — нужно сначала довести экономику до «состояния загнанного животного», а потом организовать дело так, чтобы «выпуск промышленной продукции неуклонно снижался».
Но такие ничем необоснованные положения оценочного характера касательно советской экономики, которые встречаются в статье В. Геровича, вполне простительны, если учесть, что в статье идет речь о вещах весьма неприятных для гордых американцев, уверенных в том, что они всегда и везде были «впереди планеты всей», а в вычислительной технике — в особенности. [93]
В данном материале автор рассказывает о советском проекте, который вполне мог поставить американцев в такое же неприятное положение, в какое их поставила советская космическая программа. Мало того, успешная реализация этого проекта могла оказать решающее влияние на исход соревнования между СССР и США в экономической области и сделать продолжение этого соревнования невозможным для США.
Вот какие свидетельства на этот счет приводит В. Герович:
«ЦРУ создало специальный отдел для изучения советской кибернетической угрозы. Этот отдел выпустил целый ряд секретных докладов, где отмечал, среди прочих стратегических угроз, намерение Советского Союза создать «единую информационную сеть» [7]. На основе докладов ЦРУ в октябре 1962 года ближайший советник президента Джона Кеннеди написал секретный меморандум о том, что «советское решение сделать ставку на кибернетику» даст Советскому Союзу «огромное преимущество»;
«…к 1970 году СССР может иметь совершенно новую технологию производства, охватывающую целые предприятия и комплексы отраслей и управляемую замкнутым циклом обратной связи с использованием самообучающихся компьютеров».
И если Америка будет продолжать игнорировать кибернетику, заключал эксперт, «с нами будет покончено» [8]»[89].
Возможно, в этих документах имеется некоторое преувеличение опасности, которую несло для США внедрение ОГАС в СССР, но оценка, что в случае реализации проекта эта угроза была бы именно стратегической характер, скорее всего, верна. Дело в том, что этой угрозе США ничего противопоставить не могло в принципе.
И не только по причине «игнорирования кибернетики», но и потому, что никакая кибернетика не в состоянии была сделать американскую экономику управляемой. Ведь для того, чтобы построить систему автоматизированного управления, мало иметь достаточное количество машин и правильно построенные информаци[94]онные сети (машин в США всегда было гораздо больше, чем в СССР да и правильное построение сети не могло составлять для них проблемы). Но между созданием общенациональной сети и созданием общенациональной автоматизированной системы управления экономикой общего не больше, чем между «милостивый государь» и «государь император»[90]. Проблема состояла в том, что для того, чтобы построить автоматизированную систему управления, необходимо, как минимум, определить объект управления. В отличие от СССР, где существовал единый народно-хозяйственный комплекс, в США ничего подобного не было, а, соответственно, и управлять было нечем.
Разумеется, это вовсе не исключало внедрения автоматизированных систем управления теми или иными процессами, скажем технологическими, или, допустим, в сфере экономического учета, но и здесь автоматизация сталкивалась с неожиданными проблемами.
Так, согласно данным IFR[91] — международной федерации робототехники, по состоянию на 2005 год, на 10000 человек, занятых в обрабатывающей промышленности, использовалось в Японии 352 робота, в Южной Корее — 173. 171 робот на 10 000 занятых использовался в обрабатывающей промышленности Германии, в Италии — 130, в Швеции — 117. В Финляндии плотность составила 99. И аж за ней идут Соединенные Штаты с 90 роботами на 10 000 работающих в промышленности. Сразу за США шли Испания (89), Франция (84). В средине октября 2008 года по данным IFR, в промышленности Японии на десять тысяч рабочих приходилось 310 роботов, в Германии — 234, Южная Корея (185), США (116) и Швеция (115). Как видите, «плотность» использования роботов в Японии упала, в США же выросла, но значительно меньше, чем в Германии. В этом отношении США сильно отстают даже от Европы в целом. Если продажи индустриальных роботов в Европе за 2007 год выросли на 15 %, то в США — на 9. [95]
А ведь внедрение промышленных роботов и автоматизация производства, дающая возможность иметь «совершенно новую технологию производства, охватывающую целые предприятия и комплексы отраслей и управляемую замкнутым циклом обратной связи с использованием самообучающихся компьютеров» — это еще далеко не одно и то же. Можно с уверенностью сказать, что идя по пути внедрения отдельных роботов и даже отдельных автоматизированных линий, в принципе невозможно достичь такой «совершенно новой технологии производства».
Что же касается внедрения собственно экономических автоматизированных систем управления, то здесь проблемы оказались еще более острыми.
Вот что пишет Стивен Зарленга, брокер, который находился на основной площадке нью-йоркской фондовой биржи в дни финансового кризиса 1987 года: «Некоторые крупнейшие фирмы с Уолл-Стрит осознали, что не могут остановить свои заранее запрограммированные компьютеры, работающие по алгоритмам торговли деривативами. Мне рассказывали, что некоторым приходилось вырывать провода из электрической сети или обрезать их — ходили слухи, что кто-то даже использовал пожарные топоры с лестничных пролетов. Дело в том, что компьютеры нельзя было выключить, а они отправляли указания по покупке и продаже прямо на торговую площадку». Правда, это, так сказать, эмпирический факт, хотя и весьма показательный. Но в дипломной работе студентки Московской высшей школы экономики А. Д. Романюхи «Оценка взаимосвязи между ипотечным кризисом в США и динамикой фондового рынка», из которой мы позаимствовали этот сюжет, содержится и теоретическое обобщение, указывающее на принципиальную несовместимость автоматизированных систем управления и американской финансовой системы, которая единственная скрепляет бесконечное количество частных производителей и потребителей в некое подобие единого целого. Притом, принадлежит оно не кому-нибудь, а Алану Гринспену — человеку, которому нельзя не доверять в этом вопросе, ибо именно он, будучи назначенным в том же 1987 году председателем совета управляющих федеральной резервной системы США, лучше всего разбирался в механике американского хозяйства. Вот что он пишет: [96]
«Расширенные базы данных прямого доступа, широкие каналы связи, вычислительные и телекоммуникационные возможности позволяют получать информацию о состоянии рынка и кредитных особенностях практически моментально, что позволяет заемщику самостоятельно анализировать кредитоспособность, разрабатывать и применять сложные торговые стратегии хеджирования рисков. Это, — продолжил Гринспен, наносит прямой ущерб кредитоспособности финансовых учреждений и одновременно ведет к появлению новых конкурентных преимуществ суррогатных ценных бумаг, таких как коммерческие векселя, ипотечные бумаги и даже автомобильные займы»[92].
Конечно, Гринспен лукавит, когда обвиняет информатизацию в «появлении новых конкурентных преимуществ суррогатных бумаг». Разумеется, что спекуляции с деривативами, вследствие чего надуваются и лопаются огромные финансовые пузыри, возникли вовсе не вследствие введения информационных технологий, но то, что информатизация подрывает монополию банков на информацию о состоянии рынков, а соответственно, их монополию на финансовые махинации — это факт. Именно забота о сохранении этой монополии банков и является основным и непреодолимым препятствием на пути внедрения общегосударственных автоматизированных систем управления в США и именно она обрекает страну на периодические все усиливающиеся финансовые, кредитные, торговые и т. п. кризисы, которые в своей сущности являются кризисами управления, устранять причины которых — то есть полное господство транснациональных финансово-промышленных корпораций и конкуренцию между ними — в США никто никогда и не собирался. Поэтому кибернетика там игнорировалась, продолжает игнорироваться до сих пор, и, судя по всему, руководители Соединенных Штатов надеются, что смогут игнорировать ее и в будущем.
Впрочем, то, что кибернетика игнорировалась в США и других капиталистических странах, успели подметить уже классики кибернетики.
Вот как эту проблему видит Норберт Винер в книге «Кибернетика и общество»: [97]
«Удел информации в типичном американском мире состоит в том, чтобы превратиться в нечто такое, что может быть куплено или продано.
В мою задачу не входит скрупулезный разбор того, является ли эта торгашеская точка зрения моральной или аморальной, невежественной или разумной. Моя задача состоит в том, чтобы показать, что эта точка зрения приводит к неправильному пониманию информации и связанных с ней понятий и к дурному обращению с ними»[93].
Стаффорд Бир:
«Мир богатых никогда не признавал кибернетику как инструмент управления и поэтому до смешного неверно к ней относился»[94].
Конечно, можно предположить, что приведенные выше факты выбраны произвольно, а мнения отцов кибернетики были предвзятыми, но невозможно игнорировать тот факт, что после разрушения СССР, не смотря на невероятное увеличение мощностей компьютерной техники и того, что компьютерными сетями фактически уже опутан весь мир, никто даже на ставит задачи использования всех этих возможностей для решения задач разумного управления развитием экономики и социальными процессами. И это, не смотря на то, что межкризисные периоды становятся все короче, а время кризисов все длиннее. Последний из них длится уже с 2008 года, но пока все говорят только о том, что дальше будет еще хуже.
Этот, как и все прочие кризисы, именуют по-разному, сначала говорили, что это кризис ипотечный, потом, что кредитный, дальше финансовый, но очевидно, что это в первую очередь — это кризис управленческий. Он свидетельствует, что такой инструмент управления как «железная рука рынка», который худо-бедно, но справлялся со своими функциями в эпоху паровой машины, явно устарел, как устарела паровая машина, его породившая. Развитие науки и техники за последние полтора столетия ушло вперед невероятно и наивен тот, кто думает, что этот факт можно игнорировать и продолжать полагаться в деле управления этой громадной глобальной силой исключительно на здравый смысл и на то, что конъюнктура на бирже будет складываться благоприятно. [98]
В СССР в начале 60-х годов была предпринята попытка построить систему управления экономики, альтернативную рыночной. Систему, которая бы позволила осуществлять прогнозирование, планирование экономического развития и управление им на научной основе. Именно в этом состояла суть ОГАС. В этом смысле цитируемый В. Геровичем американский рецензент сборника «Кибернетику — на службу коммунизму», отметивший, что смысл этой системы состоит в том, чтобы «создать полностью интегрированную и управляемую экономику», на наш взгляд, очень точно отражает не только суть ОГАС, но и задачу, без решения которой современный объективно глобализированный мир вряд ли сможет долго балансировать на грани скатывания в хаотическое состояние.
Сегодняшний мир «интегрирован» в основном финансово, в частности тем фактом, что доллар является мировой валютой, и «управляется» мировая экономика через манипуляции с долларом. Но сегодня является очевидным, что закат этой системы не за горами. Даже Национальный разведывательный Совет США не оспаривает этой очевидности, а только старается смягчить формулировки. Вот что написано его докладе, изданном в 2009 году:
«Несмотря на недавние вливания в долларовые активы и повышение стоимости доллара к 2025 году он может утратить свой статус в качестве уникальной ключевой мировой валюты…»[95].
Представляется крайне наивным полагать, что место доллара займет какая-либо иная валюта или «рыночная корзина валют». Не нужно забывать, что доллар обеспечивается, в первую очередь, мощью вооруженных сил Соединенных Штатов. Никакая иная валюта не может и мечтать о подобной обеспеченности, и если уж и она оказывается недостаточной, это может означать только одно, что старая «система интеграции» мира исчерпала себя полностью и нужно искать ей замену. Пока в этом деле ясно одно — что оставлять управление мировой экономикой в руках специалистов по финансовым спекуляциям и людей, склонных решать мировые экономические проблемы с помощью военных авантюр, опасно. Управление экономикой, точно так же как и управление в любой [99] другой сфере современной жизни, должно строиться на научной основе.
И думать над такой заменой нужно уже сегодня. Опыт СССР (как положительный, так и отрицательный) может сослужить хорошую службу тем, кто будет разрабатывать управленческие системы будущего и применять их на практике.
Судьба СССР в этом отношении очень поучительна. Почти все, кто пишет об этой истории, винят в провале проекта по созданию Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой руководство СССР и, видимо, такая вина была. Но обычно умалчивается, в чем именно состояла эта вина. Она состояла в том, что советское руководство в последний момент предпочло хлопотному и затратному проекту создания единой общегосударственной автоматизированной системы управления, которая могла бы содействовать созданию «полностью интегрированной и управляемой экономики», проект экономистов-рыночников, суть которого состояла в отказе от совершенствования методов централизованного управления экономикой и внедрении так называемых «экономических», то есть рыночных методов, означавших фактически отказ от сознательного управления экономическими процессами[96].
Экономическая суть этой реформы сводилась к максимальной децентрализации управления. У такого стремления было объективное основание, которое В. М. Глушков зафиксировал в своей теории «информационных барьеров», состоящее в том, что уже было невозможно охватить единым взглядом все взаимосвязи частей единого хозяйства и иерархия управления в этом мало помогала. Глушков предлагал преодолевать этот барьер с помощью общегосударственной автоматизированной системы управления. Экономисты-рыночники — путем децентрализации управления, передачи максимального количества управленческих функций от центра к периферии.
Говорили, что таким образом уменьшается бюрократизация. На самом же деле таким способом под бюрократическую систему управления подводилась материальная база. Если раньше бюрократическая система управления не имела под собой никакой соб[100]ственной экономической опоры и поэтому не только любой бюрократ, но и любой бюрократический орган всецело зависел от политической конъюнктуры, то теперь ситуация радикально менялась. Местная бюрократия (особенно, на уровне республик) значительно усиливалась, целостность народно-хозяйственного комплекса существенно нарушалась, поскольку в условиях, когда прибыль и объем продаж объявлялись главными показателями эффективности деятельности предприятия, центр экономической жизни смещался в сторону отдельного предприятия и таким образом закладывались основы центробежных тенденций, приведших впоследствии к разрушению СССР.
Формально после реформы, как и до нее собственность на средства производства оставалась в руках государства, но реально интерес коллектива отдельного предприятия начинал доминировать над интересом всего общества в целом, а уж о таком вопросе как перспектива мировой революции, что было центральным вопросом в первые годы Советской власти, в это время уже и вспоминать было неприличным. Такие идеи принципиально не вписывались в концепцию «экономической» реформы.
Подход, при котором интерес «первичных коллективов» выдвигается на первый план, в марксизме называется анархо-синдикализмом, который Ленин охарактеризовал как «смертельную болезнь коммунизма». Увы, и здесь классик оказался убийственно прозорлив. [101]
Очерк седьмой. ОГАС или Интернет
Статья В. Геровича называется «Интер-Нет! Почему в Советском Союзе не была создана общенациональная компьютерная сеть». Таким образом делается намек на то, что ОГАС — это должно было быть нечто типа Интернет, «общенациональная компьютерная сеть». Но ведь это вопрос очень спорный, и его следовало бы разобрать.
В чем состоит принцип Интернет?
«Интерне́т (англ. Internet, МФА: [ˈɪn.tə.net][l]) — всемирная система объединенных компьютерных сетей. Часто упоминается как Всемирная сеть и Глобальная сеть, а также просто Сеть[2]. Построена на базе стека протоколов TCP/IP. На основе Интернета работает Всемирная паутина (World Wide Web, WWW) и множество других систем передачи данных»[97], — так было написано, например, в Википедии состоянием на 11 июля 2013 года.
А теперь смотрим, что такое ОГАС. Даже в том варианте, с которым Глушков был не согласен и потому не подписал проект, но на определение которого, данное в материалах XXIV съезда КПСС, он ссылается, это звучит так:
«Общегосударственная автоматизированная система сбора и обработки информации для учета, планирования и управления… Помимо учета и текущего управления главной задачей вертикальных связей в ОГАС является обеспечение системы объемнокалендарного территориально-отраслевого планирования во всех звеньях экономики (от Госплана СССР до цеха, участка, а в краткосрочном планировании и до отдельных рабочих мест)… Смысл вертикальных связей в ОГАС в этом аспекте состоит в том, чтобы обеспечить интеграцию локальных программ по всем уровням [102] иерархии территориального управления, вплоть до общесоюзного уровня».
Что общего между этими двумя определениями? Ровно ничего, кроме слова «система». Заметьте, слово «сеть» в определении ОГАС не упоминается. И вовсе не случайно. Поскольку вовсе не сеть является ее сутью. Единая сеть государственных вычислительных центров (ЕГСВЦ) должна была стать только ее технической основой. Но даже ЕГСВЦ задумывалась, исходя из принципов, ровно противоположных тем, которые легли в основу Интернета. ЕГСЦ должна была быть единой и государственной сетью, в то время, как Интернет — это объединение отдельных компьютерных сетей, за каждой из которых на всех уровнях стоят частные или корпоративные владельцы.
Кстати, и что касается собственно сетей, то утверждение, что СССР здесь так уж безнадежно отставал, нуждается в проверке.
Спору нет, что так принято считать. Но ведь кроме общепринятых предрассудков есть еще и факты, которые историку положено анализировать.
К примеру, по поводу истории создания общенациональной сети в США в Википедии написано следующее:
«Первое испытание технологии произошло 29 октября 1969 года в 21:00. Сеть состояла из двух терминалов, первый из которых находился в Калифорнийском университете, а второй на расстоянии 600 км от него — в Стэнфордском университете. Тестовое задание заключалось в том, что первый оператор вводил слово «LOG», а второй должен был подтвердить, что он видит его у себя на экране. Первый эксперимент оказался неудачным, отобразились только буквы «L» и «О». Через час эксперимент был повторен и все прошло успешно»х[98].
Теперь берем такой текст из воспоминаний В. М. Глушкова:
«В 1961 г. меня избрали академиком АН УССР по вычислительной технике. К этому времени… были масштабные работы по управлению на расстоянии, и, кроме того, были начаты работы по автоматизации экспериментальных исследований в океане. От буя [103] с приборами в Атлантическом океане мы сделали непрерывную линию до машины «Киев» в зале. В цифровом виде данные кодировались непосредственно в океане, передавались на маломощный радиопередатчик на вершине буя, затем передавались на судовую радиостанцию, а оттуда — прямо в зал ВЦ и вводились в машину. Так что мы обрабатывали данные по большому количеству буев в Атлантике одновременно с их получением»[99].
Сравнение этих двух текстов показывает, что привычные представления об истории развития информационных технологий не всегда соответствуют фактам. «Обрабатывали данные по большому количеству буев в Атлантике одновременно с их получением» в 1961 году и «со второй попытки передали три буквы в 1969 году свидетельствует», что в то время СССР не так уж сильно отставал от США в этом вопросе.
Конечно, и в Соединенных Штатах АРПАНЕТ, на самом деле, не был первой компьютерной сетью, и этой первой передаче данных предшествовала большая работа.
Начало этой работы датируется 1962 годом. «Именно в 1962 году молодой американский ученый из MIT Дж. С. Ликлидер написал работу, где высказал идею глобальной сети, которая бы обеспечивала каждому жителю земли доступ к данным и программам из любой точки земного шара»[100].
Идея, бесспорно, глобальная, но появилась она, заметьте, год спустя после того, как советские ученые уже реально обрабатывали данные в режиме удаленного доступа на глобальном расстоянии. Да и насчет идей в Советском Союзе не так уж сильно отставали. Впервые идеи создания единой сети вычислительных центров высказывали здесь еще в 1956 году, а в 1963 году вышло Постановление Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении руководства внедрением вычислительной техники и автоматизированных систем управления в народное хозяйство», в котором ставилась задача «создания в установленном порядке единой сети вычислительных центров, взаимодействующих с системой [104] связи страны, предназначенных для решения научно-технических задач и задач в области экономики, планирования и управления в народном хозяйстве, имея в виду создание кустовых вычислительных центров, для обслуживания предприятий, организаций, министерств и ведомств, экономических районов и отраслей промышленности»[101].
Правда, в 1964 году у американцев начала работать онлайновая система бронирования авиабилетов IBM, которая получила имя SABRE (Semi-Automatic Business Research Environment)[102]. Она соединила 2000 терминалов в шестидесяти городах по телефонным линиям[103]. Притом, эта система начала разрабатываться еще в 1958 году. «В 1958 г. авиационная компания TWA (Trans World Airlines) снабдила терминалами своих агентов в шести городах, а заявки на свободные места сопоставлялись компьютерами, размещенными в трех городах»[104].
Но вот еще один сюжет из воспоминаний В. М. Глушкова, а именно из записей от 6 января 1982 года, где он рассказывает о работах по автоматизации технологических процессов на Николаевском судостроительном заводе (раскрой листового металла), Днепродзержинском металлургическом комбинате (управление конвертером), Северодонецком химкомбинате (искусственное волокно) и Славянском содовом заводе и Днепродзержинском заводе по производству аммиачной селитры. Виктор Михайлович пишет:
«Были привлечены еще люди, которые сделали устройство сопряжения с телеграфной сетью, и данные с передвижного УСО передавали в наш вычислительный центр на машину «Киев», к этому времени (в 1958 г.) уже запущенную в эксплуатацию. Благодаря сопряжению с телеграфными каналами, мы могли организовать связь с любым производством, поскольку на крупных заводах есть свои телеграфные концы. Мы телеграфную линию продолжали до рабо[105]чего места оператора и подсоединялись к датчикам, используя буквопечатающий аппарат (БОДО), а на противоположном конце прямо осуществлялся ввод в машину «Киев»… Подключили математиков и стали отлаживать программы управления, подсоединившись сбоку и не мешая операторам работать на заводах в Николаеве, Днепродзержинске, Северодонецке и Славянске, а данные у них из-под рук брались и передавались к нам в машинный зал. Машина «Киев» начала по отлаженным программам выдавать советы (оператору), какие режимы поддерживать дальше»[105].
Так что результаты вполне сравнимы.
Притом, нужно учесть, что не только в Киеве работали над созданием сетей. Собственно, сеть вычислительных центров была создана в СССР еще в 1956 году. Речь идет о сети ВЦ Академии наук. Другими словами, практически с самого начала ЭВМ в СССР использовались в режиме сети. Правда, эта сеть не была сетью в техническом смысле слова, поскольку невозможно было работать с машинами в режиме удаленного доступа, они не были соединены между собой. Но еще неизвестно, в чем состоит суть компьютерной сети — в соединениях и протоколах или в возможности их коллективного использования. Если дело просто в соединении, то тогда непонятно, в чем прорывной характер грид-технологий?
Боюсь, что все тут не так просто, и мысль академика В. К. Левина о том, что А. И. Китов, высказавший идею создания сети вычислительных центров, предвосхитил грид-технологии[106], не такая уж беспочвенная. Советские ВЦ достаточно было соединить между собой каналами связи — и «грид-технология» готова, в то время как на Западе сети просуществовали десятки лет, пока эта идея появилась.
Кроме того, над созданием сетей в СССР работали параллельно с американцами. Вот, к примеру, что пишет А. А. Зацаринный о работах академика И. А. Мизина:
«Интересно, что работы по созданию СОД в 60-70-е гг. выполнялись И. А. Мизиным практически одновременно с созданием в США экспериментальной сети ARPANet на принципах пакетной [106] коммутации, которую многие считают прообразом нынешней глобальной сети Интернет»[107].
Сам В. М. Глушков был уверен, что работу по сетям они начали первыми:
«Еще одно направление, которое появилось несколько позже, в связи с развитием ОГАС, — это сети ЭВМ и банки данных… Что касается сетей, то мы первыми в мире высказали эту идею. Мы первыми и передачи на расстоянии осуществляли, и если не сеть, то, во всяком случае, удаленные терминалы мы сделали раньше всех; наверное, работающие в специальных системах — они были и у американцев и раньше, да и у нас тоже, но не общего применения для автоматизации технологических процессов, обработки результатов измерений и т. д.
И мы сделали первый в мире эскизный проект сети ЭВМ, который в полной мере в настоящий момент не реализован еще нигде. Этот проект был сделан в 1962-1964 гг. (в июле 1964 г.) мною по заказу лично Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина и направлен в правительство. Но по нему решений никаких не последовало»[108].
Если быть более точным, то решения последовали, но решения эти были весьма неблагоприятные для разработанного под руководством В. М. Глушкова проекта Единой государственной сети вычислительных центров (ЕГСВЦ).
Могут сказать, что сейчас это неважно, кто был первым. Ведь это начало не получило никакого продолжения. И спор о первенстве будет чисто схоластическим или идеологическим спором. И это было бы и на самом деле так, если бы не одно «но». Оно состоит в том, что мы не можем однозначно ответить на вопрос о том, насколько то направление развития сетей, которое представлено сегодня Интернет, является продуктивным. Мы оставляем в стороне рассматривавшийся выше вопрос о том, что Глушков мыслил ОГАС как общегосударственную систему управления, а Интернет этих задач перед собой не ставит. Мы остановимся на том, насколько [107] Интернет выполняет те задачи, которые перед ним ставятся — то есть, насколько он эффективен как средство доступа каждого отдельного индивида к информации. Если мы будем говорить о возможностях, которые он предоставляет, то здесь все выглядит просто фантастично. Ни о чем подобном до Интернет и мечтать не приходилось.
Но если мы не остановимся на фантастике, а спустимся на грешную землю и попробуем проанализировать, как сказалось распространение Интернет на информированности людей, то тут все будет выглядеть если и фантастично, то, увы, не всегда оптимистично. При этом мы, снова же, не будем акцентировать внимание на том, что Интернет не способствует развитию самостоятельного мышления у людей и что благодаря ему сформировалось так называемое «поколение копипаста», то есть людей, не способных не то, что творить нечто новое, но неспособных даже реферировать тексты.
К сожалению, каких-то интегрированных данных по динамике информированности людей и, тем более, о зависимости этой динамики от использования Интернет, у нас нет, но те фрагментарные исследования, которые доступны в том же Интернет, впечатляют.
Например, «95 процентов молодых американцев не представляют, где бы мог находиться Афганистан. В произвольном месте на карте мира ищут Израиль, Ирак и Иран три четверти жителей Штатов». Или такое: «Половина из них не знает, где расположен Нью-Йорк. Почти 60 процентов теряются, услышав вопрос «Где находится штат Огайо?». Где находится сама Северная Америка, не очень ясно представляет себе каждый третий американец, который не может отыскать на карте мира Тихий Океан, и каждый десятый, который не может отыскать США»[109]. Притом, это касается не только США, но и, к примеру, России, где около 30 % опрошенных сомневались в том, что Земля вращается вокруг Солнца и, напротив, были уверены, что антибиотики убивают вирусы, так же как и бактерии[110].
Конечно, нельзя утверждать, что причиной такого удручающего состояния является распространение Интернет, но очевидно, что [108] Интернет не способствует информированности людей, по крайней мере, в области науки.
А ведь есть еще масса фактов, которые однозначно свидетельствуют о том, что Интернет способен приносить явный вред. Скажем, проблема интернетзависимости. Многие исследователи оспаривают цифры Кимберли Янг[111], согласно данным которой еще в 1996 году четыре пятых пользователей Интернет являлись интернетаддиктами, но никто не может оспаривать, что проблема существует, и что она будет усиливаться.
А если проанализировать, чем заполнен интернет (если научной информированности Интернет содействует очень мало — среди топов популярных запросов Яндекса или Гугла вы не найдете даже в первой сотне ничего, связанного с наукой, но для недобросовестной рекламы здесь самое место), то вполне может оказаться, что такое развитие сетей является тупиковым, и тогда анализ того, какой вариант развития сети предлагался в СССР, окажется не таким уж и праздным.
Очень примечателен скандал, вызванный публикациями данных, предоставленных бывшим сотрудником Агентства национальной безопасности США Э. Сноуденом, которые свидетельствуют о широкомасштабном использовании спецслужбами США средств Интернет для слежения за собственными гражданами, руководителями и гражданами других государств, в том числе и стран-союзников. Именно такие обвинения когда-то выдвигали спецслужбы в адрес В. М. Глушкова. Но оказалось, что тогда они просто рассказывали о том, как бы действовали они, если бы получили в свое распоряжение инструмент, разрабатываемый академиком.
Вариант развития единой общегосударственной сети, который предлагался В. М. Глушковым, предполагал выполнение тех задач, которые должен бы выполнять Интернет (всеобщий доступ к информации, информационный обмен), но Интернет даже в перспективе не ставит перед собой тех задач, которые являются главными для ОГАС — автоматизация процессов управления экономикой и социальными процессами. [109]
Бесспорно, что идея сети не была придумана В. М. Глушковым, даже идея применения сети для управления экономикой выдвинута не В. М. Глушковым. Но сама по себе идея — это еще только полдела. В том смысле, что с нее может получится как то, что было заложено в идее, так и нечто ровно противоположное. Яркий пример — судьба кибернетики в СССР в целом. А. И. Китов, как броско выразилась «Компьютерра», «вынес кибернетику из спецхрана», его активно поддержали А. А. Ляпунов и С. Л. Соболев, но при этом, сами того не желая, содействовали тому, что новая наука пошла по совершенно тупиковому пути.
Да и сам А. И. Китов, который с самого начала выдвинул идею использования электронно-вычислительной техники для управления экономическими процессами, поначалу не представлял, какие последствия это должно иметь для экономики. [110]
Очерк восьмой. Что обещали кибернетики и чем ответили экономисты
Если мы обратимся к тексту брошюры «Радиотехника и электроника и их техническое применение», в которой А. И. Китов впервые в СССР ставит вопрос об использовании ЭВМ для автоматизации управления производством и решения других задач экономики, то мы увидим следующее:
«Осуществление комплексной механизации экономико-статистических работ: составление планов, отчетов, графиков, ведомостей, расписаний и т.п., вплоть до автоматизации отдельных процессов управления производственными предприятиями, хозяйственными и административными учреждениями»[81].
[81]: Радиотехника и электроника и их техническое применение, под ред. А. И. Берга и И. С. Джигита. М., 1956. С. 113.
Как видите, здесь до идеи создания общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой пока далеко.
В 1958 году идея приобретает более определенные контуры:
«Вычислительные центры должны быть связаны в Единую систему автоматической информационной и вычислительной службы, которая будет обеспечивать нужды всех учреждений и организаций в необходимой научной, технической, экономической и другой информации»[112].
Не менее убедительно выглядят предложения И. С. Брука, о которых В. Герович пишет следующее:
«На пленарном заседании Академии в октябре 1956 года Исаак Брук, директор Лаборатории электросистем Энергетического института АН СССР, предложил создать иерархическую сеть управ[111]ляющих машин для сбора, передачи и обработки экономических данных и для содействия принятию решений путем компьютерного моделирования»[113]. В 1958 году Брук представил руководству проблемную записку, где обосновывал необходимость использования вычислительных машин для управления экономикой, включая расчет межотраслевых балансов, оптимальных перевозок и ценообразования. В результате его лаборатория была преобразована в Институт электронных управляющих машин (ИНЭУМ), который создал ЭВМ М-5 для обработки экономических данных.
В.Герович приводит также данные, согласно которым Академия наук СССР выступила с таким же предложением:
«…использование вычислительных машин для статистики и планирования должно иметь совершенно исключительное по эффективности значение. В большинстве случаев это позволит повысить оперативность принятия решений в сотни раз и избежать ошибок, возникающих в настоящее время из-за громоздкости аппарата служащих, занимающихся этими вопросами»[114].
Отличие идеи В. М. Глушкова состоит в первую очередь в том, что он понимал, что такая система не может быть создана «снизу».
К примеру, А. И. Китов, как пишет Герович, «предлагал сначала установить ЭВМ на крупных предприятиях и в отдельных правительственных ведомствах, а затем объединить их в «крупные комплексы», создав, в конечном итоге, «единую автоматизированную систему управления» для народного хозяйства всей страны. Фактически, хотя и с большим опозданием, именно по этой схеме и были развернуты в СССР работы по автоматизации управления экономикой в СССР. Увы, до «единой автоматизированной системы управления» дело так и не дошло, да и не могло дойти в принципе, поскольку никакое действительно единое не может быть составлено из частей. На то оно и единое, что «части» в нем только [112] называются частями, но на самом деле таковыми они не являются. Как говорил Гегель, уже у организма частей нет — части только у трупа. У единого «части» как бы «вырастают» из единого, а не составляют его.
В. М. Глушков был уверен, что начинать нужно «сверху», что эта система с самого начала должна выступать как единое целое. Хотя поначалу ее возможности и будут весьма ограниченными, но эта ограниченность будет носить чисто технический характер и поэтому будет быстро преодолеваться по мере насыщения системы новой техникой. В то время, как те ограничения, которые предполагает построение автоматизированной системы управления экономикой «снизу», имеют органический характер, и их нельзя преодолеть в принципе, как бы не усовершенствовалась и не умножалась в количестве техника.
Позже этой точки зрения стала очевидной и для А. И. Китова, но, увы, она так и не была понята руководством страны. Встает вопрос, почему?
Что касается части современных ученых, то у них нет проблем с ответом на этот вопрос. Во всем виновата советская бюрократия, которая не хотела поддержать эту прогрессивную идею, поскольку боялась, что потеряет таким образом монополию на управление.
Этих людей совершенно не волнует ни тот факт, что и сам академик Глушков занимал не последнее место в советской «бюрократической иерархии», ни то, что занимался он разработкой ОГАС по поручению Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина, ни что идею ОГАС поддерживал министр обороны СССР Д. Ф. Устинов, ни даже то, что против идеи ОГАС выступали те, кто позже возглавит «борьбу с бюрократией» в СССР, ни даже на то, что на самом деле задача создания ОГАС было включена в решения двух съездов КПСС и что проект таки был создан, но сам Глушков его[115] не подписал. «По словам Ю. А. Михеева[116], академик выступал за более ра[113]дикальный вариант ОГАС, которая должна была в корне изменить систему управления советской экономикой. Компромиссная концепция создания автоматизированной системы его не устраивала»[117].
У них «бюрократия» — это такая своеобразная «невестка», наличие которой позволяет особо не напрягаться, если нужно выяснить любимый вопрос такого рода исследователей — «кто виноват?»
Нет, разумеется, отрицать вину советского руководства в том, что не был реализован проект ОГАС в том виде, в котором он изначально задумывался, было бы нелепо. В конце концов, руководство отвечает за все, но когда, вместо того, чтобы разбираться в том, как оно было на самом деле, продолжают долдонить о «вине советской бюрократии», встает вопрос о научной добросовестности таких ученых, особенно если учесть, что все они дружно игнорируют тот факт, что у В. М. Глушкова была своя точка зрения на причины неудачи ОГАС, и прежде, чем выдвигать свои версии, ее следовало бы проанализировать и опровергнуть.
В своих заметках, надиктованных на магнитофон за несколько дней до смерти, он говорит следующее:
«А тем временем, начиная с 1964 г. (времени внесения проекта), против меня стали открыто выступать харьковский экономист Либерман, Белкин, Бирман и др. Большинство из них сейчас либо в США, либо в Израиле. Бирман — экономический консультант фирмы «Дженерел электрик». Они все поуезжали[118].
А эти экономисты сбили Косыгина с толку тем, что экономическая реформа, которую они предлагали, ничего не будет стоить, т. е. будет стоить ровно столько, сколько стоит бумага, на которой будет напечатан указ и постановление Совета Министров, а даст в результате больше. Свою лепту внес в это дело и академик С. П. Трапезников, он тогда опубликовал статью: «Прибыль — движущая сила»[119]. [114]
И поскольку эти экономисты получили поддержку со стороны управленцев, то нас отставили в сторону, и, более того, стали к нам относиться не очень хорошо. И А. Н. Косыгин был недоволен»[120].
Как видите, точка зрения Глушкова однозначна. Против проекта, считает он, выступили экономисты[121], они «сбили с толку Косыгина, эти экономисты получили поддержку со стороны управленцев».
Поистине диву даешься, когда имея так ясно выраженную точку зрения Глушкова, пишущие об ОГАС наши современники ее игнорируют и, не удостоив никакого разбора, выносят свой собственный вердикт — виновата бюрократия. Бесспорно, виновата. Но вопрос, в чем именно виновата? В первую очередь, в том, что пошла на поводу у этих самых «экономистов», которых напрямую обвиняет Глушков и которых так дружно выгораживают современные «радетели» ОГАС.
К слову сказать, что касается сопротивления «бюрократии», то и этот вопрос Глушков не обходит стороной. Он отмечает, что когда была предпринята попытка вернуться к проекту ОГАС в 1972 году, он был заблокирован из-за того, что против выступил Н. А. Косыгин, которого, по словам Глушкова, министр финансов СССР Гарбузов убедил в том, что Госкомупр[122] создается для того, чтобы с его помощью смотреть «правильно ли Косыгин и Совет Министров в целом управляют экономикой»[123].
Таким образом, «бюрократия» сопротивлялась внедрению ОГАС в той мере, в которой опасалась контроля со стороны ЦК. Выходит, что современные критики советской бюрократии являются сторонниками тотального контроля со стороны Политбюро?
Конечно, это не так. Им просто не хочется разбираться, как и что было на самом деле. [115]
Но вернемся к изложению точки зрения Глушкова на причины неудач с внедрением автоматизированной системы управления экономикой в СССР.
Он отмечает, что экономисты-рыночники были не одиноки в своей борьбе против внедрения научных методов управления экономикой. В том же 1972 году, как выразился Виктор Михайлович, началась «вакханалия в мире».
«Заволновались американцы. Потому что они не на войну делают ставку — это только прикрытие, они гонкой вооружений стремятся задавить нашу экономику, и без того слабую. И, конечно, любое укрепление нашей экономики — это для них самое страшное, что только может быть. Поэтому они сразу по мне открыли огонь всеми калибрами, какими только можно. Появилось сначала две статьи — одна в «Вашингтон пост» Виктора Зорзы, а вторая — в английской «Гардиан». Статья Виктора Зорзы называлась «Перфокарта управляет Кремлем», рассчитана была на наших руководителей. Там было написано так, «Царь советской кибернетики академик В. М. Глушков предлагает заменить кремлевских руководителей вычислительными машинами». Ну и так далее, так они умеют, низкопробная такая статья»[124].
Разумеется, В. М. Глушков не мог знать тех документов, которые приводит сегодня С. Герович и мог только догадываться о значении, которое придавали его проекту американцы, но он нисколько не заблуждался насчет того, что они вовсе не собираются ограничиваться газетными публикациями, даже крайне провокационными.
Продолжим цитировать В. М. Глушкова:
«Тогда же вот странные вещи начали случаться с самолетами. Кстати, непонятно, против меня ли это была диверсия тогда, когда Ил-62 из Монреаля в 1970 г. вылетел и вынужден был вернуться: в горючее что-то подсыпали, летчик опытный почувствовал что-то неладное уже, когда мы летели над Атлантикой, и возвратился назад. Слава богу, все обошлось, но это дело так и осталось загадкой. А позже немного был случай в Югославии, когда на нашу машину чуть не налетел грузовик, который поехал на красный свет — шофер чудом сумел увернуться. Поджог квартиры в Москве в ночь на 1 Мая»[125]. [116]
И снова об экономистах:
«И наша вся оппозиция, в частности, экономическая, на меня ополчилась. В начале 1972 г. в «Известиях» была опубликована статья Мильнера, он тогда был заместителем директора Института Соединенных Штатов Америки Арбатова.
Статья называлась «Уроки электронного бума». В ней он пытался доказывать, что американцы переболели этой болезнью, что теперь у них уже вычислительных машин никто не берет, и спрос на машины упал… И последовал целый ряд докладных записок в ЦК КПСС от наших экономистов, командированных в США, где использование вычислительной техники для управления экономикой приравнивалось к абстрактной живописи, как мода. Что, мол, потому только капиталисты покупают машины, что это модно, так же как и абстрактные картины, чтобы не показаться несовременными»[126].
Было бы очень здорово, если бы С. Герович продолжил свое интереснейшее исследование и поискал в рассекреченных архивах ЦРУ, действовали ли советские экономисты-рыночники в рамках кампании американских спецслужб по дискредитации ОГАС или они и в самом деле были настолько глупы, что даже в 1972 году искренне отрицали перспективность использования вычислительной техники в управлении экономикой.
Впрочем, последнее тоже не было бы удивительным. Ведь существует же сегодня масса ученых, в том числе и тех, которые пишут об ОГАС и ругают советскую бюрократию за то, что она погубила этот проект, которые считают ОГАС «утопией». А уж экономистов, у которых на все случаи жизни найдется очередная реформа, которая «ничего не будет стоить, т. е. будет стоить ровно столько, сколько стоит бумага, на которой будет напечатан указ», так тех — хоть пруд пруди.
И не смотря на то, что все их реформы с треском провалились, а сегодня построенная по их рецептам мировая экономика находится на грани коллапса, количество готовых слушать их «колыбельные», остается предельно высоким. [117]
Очерк девятый. Еще раз о «советском Интернете»
Употребление слов «еще раз» в заглавии этого материала нуждается в объяснении. Дело в том, что статья, которую мы разберем в этом очерке, написана гораздо раньше, чем статья В. Геровича. Она была опубликована в № 7 журнала «Родина» за 2007 год, называется «Почему не заработал советский Интернет?» и написана кандидатом экономических наук Виктором Бондаревым.
Мы решили подробнейшим образом разобрать эту статью отнюдь не потому, что представленная в ней критика проекта ОГАС и идей Глушкова кажется нам более глубокой, чем в статье В. Геровича, а потому, что сам характер этой, с позволения сказать, критики таков, что оставлять ее без ответа нельзя, несмотря на то, что «срок давности» ее, казалось бы, истек.
Принимая во внимание то, что предполагается обильное цитирование, в целях сделать чтение более удобным, цитаты будем выделять курсивом.
Итак, первая длинная цитата призвана продемонстрировать сам характер критики:
«Сегодня многим кажется, что объявленная Никитой Сергеевичем Хрущевым в 1961 году программа строительства коммунизма была просто глупостью. Но давайте вспомним, что уже весной 1961 года в космос отправился Гагарин, а осенью на Новой Земле была взорвана самая мощная в истории человечества 50-мегатонная водородная бомба. И вовсю летали пассажирские Ту и Илы. Тогдашние советские компьютеры и особенно БЭСМ практически не уступали заморским, более того, они были оригинальны по своим технологическим решениям. СССР проявил себя реальным лидером в сфере самых высоких технологий! А темпы экономического роста СССР на рубеже 1960-х составляли 8-10 процентов (сейчас такие у Китая). И если бы экономика в [118] последующие 20 лет развивалась по прежней траектории, то уж Америку-то и впрямь бы догнали…
Однако наряду с этим было и другое: при социализме постоянно возникали разного рода сложнейшие проблемы, а власть изобретала разные панацеи от них. Одна из самых известных — попытка Хрущева поднять сельское хозяйство с помощью тотальных посадок кукурузы, «царицы полей». В брежневское время подобной «царицей» (она же панацея) стала кибернетика — во всех ведомствах и министерствах, союзных республиках и крупных городах, на всех крупных предприятиях создавались АСУ — автоматизированные системы управления, которые и стали материализацией идей кибернетики».
Подобного рода «критика» очень распространена в Интернете и носит название «троллинга». Точнее, в данном случае лучше говорить о «кащенизме», последователи которого, в отличие от обычных «троллей», не используют ненормативную лексику, отчего кому-то может показаться, что они ведут серьезный разговор по делу, а не имеют целью развалить этот разговор и устроить «травлю» (специальный термин «кащенитов») того, кто (или что) им по каким-то причинам не нравится. Передергивания, наклеивание ярлыков, противопоставление «окащеняемых» между собой по совершенно побочным признакам с целью представить их как врагов и сделать таковыми, авторитетное изречение глупостей, намеренное смешение истины и лжи — это только некоторые из их приемов.
Вот и здесь мы имеем дело с такими же методами, хотя автор, возможно, и слова «кащенит» никогда не слышал.
В данном случае он избрал объектом своей, с позволения сказать, критики проект ОГАС, кибернетику и В. М. Глушкова.
Для начала он перечислил реальные достижения СССР, чтобы смешать с грязью кибернетику, сравнив ее с «попыткой поднять сельское хозяйство с помощью тотальных посадок кукурузы».
Уже в самом начале статьи идет фраза:
«Коммунизм, Кукуруза, Космонавтика, Кибернетика» — эти слова в советской истории взаимосвязаны».
Как они взаимосвязаны? Что плохого видит автор в любом из них, в том числе и в кукурузе? Это не объясняется. Потому, что автора не интересует, в чем суть истории с кукурузой. Она ему понадобилась исключительно для того, чтобы сформировать у читателя [119] негативное отношение к кибернетике в СССР, поэтому он их и сравнивает настоятельно.
«Триумф советской кибернетики произошел на XXIV съезде КПСС в 1971 году. В докладе Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина была поставлена задача, не уступавшая по масштабу кукурузосеянию: «Благодаря преимуществам социалистической системы хозяйствования, позволяющей управлять экономическими и социальными процессами в масштабе всей страны, широкое применение электронно-вычислительной техники поможет усилить обоснованность наших планов и найти оптимальное для них решение. Вычислительные центры созданы в Госплане, Госснабе, ЦСУ, ряде других ведомств. За пятилетие намечено ввести в действие более 1600 автоматизированных систем управления предприятиями и организациями промышленности и сельского хозяйства, связи, торговли и транспорта. Наше плановое хозяйство позволяет создать общегосударственную систему сбора и обработки информации для учета, планирования и управления народным хозяйством на базе государственной системы вычислительных центров и единой автоматической сети связи страны» (сокращенно ее называли ОГАС).
В техническом отношении это, по сути, была задача создания советского Интернета — в единое информационное пространство объединялись все административные и хозяйственные объекты».
На самом деле, не нужно быть большим специалистом, чтобы даже из приведенной автором цитаты из доклада А. Н. Косыгина увидеть, что задача, поставленная в нем, не имеет ничего общего с Интернетом. Где и когда перед Интернетом ставилась задача «усилить обоснованность наших планов и найти оптимальное для них решение»? Кому придет в голову мыслить Интернет как «общегосударственную систему сбора и обработки информации для учета, планирования и управления народным хозяйством»? Да и вообще, какое отношение может иметь Интернет к системам «управления предприятиями и организациями промышленности и сельского хозяйства, связи, торговли и транспорта»?
С другой стороны, что плохого видит автор во внедрении автоматизированных систем управления предприятиями и организациями промышленности и сельского хозяйства, связи, торговли и транспорта? Что такого ужасного он увидел, скажем, в автоматизи[120]рованной системе резервирования билетов на авиалиниях «Сирена-1», которая была внедрена через год после доклада Косыгина? Или он серьезно готов утверждать, что автоматизированные системы управления движением на железнодорожном транспорте ухудшили его работу? Или он считает, что не нужно было вводить автоматизированные системы управления дорожным движением, перевести светофоры в городах обратно на ручной режим управления или вообще вернуть на перекрестки регулировщиков? Или он может оспорить показатели экономического эффекта от внедрения АСУ на предприятиях и в отраслях?
Не может и не собирается, поскольку его не интересует, что происходило в сфере внедрения автоматизированных систем управления в действительности. Он уже придумал слово для обозначения этого процесса, которое, на его взгляд, исчерпывающе его характеризует. Это слово «асунизация». Не исключено, что ради этого «красного словца» вся статья и писалась. Под него будут подгоняться факты, истолковываться идеи, характеризоваться участники событий.
Притом, все это автор будет делать крайне грубо, топорно, не заботясь даже о том, чтобы не противоречить самому себе, не говоря уж о том, чтобы заботиться об исторической правде. Вот первый пример.
«Что еще существеннее — реализация всего перечисленного означала построение коммунизма, поскольку, в отличие от Интернета с его свободой и сетевыми структурами, здесь предполагалась жесткая централизация. «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой», — указывал вслед за Энгельсом Ленин в «Государстве и революции»».
Как введение в действие «более 1600 автоматизированных систем управления предприятиями и организациями промышленности и сельского хозяйства, связи, торговли и транспорта» (а больше ничего ни в докладе Косыгина, ни в статье перечислено не было) могло означать построение коммунизма — одному автору известно. К слову сказать, как раз никакой централизации эти АСУ не предполагали, о чем автор прекрасно знает и несколько позже в этой же статье напишет, что даже к 1980 году «уровень унификации был невысок, каждая АСУ была, по сути, уникальной системой». Но это будет потом, а пока автор пеняет создателям советских АСУ, что ими [121] «в отличие от Интернета с его свободой и сетевыми структурами, здесь предполагалась жесткая централизация». И ему неважно, что в 1971 году не было Интернета с его «свободой и сетевыми структурами», а поэтому и отличия никакого быть не могло.
Но дальше — больше:
«Появление компьютеров, как казалось некоторое время советским технарям, создает условия для того, чтобы эта фабрика действительно заработала как единое целое. Асунизация всей страны была, наверное, последней коммунистической утопией, которую восприняли всерьез.
Основные задачи, перечисленные выше, были повторены в документах XXV и XXVI партийных съездов! Три пятилетки мы строили кибернетический коммунизм».
Дальше идет сноска, в которой сообщается, что автор принимал в «строительстве кибернетического коммунизма» непосредственное участие, работая во ВНИИ проблем организации и управления ГКНТ СССР.
Нам сложно судить, что там строил автор, работая во ВНИИ проблем организации и управления ГКНТ, но то, что сейчас он пишет на одной странице одно («предполагалась жесткая централизация»), а на другой ровно противоположное («уровень унификации был невысок, каждая АСУ была, по сути, уникальной системой») — очевидно.
Не знающий особенностей психики типичного бывшего советского интеллигента читатель мог бы даже заподозрить, что у автора нечто вроде раздвоения личности, осложненное потерей даже краткосрочной памяти. Но мы то знаем, что у него совершенно другой «диагноз» — патологическая ненависть ко всему советскому, которая застилает глаза, отшибает память и просто затмевает рассудок. Такому критику совершенно неважно, в чем обвинять советскую власть — в предполагаемой жесткой централизации автоматизированных систем или в отсутствии таковой. Главное — обвинять. Кстати, это всего лишь обратная сторона многолетней привычки все той же интеллигенции хвалить советскую власть за все подряд. Как было метко подмечено в одной карикатуре 90-х годов, «Прошла весна настало лето — спасибо партии за это» поменялось на «Прошла весна, настало лето — позор компартии за это». То есть, ничего, по сути, не поменялось. [122] Разумеется, что человек с таким «диагнозом» в статье о кибернетике не мог не повторить ритуальных обвинений в адрес партийного руководства и, в частности, идеологов по поводу гонений на эту самую кибернетику. На время он просто позабыл, что его собственная статья имеет своей целью не что иное как развенчание этой самой кибернетики. Но ему, разумеется, можно.
Когда ругаешь СССР, вообще можно все. Например, в этой статье мы встречаем подзаглавие «ИЗ «ПРОДАЖНЫХ ДЕВОК» — В ФАВОРИТКИ». Поскольку я привык, что обычно «продажную девку» вспоминают, когда говорят о «гонениях на генетику», решил проверить свои знания в этой специфической области. И вот что я обнаружил в Википедии:
««Генетика — продажная девка империализма» — фраза, принадлежащая писателю-сатирику Александру Хазину, содержится в его пьесе «Волшебники живут рядом» (1964) [1].
В СМИ можно встретить утверждения [2] [3] что данная фраза была сказана Т. Д. Лысенко. Иногда «уточняют», что произошло это на сессии ВАСХНИЛ 7 августа 1948 года. Примером может служить статья [4] обозревателя «РИА Новости» Татьяны Синицыной «Генетика: «прекрасная дама» вместо «продажной девки»»:
«…Трофим Лысенко бросил в зал такие слова: «Генетика — продажная девка империализма… Настоящая сессия показала полное торжество прогрессивного мичуринского направления над реакционно-идеалистическим морганизмом-менделизмом». Его речь, громившую генетику, зал поддержал бурными аплодисментами. И только немногие склонили головы от стыда и отчаяния. Генетика была провозглашена «лженаукой» и скрылась с научного горизонта страны на целое десятилетие.
Аналогичные фразы встречаются и в адрес кибернетики».
Но то, что эти фразы были выдуманы не противниками генетики и кибернетики, а приписаны им ее будто бы защитниками десять лет спустя, никакого значения, конечно, не имеет.
Да и какое значение могут иметь фразы, если даже с общеизвестными фактами автор обращается крайне своеобразно? Например, он пишет:
«Кибернетику всегда связывали с компьютерами. Напомню, однако, что книга Норберта Винера «Кибернетика или управление и связь [123] в животном и машине» появилась в 1948 году и была опубликована в СССР в 1958-м».
На самом деле, книга Винера была переведена в СССР в 1949 году (то есть, очень оперативно), и советские специалисты имели возможность познакомиться с ней, о чем автор мог легко узнать из статьи Д. А. Поспелова, на которую он ссылается. Но этот факт автор легко обходит употреблением слова «опубликована». Ведь в 1949 она и впрямь не была доступна широкой публике, а только специалистам.
Дальше идет перечисление советских успехов в области вычислительной техники:
«В нашей же стране первую вычислительную машину — МЭСМ (на основе которой появился БЭСМ) разработал коллектив, возглавляемый С. А. Лебедевым, в Киеве в 1951 году. Стоит отметить, что Институт точной механики и вычислительной техники АН СССР был организован в 1948-м. А через четыре года в МГУ создается кафедра вычислительной математики, для студентов и аспирантов которой в 1952/53 учебном году выдающийся математик А. М. Ляпунов впервые прочитал курс «Принципы программирования». По сути, еще до появления кибернетики в стране активно развивались исследования в той же сфере. Чаще их связывали с «прикладной математикой»».
И буквально сразу за этим победным списком положенная «ложка дегтя»:
«В «Кратком философском словаре» (1954) в статье «Кибернетика» эта отрасль была определена как «реакционная лженаука, возникшая в США после Второй мировой войны и получившая широкое распространение и в других капиталистических странах; форма современного механицизма».
Однако наступала оттепель, и вместе с генетикой, которая фигурировала «как продажная девка империализма» (оказывается, автор знает, что «продажной девкой» именовали отнюдь не кибернетику; не удивлюсь, если окажется, что он знает и то, кто именно ее так поименовал, но, тем не менее, употребляет эти привычные «мантры» — В. П.) кибернетика образовала весьма сильную связку. Но, в отличие от ситуации в биологии, с новой наукой получилось все-таки иначе». [124]
Спросить бы автора, какая это «отрасль» была определена как «реакционная лженаука»? Неужели та, успехи которой он только что перечислил? Выходит, что руководство СССР всячески содействовало развитию «реакционной лженауки»?!. Видимо, у него тоже была шизофрения?
Нет, автор сам это не утверждает. По всем правилам кащенизма, он предоставляет такой вывод сделать читателю самостоятельно. Вот как он подводит его к такому выводу:
«Впрочем, главная причина последующей борьбы и победы кибернетики все-таки материальная: потребности оборонки в новой технике были огромны, расчеты по атомной бомбе, ракето- и самолетостроению, космическим полетам объективно требовали других, более совершенных информационных технологий, чем арифмометры. Идеологи могли запрещать, но не могли ничего предложить. Не случайно все первые публикации по кибернетике делались представителями оборонной науки, а крестным отцом советской кибернетики стал адмирал, инженер, академик Аксель Иванович Берг, занимавший пост замминистра обороны».
Мы здесь не будем останавливаться на утверждении о том, что «все первые публикации по кибернетике делались представителями оборонной науки», хотя на самом деле, кроме А. И. Китова, представителей «оборонной науки» среди авторов первых публикаций о кибернетике в СССР будет раз-два и обчелся. Мы рассмотрим более детально утверждение о том, что «идеологи могли запрещать, но ничего не могли предложить». Автор не указывает, о каких идеологах идет речь, а также, что именно они запрещали. Он, видимо, не чувствует необходимости указывать, поскольку уверен, что идеологи в СССР во всем виноваты изначально. Но если мы возьмем и прочитаем самую знаменитую «антикибернетическую» статью в СССР «Кому служит кибернетика», опубликованную в майском номере «Вопросов философии» за 1953 год, то мы обнаружим на этот счет следующее:
«Применение подобных вычислительных машин имеет огромное значение для самых различных областей хозяйственного строительства. Проектирование промышленных предприятий, жилых высотных зданий, железнодорожных и пешеходных мостов и множества других сооружений нуждается в сложных математических расчетах, тре[125]бующих затраты высококвалифицированного труда в течение многих месяцев. Вычислительные машины облегчают и сокращают этот труд до минимума. С таким же успехом эти машины используются и во всех сложных экономических и статистических вычислениях…»[127].
А в самой первой строчке этой статьи объясняется, что критикуется здесь кибернетика как социологическая теория. Выходит, что В. Бондареву разоблачать кибернетические, как он их называет, «утопии» можно, а «советским идеологам» — ни-ни.
А теперь о самих этих «идеологах». Вот свидетельство Э. Кольмана — одного из самых видных борцов против «запрета кибернетики», впоследствии эмигрировавшего из СССР и писавшего эти строчки далеко за его пределами:
*«В 53 году мы отдыхали на Северном Кавказе, в милом приморском селении Архипо-Осиповке, «дикарями». Избрали мы это место по рекомендации моего старого друга, порядочного и добрейшего человека, Колбановского. Он проводил здесь уже не одно лето. Мы сняли комнату у местных жителей. И вот однажды вечером, проходя мимо дома, в котором поселился Колбановский, я услышал оттуда характерный стук пишущей машинки. Встретив на следующий день Виктора Николаевича, я спросил его, над чем это он работает. Он принес мне свое произведение. Это был острый памфлет, направленный против «некой» новейшей «лженауки» американского происхождения. По его словам, дело шло о «дезинформации», «сплошной мистификации». Из этой статьи, предназначенной для «Вопросов философии», я впервые узнал о существовании этой дисциплины, названной «кибернетикой»…
Прочитав эту статью, я сказал Колбановскому примерно следующее: «Виктор, как же ты написал такое? По образованию ты медик, психолог, и работу Винера не читал. И неужто ты серьезно думаешь, что американские дельцы стали бы тратить миллионы на создание электронных машин, являющихся одной лишь фальшивой бутафорией?.. Нет, дорогой Виктор, послушайся меня, не публикуй эту статью».
*Но он не прислушался к моему предупреждению. Статью «Кому служит кибернетика?» он напечатал в «Вопросах философии», № 5 [126] за 53 год, но все же, должно быть, осторожности ради, не поставил под ней свою подпись, а псевдоним «Материалист»…»[128].
Таким образом, злым «идеологом» на самом деле оказался медик, психолог по образованию, «старый друг, порядочный и добрейший человек».
Если бы уважаемый критик интересовался вопросом, о котором он пишет, он очень легко мог бы найти эти строчки в воспоминаниях Э. Кольмана. Но ему не нужно знать, как было на самом деле. Он и сам прекрасно знает, что никто кибернетику в СССР не запрещал, а уж вычислительную технику и подавно. Мало того, очень быстро запретили высказываться против кибернетики, о чем, автор сам же и пишет:
«В борьбу за кибернетику сразу же включились крупные ученые- математики, выдающиеся специалисты А. А. Ляпунов, А. А. Марков, А. Н. Колмогоров, Л. В. Канторович. Уже через год агрессивный текст статьи «Кибернетика» при допечатке в 1955 году тиража «Философского словаря» был исключен. Борьба против кибернетики была в основном закончена, люди, отстаивавшие новую науку, победили.
В Московском, Ленинградском и Киевском университетах началась подготовка специалистов по вычислительной математике, а в ряде технических вузов появились курсы по вычислительной технике. Затем стали открываться кафедры вычислительной техники или вычислительных машин. Свидетельством окончательного официального признания кибернетики стала статья «Кибернетика» в 51-м томе второго издания Большой советской энциклопедии, написанная Колмогоровым. Затем пошел просто поток литературы на кибернетическую тематику.
В 1959 году увидело свет Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР об ускорении и расширении производства вычислительных машин и внедрении их в науку и народное хозяйство…».
Но все это была, так сказать, присказка. Главным героем разбираемой «сказки» является академик Виктор Михайлович Глушков.
В лучших традициях современной публицистики он называет подраздел, посвященный деятельности этого великого ученого [127] с мировым именем, члена четырех иностранных академий, удостоенного медали «Computer pioneer» — самой престижной награды в области компьютерных наук — «ГЕНИЙ АСУНИЗАЦИИ».
Не правда ли, остроумно, демократично? И, главное… вполне безопасно. Ведь мертвые не только «сраму не имут», они и по морде не могут съездить. А живым что? Им наплевать. Редактору «Родины», видимо, даже понравилось.
Тем более, что дальше автор принимается даже как бы хвалить своего героя:
«Виктор Михайлович Глушков — ключевая фигура отечественной кибернетики. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и двух Государственных премий СССР. Главным материальным результатом его интеллекта и воли была мощнейшая волна — создание АСУ всех видов и направлений».
На самом деле — это очевидная ложь. «Всех видов и направлений» АСУ в Советском Союзе было сотни, и сам автор позже напишет, что занимались ими «около 500» научных и конструкторских учреждений, в которых работало «не менее 200 тысяч человек».
Понятно, что и эти цифры вряд ли имеют под собой документальное основание, но нужно быть очень смелым писателем, чтобы на одной и той же странице приводить эти цифры и объявлять создание «АСУ всех видов и направлений» материальным результатом интеллекта Глушкова. Или, второй вариант — нужно быть «кащенитом». Специально похвалить — и чем более бессмысленно, тем лучше, пусть «окащеняемый» сам потом оправдывается — чтобы потом удобнее было облить грязью.
Притом, грязь, которую автор в следующих строках выльет на академика В. М. Глушкова тоже весьма характерна:
«Высокопрофессиональный математик, Глушков оказался гениальным пиарщиком и продюсером», — пишет В. Бондарев.
Напиши он нечто такое о современном деятеле — это была бы необычайная похвала, означающая, что этот деятель есть великий организатор. Но, поскольку это сказано о деятеле советском, то эти же слова — клеймо, означающие, что он подлец. И В. Бондарев прекрасно понимает эту тонкость, поэтому и употребляет именно слова «гениальный пиарщик и продюсер», а не слова «талантливый организатор», которые были бы в данном месте очень подходящи[128]ми и полностью подтверждались бы тем, что он дальше пишет о В. М. Глушкове:
«Работы по созданию АСУ на базе отечественных универсальных цифровых вычислительных машин были начаты по его инициативе в 1963-1964 годах. Первой в СССР системой для предприятия с крупносерийным характером производства стала АСУ «Львов», внедренная на Львовском телевизионном заводе «Электрон». В конце 1960-х - начале 1970-х под руководством академика была создана типовая система «Кунцево», внедренная на Кунцевском радиозаводе. Благодаря его инициативе принимаются решения о том, чтобы 600 систем, разрабатывавшихся для машиностроительных и приборостроительных предприятий девяти оборонных министерств СССР, были построены на основе «Кунцево»».
Нужно заметить, что система «Кунцево» на самом деле так и не была полностью внедрена на Кунцевском радиозаводе, хотя на ее основе действительно был построен целый ряд АСУ для предприятий оборонного комплекса.
«Новый этап в развитии АСУ пришелся на вторую половину 1970-х годов и 1980-е годы. Началась эпопея с созданием вышеупомянутого ОГАС на основе Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 8 октября 1970 года. Это был грандиозный по масштабам социально-научный эксперимент, длившийся три пятилетки, главным мотором, идеологом и руководителем которого и стал Глушков. К 1980 году были введены в строй 5097(!!!) АСУ организационного типа, в том числе и для высших органов управления. В Госплане был АСПР, в ЦСУ—АСГС, в ГКНТ — АСУНТ и т. д. Практически все предприятия с численностью более 5000 работающих имели свои автоматизированные системы. Около 500 НИИ и КБ специализировались на разработках в области автоматизации; поскольку уровень унификации был невысок, каждая АСУ была, по сути, уникальной системой. В этом (как потом оказалось сизифовом) труде участвовало не менее 200 тысяч человек. Сформировалась также система подготовки кадров всех уровней — от высшего образования до подготовки специалистов высшей категории.
Конечно, были получены кое-какие новые результаты. Но реального, не бумажного эффекта не было. Номенклатурный советский чиновник, подключенный к компьютеру, был столь же неэффективен, как и его коллега без ЭВМ…». [129]
Это просто великолепное место: «Конечно, были результаты, но реального эффекта не было».
Еще лучше обоснование этой мысли: «Номенклатурный советский чиновник, подключенный к компьютеру, был столь же неэффективен, как и его коллега без ЭВМ…» Неэффективен по сравнению с кем? Наверное, по сравнению с мечтой автора. Вряд ли кто-то рискнет утверждать, что сегодняшний российский чиновник эффективней советского. Я не знаю, в каких единицах автор измеряет эффективность чиновников, но фактом остается то, что «неэффективной советский чиновник» худо-бедно обеспечивал СССР прочное второе место в мире по промышленному производству, в то время как сегодня при увеличившемся в несколько раз чиновничьем аппарате Россия скоро будет вытеснена из первой десятки.
Но автора это мало волнует. Он продолжает клеймить тех советских ученых, которые, тоже считая существующую в то время в СССР систему управления экономикой недостаточно эффективной, пытались ее улучшить путем внедрения последних достижений науки и техники:
«По своим прямым результатам асунизация управления промышленностью в конечном итоге оказалась такой же «кукурузой», как и затея Хрущева. Были затрачены колоссальные средства, а эффект от совершенствования управления отсутствовал полностью — экономика тормозила от года к году, и в 1980-е рост остановился вообще».
Автор, к сожалению, не указывает, какие именно средства были затрачены на внедрение АСУ и откуда у него данные о том, что эффект от совершенствования управления отсутствовал полностью. Есть подозрение, что с никакими данными он даже не пытался познакомиться. Ведь достаточно ему было бы заглянуть хотя бы в Википедию, чтобы увидеть, что его утверждения не соответствуют действительности. Так, согласно этому ресурсу, среднегодовой рост национального дохода в СССР за 1981-1986 годы составил 3,5 %. Рост ВВП США в 80-е годы составил в среднем 3,0 % в год. Если же взять те годы, о которых пишет автор, то есть когда действительно массово внедрялись АСУ, то мы получим нечто ровно противоположное его утверждениям: в 1966-1979 гг. среднегодовые темпы роста национального дохода в СССР составляли 6,1 % (США — 3,1%, Японии — 7,4 %, ФРГ — 3,4 %, Франции — 4,4 %, Великобритании — 2,2 %). [130]
Но скажу честно, что вряд ли бы стоило тратить время на эту статью, если бы в ней не было и довольно ценных мыслей и фактов, далеко выходящих за пределы рутинной антисоветчины. Вот одна из таких мыслей:
«Кибернетика стала брэндом, под которым в СССР внедрялась западная экономическая теория. В ответ на претензии по поводу «отхода от марксизма» здесь явно или неявно звучало обвинение в мракобесии, — мол, это при Сталине были «лженауки» и «продажные девки», а вот теперь происходит прогресс. «Метастазы» кибернетики поражали одну отрасль за другой. Лидировали экономика и биология.
В 1963-м создается целый институт — Центральный экономико-математический (ЦЭМИ). Именно здесь под флагом экономической кибернетики разрабатывается СОФЭ — система оптимального функционирования экономики, то есть определенная теория с развитым математическим аппаратом, позволяющим оптимизировать экономические решения. Неслучайно в числе ведущих экономистов перестройки оказались академики Станислав Шаталин и Николай Петраков, работавшие именно в этом институте… Кстати, одна из ведущих неформальных организаций — клуб «Перестройка» — тоже базировалась в ЦЭМИ.
Уже в 1964-м появляется на русском языке, правда только для научных библиотек, содержащий основы математической экономики и популярнейший американский учебник Пола Самуэльсона, своего рода «Капитал» для экономистов-математиков».
А вот еще одна цитата в том же роде:
«Победа кибернетики в общественном сознании позволила советским экономистам постепенно уходить от марксизма или, по крайней мере, производить некие теоретические гибриды. Появление вычислительной техники объективно потребовало формализации экономических знаний, и, поскольку на Западе математические методы в экономике, прежде всего в теории, использовались очень давно, они стали осваиваться в советских НИИ и на кафедрах.
В отличие от философии и других гуманитарных наук, где идеологическая цензура ограничивала зарубежные публикации, под вывеской «экономико-математические методы» было опубликовано большинство ведущих западных работ XX века». [131]
Вряд ли это отличие можно назвать таким уж кардинальным. Если даже труды западных философов печатали в СССР чуть меньше, чем экономистов (хотя на самом деле печатали, особенно, представителей так называемой логики и методологии науки, не говоря уж о философских писаниях известных западных ученых типа В. Гейзенберга), то под видом так называемой «критики буржуазной философии» их взгляды популяризировали гораздо шире, чем это делалось у них на родине.
«Другим направлением, родственным кибернетике, стало широчайшее распространение теорий, связанных с управлением: сетевое планирование, теория управления, прогнозирование, системные исследования, исследование операций и т. п. Особую же роль сыграли научные разработки в военном секторе экономики Запада. Ими зачитывались и их активно цитировали как образец передовой науки. В СССР практически на всех руководящих постах трудились инженеры по образованию, и им был чрезвычайно близок технократический проектный подход. Казалось, что если заменить «план» «программой», если заимствовать у Запада систему постановки целей с последующим развертыванием их в систему задач, где возможны поиски оптимума, то что-то изменится, станет обоснованней и эффективней. Последние двадцать лет советского времени широко использовались такие инструменты управления, как «программы» — научно-технические, комплексные, а то и просто общенародные (типа продовольственной и жилищной). И все это, подчеркиваю, было напрямую связано с кибернетикой. Те же авторитеты, те же технологии».
Здесь автор очень верно отмечает, что в СССР, особенно в среде руководства, в том числе и научного, в последние десятилетия господствовала мода на западные теории управления. Но с кибернетикой это можно связать разве что путем «подчеркивания». К этому времени на Западе кибернетики или уже давно не существовало как отдельной науки, или она перешла на маргинальное положение. Что же касается СССР, то здесь далеко не все сторонники кибернетики были приверженцами западных теорий управления. И уж точно не был таковым В. М. Глушков, которому автор безапеляционно приписывает роль примирителя этих западных теорий и советской практики планирования: [132]
«Правда, возникали трудности. У Мольера Журден обнаруживает, что он говорит прозой. После появления кибернетики те, кто изучал экономику, а также продвинутые начальники узнали, что они занимаются УПРАВЛЕНИЕМ. Это слово сегодня кажется обычным и затертым от частого употребления. Но в советских условиях главным все-таки было ПЛАНИРОВАНИЕ, и вовсе не случайно главным хозяйственным органом был ГОСПЛАН: руководство народным хозяйством означало составление плана, организацию его выполнения, контроль и учет. Появление «западных» методологических кунштюков создало проблему. Надо было как-то примирить ведущую роль ГОСПЛАНА и планирования с кибернетическим УПРАВЛЕНИЕМ как главной теоретической функцией. Те, кто работал на Госплан и разрабатывал автоматизированную систему для этого комитета, не могли признать никакой общей функции под названием «Управление» — потому-то здесь и разрабатывали Автоматизированную систему плановых расчетов (в АСПР нет слова управление!). Потому-то и вышеупомянутая ОГАС создавалась для «управления и планирования». Только так удалось совместить привычные термины и практику, только так можно было изъясняться в системе, где ведущим все-таки был ГОСПЛАН».
Сравните сами, насколько это «совместимо» с точкой зрения самого Глушкова:
«Трезво говоря, АСУ в масштабе предприятия — и для нашей, и для мировой практики — уже не диво. Действуют и более крупные автоматизированные системы: у нас — отраслевые, за рубежом — обслуживающие суперконцерны, которые по объемам производства сравнимы с некоторыми нашими отраслями. Однако на Западе нет ничего, что было бы сравнимо с поставленной съездом задачей создать государственную, общесоюзную систему автоматизированного управления всем народным хозяйством. Нигде, ни в одной капиталистической стране об этом не может быть и речи. Невозможно практически. Несовместимо с частной собственностью, коммерческой тайной. Сами посудите… Какой предприниматель откроет национальной информационной системе свои планы и расчеты? «Секрет фирмы!» Откроешь его в интересах планирования, а взлелеянную тобой идею украдет конкурент. Предприниматели недаром стараются свои планы засекретить, а чужие секреты [133] выслеживают, крадут — тоже с помощью электроники, но только это уже электроника не информационная, а диверсионная».
Здесь мы пропускаем большой кусок статьи, поскольку он не имеет непосредственного отношения к нашему предмету, и приведем только окончание:
«Кибернетический бум оказался строительством пирамиды, которая рухнула, не оставив следов. ОГАС стал новой Вавилонской башней.
Сегодня есть только ИНФОРМАТИКА. Но вот исторический парадокс — АСУ вновь в моде, как и тридцать лет назад.
«Волна автоматизации накрывает всё новые предприятия самых разных отраслей. Компании переходят к автоматизации более специальных задач», — читаем в «Коммерсанте» от 27 февраля 2007 года.
А может, и не зря был весь этот кибернетический бум?»
Вот в этом вся суть современного подхода к оценке научных и технических достижений советской эпохи. Сначала будто бы признать, что они были, поскольку нельзя же не признать очевидное. Потом все эти достижения и люди, их добившиеся, обильно поливаются грязью, и делается вывод о том, что все это было напрасно, поскольку ничего хорошего в Советском Союзе быть не могло в принципе. Мало того, если что-то было на Западе, то это хорошо, а если такое же, или даже лучшее, было в СССР, то это очень плохо.
Ну и в самом конце, когда основная задача по «окащенению» выбранного предмета выполнена, можно снова вернуться к действительности, с точки зрения которой критика кибернетики выглядит не слишком адекватно, и с деланным удивлением, со ссылкой на какой-нибудь «Коммерсант», заявить:
*«А может, и не зря был весь этот кибернетический бум?»
Мы с огромным удовлетворением ответим им на этот, в общем-то, риторический вопрос — не беспокойтесь, «кибернетический бум» был не зря, и академик Глушков, и тысячи его единомышленников, и миллионы людей той эпохи трудились не зря.
Зря стараются те, кто пытается рассматривать то великое время, когда рождались великие мечты и делались великие дела, со своей весьма специфической точки зрения, которая требует все великое принижать, а все мелкое раздувать до непомерных масштабов. [134]
Это не значит, что та эпоха, или, скажем, наследие Глушкова, не подлежит критике. Не только подлежит, но и крайне нуждается в ней, как и все, что нуждается в продолжении и дальнейшем развитии. Но критика должна быть достойной своего предмета, иначе она автоматически превращается в самокритику, точнее — в саморазоблачение. Для того, чтобы критиковать, нужно подняться (хотя бы в теории) до уровня того, что (или кого) критикуешь, и даже пройти немножко дальше.
Увы, то чего «достигли» мы за последние десятилетия как на практике, так и в теории, делает наследие В. М. Глушкова неуязвимым для критики с нашей стороны на ближайшее время. [135]
Очерк десятый. Еще один пример извращения истории кибернетики
Досадное впечатление производит своей явной тенденциозностью и неуважением к истории отечественной науки опубликованная в шестом номере украинского научно-популярного журнала «Свiтогляд» за 2009 год статья доктора физико-математических наук Мирослава Кратко «Из истории развития информатики в Украине».
В конце статьи автор обосновывает свой односторонний подход тем, что будто бы о так называемом «глушковском периоде» в развитии информатики на Украине намного больше известно. Но и о предыдущих периодах ее развития из его статьи мы не узнаем ничего такого, что не было бы написано в книгах Б. Н. Малиновского. Если, конечно, не считать утверждений автора статьи, которые явно не соответствуют действительности.
Например, проф. Кратко утверждает, что «в то время, когда С. Лебедев приступил к созданию электронной машины, никаких особых сообщений в прессе о таких машинах не могло быть, поскольку и самих машин не было». Безусловно, такое утверждение можно признать очень патриотичным, но никак нельзя считать его не только правдивым, но и логичным, приняв во внимание хотя бы тот факт, что на предыдущей странице автор сам пишет, что в 1946 году была построена машина ЭНИАК, вспоминает об EDSAC (так именует эти машины автор — то на украинском, то на английском), которая, как известно, была запущена в 1949 году. Тогда же появилась EDVAC, о которой автор забыл упомянуть. Получается, что на предыдущей странице машины были, а потом исчезли! Да и с сообщениями в прессе картина была не такая уж и печальная.
Например, руководитель авторского коллектива еще одной советской электронно-вычислительной машины ЦЕМ-1, которая раз[136]рабатывалась параллельно с лебедевскими машинами и «Стрелой», Г. А. Михайлов в своей статье «Когда машины были большими» пишет, что вместе с заданием на разработку машины в августе 1950 г. ему «выдали журнал Proceedinge of IRE, May, 1946 с описанием ENIAC». После недолгих поисков в англоязычной литературе он собрал разрозненные данные о машинах MARC, EDVAC, EDSAC. Причем, авторы EDSAC опубликовали и блок-схему машины и ее основные технические параметры, краткое описание рабочих режимов. В журнале «Philosophical Magazine» он нашел описание набора команд EDSAC, две программы на ее языке. Ему удалось «по крупицам» собрать даже данные о «начинке» блок-схем этой машины — триггеры, дешифраторы, сдвижные регистры, логические и функциональные элементы. Также, по его словам, «авторы EDSACa достаточно детально описали память на линиях задержки из ртутных трубок».
Да, собственно, и сам Лебедев, согласно протоколу закрытого ученого совета Института электротехники и теплоэнергетики АН УССР от 8 января 1951, текст которого приводится в статье проф. Кратко, говорит, что он имеет данные о 18 американских машинах, хотя при этом добавляет, что они носят характер рекламы и использовать их трудно. Более того, у самого М. Кратко находим буквально следующую фразу: «Предполагают, что среди материалов об американских и английских ЭВМ, которые были у Лебедева, могли быть и материалы о немецкой машине Z-4». Из этого предложения можно сделать вывод, что проф. Кратко сомневается в том, были ли в распоряжении Лебедева материалы о машине Z-4. Но ни до, ни после этого предложения автор статьи не высказывает ни малейшего сомнения по поводу того, что у Лебедева все же были материалы об американских и английских машинах. Поставим рядом с этими предложениями выделенное автором в своей статье жирным шрифтом «к тому времени, когда С. Лебедев приступил к созданию электронной машины, никаких особых сообщений в прессе о таких машины не могло быть, так и самих машин не было» и попробуем найти хоть какую-нибудь логику в словах уважаемого профессора Кратко.
Готов заключить пари, что если вы не преподаватель вуза, то вы никакой логики здесь не увидите. И действительно, как может [137] один и тот же человек в одной и той же статье писать, что в то время, когда Лебедев приступил к разработке ЭВМ, «никаких особых сообщений в прессе о таких машины не могло быть, поскольку и самих машин не было» и тут же перечислять не только машины, которые тогда уже были, но и писать, какие именно материалы об этих машинах были в распоряжении Лебедева?
Уверен, что даже самая совершенная ЭВМ не поможет вам решить эту психологическую задачу.
А вот любой современный преподаватель высшей школы решит ее элементарно, поскольку сталкивается с такими проблемами каждый раз, проверяя студенческие рефераты, контрольные или дипломы. Для этого ему достаточно будет простой персоналки, соединенной с Интернет. Выбирается любая более-менее характерная фраза из текста, который проверяется, вставляется в переводчик google и переводится с его помощью на русский язык. Полученный результат вставляете в окно поиска (того же google) и довольно быстро получаете то, что искали — то есть документ, откуда скопирован тот или иной кусок текста. Конечно, я не ожидал такой легкой удачи в нашем случае, поскольку был уверен, что уважаемый профессор, как минимум, переводил сам, а не с помощью «высоких технологий», но метод решил проверить. Ввел в переводчик google вполне заурядную фразу из третьего абзаца статьи «Молодий вчений сподобався Богомольцю i вiн», русский перевод ее вставил в окно Яндекса и уже вторым пунктом получил «источник мудрости» нашего переоткрывателя истории развития информатики в Украине. Это был третий раздел книги Б. М. Малиновского «История вычислительной техники в лицах».
Больше половины статьи — это даже не изложение близко к тексту, а просто перевод фрагментов книги Б. Н. Малиновского. Конечно, профессор Кратко — не студент. Он понимает, что его могут обвинить в плагиате, поэтому, на всякий случай, он упоминает в своей статье несколько раз фамилию Малиновского и даже указывает на его авторство в отношении одного небольшого абзацика. Этот нехитрый прием должен, с одной стороны, обезопасить автора от обвинения в плагиате, а с другой, создать впечатление, будто все остальное принадлежит перу профессора Кратко. На самом деле, если приплюсовать все цитаты и даже фото, которые уважаемый [138] профессор позаимствовал из книги Б. Н. Малиновского, все это составит около половины объема его статьи.
Но уж лучше бы было, если бы профессор Кратко не половину, а все переписал у Б. Н. Малиновского, поскольку там, где он начинает писать от себя, начинается не просто ложь, а нередко и вовсе невероятные вещи. Вот, например, перед тем, как перевести историю из книги Малиновского о первой пробной реальной задаче, которая была решена с помощью МЭСМ (Малая электронная счетная машина, так называлась первая в Союзе ЭВМ), он вставляет собственное вступительное предложение:
«Когда МЭСМ еще не была готова, а заработал только макет — «сердце машины» — математики, которые все время интересовались, как продвигается работа над машиной, решили проверить, правильно ли он работает».
Здесь что ни слово, то загадка. Например, попробуйте догадаться, почему макет машины назван ее «сердцем», а не, скажем, «мозгом». Или что значит выражение «математики, которые все время интересовались, как продвигается работа» над ЭВМ? Понятно, что такими любознательными математиками очень быстро бы заинтересовались соответствующие органы. А заодно теми, кто рассказал бы этим следопытам о том, что такая работа ведется, ведь и сами разработчики не догадывались о том, что еще кто-то, кроме них ведет такую работу.
Скорее всего, что все это — не более как желание автора внести «свое мнение» в тот текст, который он переводит. В действительности не было никаких математиков, «которые решили проверить», а были плановые реальные пробные задачи, которые выполнялись не на макете, а на практически готовой уже машине (происходило все это осенью 1951 года, т. е. накануне сдачи государственной комиссии) и программа задачи, — пишет Б. Н. Малиновский, — была составлена С. Г. Крейном и С. А. Авраменко, математиками, которые работали с группой разработчиков машины, ручной расчет этих задач выполнялся ими же.
Или такое. Б. Н. Малиновский пишет, что те работы, которые С. А. Лебедев выполнял ранее, требовали использования вычислительных устройств для их выполнения, либо для включения этих устройств в состав разрабатываемых приборов, и что ученый успеш[139]но использовал для этого аналоговые вычислительные машины. Г-н Кратко же, переводя это место из книги, утверждает, что работая в области энергетики, Лебедев пытался автоматизировать расчеты средствами аналоговой вычислительной техники и «убедился в ограниченных возможностях этого направления».
Но и это еще не все. Далее Кратко переступает все рамки порядочности. Он обвиняет каких-то неизвестных людей в «туманных намеках» на то, будто бы Лебедев «чуть ли не копировал» какую-то зарубежную машину. И как доказательство приводит абзац из того же раздела книги Б. Н. Малиновского, даже не изменив стиля, не выбросив эпитетов.
«Например, пишут, что А. Богомолец (не президент АН УССР) в 1946-1948 гг., выполняя правительственные поручения, несколько раз бывал в Швейцарии. Как заядлый радиолюбитель, он собирал проспекты и журналы с сообщениями о цифровых вычислительных устройствах. В 1948 г. он показал эти журналы Лаврентьеву, тот — Лебедеву».
Теперь смотрим оригинал:
«Возможно, к окончательному решению заняться разработкой цифровой ЭВМ С. А. Лебедева подтолкнул М. А. Лаврентьев. Такое мнение высказывали Глушков, Крейн (запрограммировавший совместно с С. А. Авраменко первую задачу для МЭСМ… и А. А. Богомолец. Последний в 1946-1948 гг, выполняя правительственные поручения, несколько раз бывал в Швейцарии. Будучи заядлым радиолюбителем, он собирал интересующие его проспекты и журналы с сообщениями о цифровых вычислительных устройств. Приехав в Киев летом 1948 г, он показал журналы Лаврентьеву, тот — Лебедеву. Может быть, знакомство с рекламой помогло принять давно зревшее решение».
Таким образом, получается, что Кратко сначала «позаимствовал» у Б. Н. Малиновского мнение о том, что Лаврентьев вдохновил Лебедева на работу над ЭВМ, а потом украл текст, с помощью которого Б. Н. Малиновский доказывал эту свою мысль, исказил его для того, чтобы обвинить то же Малиновского в «намеках» на то, что Лебедев копировал чужую машину.
Подобных примеров можно было бы приводить еще много. [140]
Но все это была, так сказать, позитивная часть статьи. Возможно, автор не рассматривал ее как главную, поэтому и отнесся к ней не совсем ответственно. Вторая часть статьи хоть и маленькая, но автор, как говорится, в нее «вложил душу», поэтому она, несмотря на малые размеры, явно выделяется. Суть этой части заключается в том, чтобы не только всячески приуменьшить заслуги в развитии науки и техники В. М. Глушкова, но и, при случае, унизить его самого, выставить в роли интригана, карьериста, человека завистливого и мелочного, который «любит не науку в себе, а себя в науке».
И здесь, надо отдать должное профессору Кратко, он выступает непревзойденным мастером. Действуя своим любимым (а, возможно, и единственно доступным ему) методом составления мозаики из кусков чужих текстов с небольшими вкраплениями собственных догадок и прямых искажений, он буквально на одной странице (половину этой страницы займут цитаты из самого Глушкова) рисует портрет этакого «чупакабры» от науки, который только о том и думал, как бы урвать себе квартиру, переманить с помощью тех же самых квартир и должностей к себе в лабораторию учеников директора института математики Б. В. Гнеденко, пригласившего Глушкова в Киев и доверчиво поставившего заведующим этой лабораторией, и которого он наконец таки «подсидел», чтобы стать «единоличным лидером в развитии кибернетики в Украине».
Поскольку мы имеем явно дело не с простым случаем, а с шедевром очернения, то следует рассмотреть его тщательнее. Начинается рассказ о Глушкове из мелкой неправды: Кратко пишет, что в момент появления в Киеве В. М. Глушков был кандидатом физико-математических наук. В действительности докторскую диссертацию В. М. Глушков защитил еще 12 декабря 1955, но Кратко на всякий случай повторяет эту выдумку еще раз, утверждая, будто бы в приказе по Институту математики от 13 декабря 1957, то есть ровно два года после защиты докторской диссертации, Глушкова именуют кандидатом физико-математических наук. И для «надежности» называет еще и номер приказа — 309.
Чудеса какие-то. Сам Глушков уверен, что он доктор наук, но М. Кратко лучше знает — кандидат и все. Не колеблясь, он пишет не только о том, кем был Глушков, а даже что думал Глушков в 1956 году. [141] Ссылаясь на академика В. С. Королюка, Кратко утверждает, что «Глушков какое-то время колебался, перспектива жить за Киевом в Феофании его не устраивала. Гнеденко предложил Глушкову свой директорский автомобиль, особняк в Феофании и пообещал квартиру в Киеве». Конечно, очень трудно проверить, колебался или не колебался Глушков, что его устраивало, а что не очень, в далеком 1956 году, но то, что в Феофании в то время не было и близко никаких особняков — это факт, который установить очень легко. Этим словом (надо понимать, не без иронии) в академии тогда называли маленькие трехкомнатные домики, которые еще до войны служили дачами для академиков и в которых временно селили сотрудников академии, как правило, по две семьи в каждый. Так же нетрудно установить, что Виктор Михайлович Глушков с семьей, несмотря на такие поистине «королевские» предложения, поселился в обычной небольшой двухкомнатной квартире на первом этаже построенного немецкими военнопленными после войны двухэтажного дома в районе Института ядерной физики, который тогда находился тоже фактически за Киевом. Кстати, своего автомобиля у него никогда так и не было, отпуска он проводил обычно в палатке на Днепре, или на Десне, и только несколько раз он с семьей отдыхал в Болгарии по приглашению правительства этой страны, где он проделал огромную работу по внедрению автоматизированных систем управления. Собственно, отдыхала семья, а Виктор Михайлович, будучи не в отпуске, а в командировке, работал, только изредка появляясь на пляже, умудряясь, по словам его родных, еще и там что-то писать. Его работоспособность просто поражала тех, кто его близко знал.
Некоторое время ему приходилось управлять одновременно и Институтом кибернетики в Киеве, и внедрением автоматизированных систем управления в девяти союзных оборонных министерствах СССР. Поэтому писать статьи в это время ему приходилось преимущественно в поезде, которым еженедельно он курсировал между Киевом и Москвой, проводя по половине недели в каждой из столиц. Нужные для такой жизни качества Глушков вырабатывал себе с юности. Учась в 40-х годах на теплотехническом факультете Новочеркасского индустриального института, он сначала зарабатывал на жизнь разгрузкой вагонов на станции, работал в бригаде, которая восстанавливала теплоснабжения института, а затем занималась [142] ремонтом электротехнического оборудования, что не только не мешало его успехам в учебе и в науке, но и стимулировало их. Буквально за один год до окончания института Глушков решает, что будущая специальность не устраивает его и поступает параллельно сразу на 5 курс физико-математического факультета Ростовского университета, для чего ему пришлось сдать 34 экзамена академразницы. Докторскую диссертацию, которая принесла ему славу в математическом мире, Глушков написал меньше чем за год.
Согласитесь, что такая работоспособность изумительна, и немного вы найдете подобных примеров. Но такой образ никак не устраивает господина Кратко. Поэтому он предлагает свой собственный взгляд на творческие и деловые качества В. М. Глушкова. И делает это известными уже нам средствами подтасовки цитат и их прямой фальсификации.
Был в киевском периоде жизни Глушкова такой момент, когда он решил, что ему все же лучше отказаться от руководства вычислительной лабораторией и сосредоточиться на чистой математике. 12.IV.1957 года он написал соответствующее заявление с просьбой освободить его от должности заведующего и зачислить на должность старшего научного сотрудника института математики. Возможно, это решение было вызвано тем, что Гнеденко, приглашая Глушкова в Киев, писал ему, что он «крайне заинтересован в том, чтобы былая алгебраическая слава вновь возродилась в Киеве», а тут пришлось разрываться между административными проблемами лаборатории и алгеброй, которую он в то время, безусловно, считал своим основным делом. Гнеденко заявление не удовлетворил, а наложил резолюцию, текст которой М. Кратко приводит в своей статье «С освобождением согласиться не могу, считаю необходимым немедленно получить должность заместителя заведующего лабораторией по научной части. То есть была выделена должность заместителя заведующего лабораторией по научной работе, который бы разгрузил частично Глушкова. Но М. Кратко перед этой цитатой вставляет свои слова «Гнеденко не освобождает его из лаборатории, а предлагает стать заместителем заведующего лабораторией по научной работе. Зачем он пишет эту явную ложь, понять невозможно, особенно, если учесть, что уже в следующем абзаце, словно это не он только что писал о том, что Глушкову предложили стать заместителем, пишет о при[143]казе № 309 от 13 декабря этого же 1957 года, согласно которому лаборатория вычислительной математики и вычислительной техники (зав. лабораторией — кандидат физико-математических наук(!) Глушков) выделена в самостоятельное учреждение. Как видите, автор уже забыл, что в предыдущем абзаце понизил своего героя в должности, теперь он решил понизить его в научной степени.
Правда, не хотелось бы, чтобы у читателя создавалось впечатление, что профессор Кратко — просто грубый фальсификатор. На самом деле он использует самые разнообразные средства для достижения цели.
Как Вам нравится, например, такое цитирование слов З. Л. Рабиновича, который оставался старшим в лаборатории после отъезда Лебедева в Москву:
«Коллектив лаборатории был по тем временам очень сильным. Возможно, поэтому сначала Глушкова встретили с некоторым недоверием»?
Сравниваем с оригиналом:
«Коллектив лаборатории был по тем временам очень сильным. Может быть, поэтому вначале Глушков был встречен с некоторыми недоверием, хотя как человек он сразу же вызвал симпатии буквально у всех сотрудников».
Ну что, похоже?
Там, кстати, еще и продолжение есть:
«Возникшие сомнения в гротескной форме выразил умелец и острослов, талантливый техник Ю. С. Мозыра, к сожалению, безвременно скончавшийся:
С математических высот
Ты спущен к нам в водоворот,
С Олимпа, где слагают оды,
Туда, где крик стоит: «Диоды!»,
Где каждому подай паяльник.
Попробуй, справишься ль, начальник!
Справился. Да еще как! И, конечно, в этом нелегком «овладении» коллективом Глушкову помогли блестящий интеллект, человеческое обаяние, увлеченность новой наукой»[129]. [144]
Или возьмем воспоминания академика В. С. Королюка, на которые дважды ссылается Кратко и с которых он с помощью уже известных нам методов добывает самые темные краски для портрета В. М. Глушкова. Понятно, что цитируя академика В. С. Королюка, проф. Кратко пропустил его слова о том, что с назначением В. М. Глушкова заведующим лабораторией вычислительной техники «начался удивительный период феофанийской жизни, период бурь и натисков». Или такое: «Жизнь в лаборатории резко оживилась. Инженеры, которых Лебедев оставил в Киеве, с энтузиазмом принялись за разработку новых ЭВМ».
И даже такие в общем-то критические слова проф. Кратко обходит своим вниманием: «Владея удивительной логикой убеждения и будучи первоклассным ученым, Глушков приобрел сторонников во всех руководящих сферах: не только в Президиуме АН, но и в правительственные и в ЦК Компартии. Теперь Б. В. Гнеденко оказался исторической помехой на ясном пути к успеху В. Глушкова. Логическим следствием был разрыв их дружеских отношений». Ни одного положительного слова о Глушкова звучать не должно. А вот что касается негатива, то господин Кратко умело выискивает его даже там, его и не было. Мастерски подобранные цитаты подгоняются таким образом, чтобы читатель сам в своем воображении нарисовал негативный образ. Причем сам Кратко остается в тени. Читателю должно казаться, что навязанный ему господином Кратко негатив принадлежит исключительно автору цитируемых воспоминаний.
Представляете ситуацию — академик В. С. Королюк, лауреат премии им. В. М. Глушкова, пишет о последнем всякие мелкие пакости. Конечно, нормальный человек представить такого не может. А вот пан Кратко — пожалуйста, и умелой рукой выписывает именно такую ситуацию. Читаешь статью Мирослава Кратко и удивляешься — как такое можно писать? Казалось бы, какой смысл называть человека, который уже два года как стал доктором наук, кандидатом, как можно цитировать так, чтобы восхищение автора личностью Глушкова (как у З. Л. Рабиновича) превратилось в ровно противоположное отношение к нему? Но у господина Кратко своя логика. Он не гнушается никакими приемами. Например, в цитируемом М. Кратко тексте Глушкова, в котором тот рассказывает [145] о разработке теории автоматов, ставшей, по его словам «основой для проектирования ЭВМ», есть фраза «Так же самое делали и американцы, естественно, но у нас их материалы появились много позже, хотя сборник по автоматам вышел в 1956 г.». Ее проф. Кратко переводит так, «Те ж саме, звичайно, робили й американцi, але у них цi матерiали з’явилися пiзнiше, хоч збiрник з теорii автоматiв побачив свiт у США в 1956 роцi». Попробуйте понять, что может означать «у них появились позже, хотя сборник увидел свет в США 1956 году». Вряд ли кому придет в голову, что уважаемый критик Глушкова просто перевел «у нас» как «у них». Все будут уверены, что эта абракадабра принадлежит самому Глушкову, ведь текст идет в кавычках и сопровождается словами «о своих первых шагах на новом месте Глушков рассказывает». После текста в кавычках идет сноска и не очень внимательные читатели могут подумать, что за ней кроется ссылка на источник, из которого автор взял цитату. Так бывает обычно. Но не у проф. Кратко. У господина Кратко вместо ссылки на источник идет, так сказать, «авторский комментарий» к цитируемому тексту, то есть очередная порция грязных намеков, а то и просто «ведро помоев», как мы имеем в данном случае.
Процитируем эту тираду полностью. Она заслуживает этого еще и потому, что это самый крупный на всю статью целостный кусок текста, который не переписан ниоткуда и не пересказанный, а написанный автором собственноручно.
«Теория автоматов не стала основой при проектировании ЭВМ. Понятие (абстрактное) конечного автомата принадлежит американскому логику С. К. Клини, он же получил основной результат о том, какого рода преобразования информации осуществляют такие автоматы. Когда результат Клини был известным, В. М. Глушков дал лишь другую, алгебраическую интерпретацию этого результата. О том, что теорию автоматов можно будет использовать в процессе проектирования ЭВМ, думал не только Глушков, так думали тогда, наверное, все конструкторы ЭВМ. Но абстрактная теория автоматов — направление, в котором работал В. М. Глушков — принципиально не могла стать такой основой ввиду большой сложности ЭВМ. При проектировании отдельных блоков ЭВМ полезным могло быть другое направление теории автоматов — так называемая ее структурная теория, которая изучает методы построения схем сложных ав[146]томатов из простых элементов — но каких-либо весомых работ в этом направлении у В. М. Глушкова нет».
Такой приговор работе, которую В. М. Глушков считал чуть ли не основным своим теоретическим достижением в области конструирования вычислительной техники. Не будучи специалистом в этой узкой области, я не могу спорить с уважаемым доктором физ-мат. наук, бывшим членом редколлегии «Энциклопедии кибернетики» по сути вопроса, хотя фраза «когда результат Клини был известным, В. М. Глушков дал лишь другую, алгебраическую интерпретацию этого результата» мне кажется похожей на то, как бы кто написал «когда результат Кеплера был уже известным, Ньютон только дал другую, алгебраическую интерпретацию этого результата» и на этой основе обвинил Ньютона в том, что его теория механики не стало основой для конструирования космических аппаратов.
Но настораживает хотя бы то, что мнение уважаемого доктора физ-мат. наук что-то очень уж диссонирует с тем, как были в свое время оценены труды Глушкова по этому вопросу. Так, например, изданная в 1961 году монография В. М. Глушкова «Синтез цифровых автоматов» была переведена на многие языки, издана в США и других странах мира. В 1964 г. за цикл работ именно по теории автоматов В. М. Глушков получил Ленинскую премию. Интересно, что накануне присуждения Глушкову Ленинской премии в «Известиях» появилась статья под названием «Сплав теории и практики» в поддержку такого решения, подписанная четырьмя известнейшими академиками, среди которых были и Лебедев с Лаврентьевым. В этой статье подчеркивается, что теория автоматов это самое первое из трех основных научных направлений, разработка которых Глушковым заслуживает этой высокой награды.
В перечне того, за что В. М. Глушкову присваивается медаль «Computer Pioneer», Международная компьютерная федерация IFIP упоминает также и достижения в области теории цифровых автоматов.
И, наконец, книга Глушкова до сих пор служит учебником при подготовке студентов в вузах, которые готовят специалистов в области вычислительной техники.
И вот В. С. Глушков, который, кстати, помимо всего прочего, таки проектировал ЭВМ, которые знает весь мир, пишет, что теория [147] автоматов стала основой для проектирования ЭВМ, а Кратко, хотя о машинах, им спроектированных, ничего широкой общественности неизвестно, утверждает ровно обратное, что «теория автоматов не стала основой при проектировании ЭВМ».
А журнал, который издается под грифом Академии наук, это печатает. Спрашивается, кому верить?
И какую цель преследует редакция, какое мировоззрение мы сформируем у молодого поколения, если будем очернять тех отечественных ученых, которые составляют гордость мировой науки. Неужели для того, чтобы популяризировать имя одного ученого, необходимо втаптывать в грязь другого. Особенно если учесть, что оба эти ученые — С. А. Лебедев и В. М. Глушков — относились друг к другу с огромным уважением, оба награждены уже упоминавшейся медалью IFIP «Computer Pioneer», обоих их знают и уважают в мире.
Кстати, в свое время В. М. Глушков был членом программного комитета, а в 1971 году даже председателем программного комитета конгресса IFIP. А сейчас Украина даже не фигурирует в списках государств — членов этой организации. Вот Сирия, или, например, Шри-Ланка фигурирует, а Украины там нет.
Может, именно об этом следовало бы писать журналу «Свiтогляд», бить тревогу по поводу того, что наши бывшие огромные достижения в области информационных технологий сведены на нет и о нас просто забыли специалисты, представленные в этой организации.
Может, лучше всяко популяризировать идеи Глушкова, многие из которых, как, скажем ОГАС (общегосударственная автоматизированная система управления экономикой), и поныне остаются нереализованными и ждут тех, кто возьмется продолжить начатую нашими великими предшественниками дело? [148]
Очерк одиннадцатый. Секретарь парткома. (Памяти В. П. Деркача)
В последний раз мы виделись с Виталием Павловичем Деркачом весной 2012 года. Он пригласил меня в гости для того, чтобы отдать свою статью[130] о Викторе Михайловиче Глушкове и попросить, чтобы я посодействовал как можно более широкому распространению ее в Интернете.
В следующем году Глушкову должно было исполниться 90 лет, и Виталий Павлович прикладывал все усилия, чтобы эта дата была отмечена достойно. Вместе со своим добрым товарищем чл.-кор. НАНУ Тадеушем Павловичем Марьяновичем они написали письмо в Президиум Академии наук Украины с предложениями, которые они просили вынести на рассмотрение Кабинета министров.
Виталий Павлович очень надеялся подготовить к этой дате второе издание книги «Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики», составителем которой он был. Не успел. Он знал, что не успеет, поскольку последние годы работать ему было очень трудно, он практически перестал видеть. Да и рак горла, который обнаружился у него два года назад, не добавлял работоспособности. Поэтому и позвал меня заблаговременно, чтобы отдать статью о Глушкове.
У самого Виталия Павловича заслуг перед наукой немало. Вот что рассказывает о них Б. Н. Малиновский в своей книге о создателях советской кибернетической техники «Нет ничего дороже»: «В 1967 г. под его руководством была создана и внедрена на ряде предприятий МЭП первая отечественная цифровая специализированная машина «Киев-67», использованная для производства полупроводниковых приборов с рекордными для того времени пара[149]метрами. В ней впервые были реализованы высокий уровень языка общения и звуковое сопровождение технологических процессов с целью их контроля. Следующей работой, выполненной совместно с НИИ «Пульсар», — головным предприятием МЭП по электронной литографии, — стала электронная литография (осуществлена впервые в СССР). Для этого была создана машина «Киев-70», позволившая получать наиболее высокие на то время точности позиционирования луча. В НИИ «Пульсар» в 1972 г. с помощью этой машины были созданы полупроводниковые микроструктуры размером 0,5-0,7 мкм, что соответствовало лучшим мировым достижениям на то время. В Институте кибернетики с помощью «Киев-70» были записаны тексты с плотностью 110 000 букв/кв. мм (при такой плотности 30 томов Большой советской энциклопедии разместились бы на площади циферблата ручных часов). Разработанные в институте методы автоматизации проектирования ЭВМ (тема «Проект») и процессы электронной литографии нашли широкое применение. В 1977 г. за эти работы В. М. Глушков, Ю. В. Капитонова и В. П. Деркач получили Государственную премию СССР»[131].
Всего в списке научных работ В. П. Деркача числится более трех сотен позиций, а кроме того — научно-популярные, публицистические статьи и даже роман в стихах «Звезды не меркнут».
Но о своих собственных достижениях Виталий Павлович упоминает всегда как бы вскользь, между прочим, в то время как о Викторе Михайловиче Глушкове и его гениальности он может рассказывать часами. Как будто то, что сделал В. М. Глушков, сделал он сам — Деркач, хотя очень часто сделанное им самим он приписывает исключительно гению Глушкова как руководителя и организатора. При этом нет ни малейшего намека на то, чтобы погреться в лучах славы своего великого друга, не говоря уж о привычной сегодня практике приватизации научной славы великих предшественников и превращении ее в звонкую монету пожизненных руководящих должностных окладов. Так, например, созданный В. М. Глушковым Институт кибернетики после развала Союза поделили аж на шесть частей, хотя научные достижения от этого отнюдь не выросли в шесть раз, а скорее, в шестьсот раз [150] сократились. А заодно почти в десять раз сократилось и количество работающих. Сам Виталий Павлович, несмотря на то, что после смерти В. М. Глушкова он занимал должность зам. директора института и, по тогдашним понятиям, если бы «правильно» себя вел, вполне мог претендовать на жирный кусок при дележе, предпочел уйти на пенсию.
У него возникли серьезные трения с директором тогда еще единого института по вопросам стратегии дальнейшего развития института. Виталий Павлович настаивал на том, чтобы институт ни в коем случае не ослаблял усилий по развитию отечественной элементной базы, в частности, по разработке больших и сверхбольших интегральных схем. Это был участок, за который он отвечал как замдиректора, но работа по которому, по его мнению, откровенно тормозилась дирекцией. Не найдя понимания своей позиции со стороны руководства института, В. П. Деркач пишет письмо президенту АН Украины Б. Е. Патону, в котором излагает свою точку зрения на происходящие тогда в науке процессы и конфликтную ситуацию в институте. По иронии судьбы, комиссию Президиума АН УССР, которая должна была разобраться в ситуации, возглавил академик Г. Е. Пухов, о котором еще будет упоминаться ниже. Заключение комиссии звучало отнюдь не конструктивно. Мол, руководство института действовало вполне в рамках сложившихся на то время взаимоотношений в науке. В. П. Деркач пишет новое письмо Б. Е. Патону, в котором старается объяснить, что именно эти сложившиеся взаимоотношения, на его взгляд, являются гибельными для науки вообще и отечественной микроэлектроники в частности, но, увы, это письмо так и осталось без последствий, и Виталию Павловичу пришлось уйти. Уйти, чтобы продолжить борьбу другими средствами.
Главным своим делом после ухода на пенсию он считал сохранение доброй памяти о Викторе Михайловиче Глушкове, популяризацию его идей. И согласитесь, что две книги о Глушкове, около десятка статей в журналах о нем, десятки выступлений перед самыми разными аудиториями — это немало.
С каким восхищением пишет Виталий Павлович о разносторонних талантах В. М. Глушкова, о том, например, как тот часами наизусть читать стихи! [151]
А сам он ведь не только читал (например, знал наизусть «Евгения Онегина), но и писал стихи. Очень даже серьезные стихи, во всех отношениях смелые и неожиданные. Можете сами удостовериться. Есть в них места просто замечательные. Вот, к примеру, несколько штрихов к портрету Глушкова из этой поэмы:
Он в строгих формул заточеньях
Умел найти живую мысль.
Любил догадок честный бой,
Свою в нем роль, само собой.
В сраженьях этих не был робок,
Отважен в «да» и стойкий в «нет»
Я рад, что с ним пришлось бок о бок
Работать вместе много лет.
Знавшие В. М. Глушкова сразу увидят, что это именно о нем.
Кроме всего прочего, стихотворная книга «Звезды не меркнут» содержит в себе весьма своеобразную поэтически обобщенную «историю болезни» современной науки, достаточно глубокую и точную психологическую картину идейного и морального разложения ее нынешних руководителей, да и руководителей страны в целом.
«Возленаучные пираты, науку грабить мастера» — их звездный час настал уже в самом начале перестройки.
Сам Виталий Павлович относился к своим стихам несколько иронично, и эта излишняя самокритичность автора двухсотстраничного романа в стихах может показаться странноватой на фоне современных поэтических порядков, когда в члены союза писателей принимают после выпуска одного-двух пятнадцатистраничных сборников стихов, как правило, не только без рифмы и без размера, но и без образа, без мысли. Считается, что этим новые поэты превосходят классику, хотя обычно за этим скрывается самая обыкновенная неспособность овладеть азами поэтического ремесла.
Но В. П. Деркач не собирался равнять себя с современными поэтами. Как и в любом другом деле, за которое он брался, он предъявлял к себе самые высокие требования. Не надеясь на свое любительское знание поэзии, он засел за изучение ее лучших образцов. Вот что он говорит об этом периоде в своем последнем интервью, которое он дал Светлане Артемовне Гараже: «И я так увлекся, стал [152] читать стихи ненасытно — перечитал всего Пушкина, Лермонтова, Байрона, Маяковского, многих-многих других. А потом рифмы, ритмы, образы стали меня преследовать, и я взял в руки перо»[132]. Особо любил Маяковского, тщательно штудировал его «Как делать стихи». По ходу дела составил электронный «Словарь русских рифм» на 93 000 слов.
А кроме этого, Виталий Павлович вполне профессионально писал маслом.
Сейчас уже никто не подвергает сомнению необходимость как можно более ранней специализации для успешного развития человека. В. П. Деркач — полное опровержение этого нелепого взгляда. Тем делом, в котором он достиг наибольших результатов, он занялся фактически в 33 года. До этого же его основным увлечением было рисование — область, казалось бы, куда как далекая от кибернетики. Но, по словам Виталия Павловича, именно умение рисовать стало причиной его увлечения радиотехникой, с которой он решил связать свою жизнь, поступив в Одесский институт инженеров связи. Очень скоро пришлось переходить на заочную форму обучения в связи с тем, что после избрания его комсоргом института, через непродолжительное время он был приглашен на работу в Одесский горком комсомола, а уже через год — в ЦК ЛКСМУ, где работая инструктором отдела по работе среди студенческой молодежи, ему часто приходилось писать статьи в газеты по студенческим проблемам. В 1953 году становится заведующим отделом студенческой молодежи в республиканской молодежной газете «Молодь Украiни». Параллельно заканчивает свое образование на заочном отделении радиотехнического факультета Киевского политехнического института. А вот сочетание радио и журналистики привело Виталия Павловича прямо к кибернетике.
В 1956 году В. П. Деркач написал книгу «Розумнi машини». Вышла она в 1957, но прежде, еще в 1956, она попала на рецензию к В. М. Глушкову. Хочу взять на себя смелость предположить, что она сыграла определенную роль в том, что В. М. Глушков по-настоящему открыл для себя кибернетику. Конечно, это только предполо[153]жение, но отнюдь не лишенное основания. Нельзя забывать, что вычислительная техника и кибернетика в то время были не только не одним и тем же, но, во многом, вещами противоположными. Б. Н. Малиновский рассказывал историю о том, что ко дню рождения конструктора первой в СССР электронно-вычислительной машины С. А. Лебедева его ученики построили действующий макет ЭВМ, который, когда гость нажимал кнопочку, выдавал на экран определенную крылатую фразу. Так вот одному из гостей эта шуточная машина высветила фразу «Если плохо знаешь дело, в кибернетику лезь смело». Не шибко жаловали кибернетику в окружении изобретателя первой советской ЭВМ. И отнюдь не потому, что вокруг Лебедева собрались «ретрограды», а потому, что слишком уж много болтунов и восторженных «новаторов» кормилось после XX съезда вокруг будто бы гонимой в развенчиваемые тогда времена «культа личности» кибернетики. Не удивительно, что тех, кто именно в эти времена «гонений» создавал электронно-вычислительные машины и решал с их помощью реальные задачи, вся эта болтовня далеких от реального дела людей о гонениях и о сказочных перспективах кибернетики, как минимум, раздражала. Группу киевских соратников Лебедева, создателей первой в СССР электронно-вычислительной машины, которые, в основном, разделяли точку зрения своего учителя на кибернетику, как раз и пришлось возглавить В. М. Глушкову, который до этого не имел дела ни с ЭВМ, ни с кибернетикой, а был специалистом, как он сам выражался, в самой абстрактной области математики. Поэтому вполне можно допустить, что книга В. П. Деркача, попав на рецензию к Глушкову как к руководителю лаборатории, которая и производила эти самые машины, вполне могла в этой ситуации натолкнуть его на те идеи, которые потом определили не только путь В. М. Глушкова в кибернетике, но и путь кибернетики, который ей определил В. М. Глушков. Разумеется, это только предположение, но, в любом случае, по словам Виталия Павловича, отзыв о книге был очень похвальный, и Глушков сказал, что если автор сам написал эту книгу, то его ждет большое будущее. Самого В. П. Деркача на написание этой книги вдохновила лекция Э. Кольмана (одного из вождей той части кибернетики, которую ак. Дородницин не относил к «действующей»), услышанная им в Киеве. Никаких особых открытий в этой книге [154] В. П. Деркач не совершил (почти со всеми идеями, изложенными в книге В. П. Деркача, В. М. Глушков мог познакомиться и благодаря книге А. И. Китова «Электронные цифровые машины», которую, по его словам, он читал еще в Свердловске), но не будучи философом, как Кольман, В. П. Деркач не строил особых иллюзий относительно этой науки, а, не будучи еще пока специалистом в области электронно-вычислительных машин, он не был ограничен тем, весьма еще скромным, опытом, который не позволял их создателям не только строить иллюзии, но и просто понять все возможности тех устройств, которые они создавали. Другими словами, важна была не книга В. П. Деркача сама по себе, а живой человек — энтузиаст новой науки, с одной стороны, но достаточно трезвый, чтобы не делать из нее культа — с другой. Вполне возможно, что именно поэтому В. П. Деркач стал аспирантом В. М. Глушкова, а аспирант и руководитель очень быстро стали друзьями на всю жизнь. Сам В. М. Глушков чуть позже, в 1962 году, на защите диссертации Б. Н. Малиновского, определит границы кибернетики так: «Кибернетика начинается там, где кончаются разговоры и начинается дело». Для них обоих в этот момент дело кибернетики как раз и начиналось.
В любом случае, похоже, что В. П. Деркачу можно записать в актив не очень важную на то время, но очень ценимую сегодня заслугу — это была первая книга о кибернетике на украинском языке и вообще первая книга о кибернетике, изданная на Украине.
В. П. Деркач всегда называл В. М. Глушкова своим учителем. Но бывало, что ученик становился учителем, ведь за его плечами был и фронтовой опыт, и опыт руководящей работы в комсомоле — включая два года работы в качестве заведующего отделом студенческой молодежи ЦК ЛКСМУ. В то время, как у Глушкова кроме огромного личного обаяния, обусловленного его энциклопедическими знаниями и поистине универсальными способностями, и очень короткого опыта руководства малюсенькой кафедрой в Уральском лесотехническом институте, ничего пока не было. Для того, чтобы организовывать работу большого коллектива ученых, да еще в области, с которой он тогда практически не был знаком, а многие из его подчиненных являлись ее фундаторами, Глушков очень нуждался в дельных советах и надежной поддержке, особенно на первых порах. Деркач умел и то, и другое подавать в весьма деликатной и не[155]навязчивой форме. Впрочем, если бы не сумел делать это именно в такой форме, то ничего бы у него не вышло. Характер у Виктора Михайловича был непростой, а ситуация, в которой тогда находился молодой руководитель, еще более непростая, и он просто не имел права на малейшее проявление слабости характера.
Хотя, тогда, в самом начале, таких проблем и не возникало. В первую очередь потому, что почти все сотрудники лаборатории были так очарованы личностью Глушкова, что даже и не думали о том, что тот может нуждаться в чьей-то поддержке. Деркач же, будучи очарован своим научным руководителем не менее других, всегда находил способ помочь ему в тех вопросах, в которых он нуждался в помощи. Так, к примеру, по его словам, он как-то дал почитать Виктору Михайловичу книгу воспоминаний Евгения Оскаровича Патона, посоветовав обратить внимание на те принципы организации науки и руководства научными коллективами, которые тот проповедовал. И эти идеи оказались очень кстати. Они очень повлияли на становление Глушкова как организатора и руководителя. Не говоря уж о том, что именно с Деркачом делился Глушков в эти годы своими планами и даже мечтами, и на нем производил их «первичную обкатку», а в таком тонком деле даже самое простое умение внимательно выслушать играет огромную роль, а уж способность искренне и со знанием дела возражать и поправлять — и вовсе неоценима.
Возможно, такими и должны быть отношения между учителем и учеником, плох тот ученик, который на всю жизнь так и остается учеником, и у которого нечему поучиться учителю. И ничего хорошего от такого рода учеников ждать не приходится — нередко они, в конце концов, предают и учителя, и его дело, поскольку это не их дело.
Деркача же интересовало в первую очередь дело, и Глушкова он любил в первую очередь за то, что он был воплощением этого дела. Но если Виталий Павлович считал, что его друг и учитель поступает не на пользу делу, он был строг и неуступчив. Например, когда в 1971 году возник конфликт между В. М. Глушковым и тогдашним его первым заместителем академиком АН УСССР Г. Е. Пуховым, в результате которого последнему пришлось уйти из института, В. П. Деркач, который очень уважал Пухова как ученого и руководителя, очень резко высказал свое неодобрение позиции директора. [156] По словам Виталия Павловича, он опасался, что после этого конфликта их дружеские отношения прекратятся, но, к чести В. М. Глушкова, он не пошел на разрыв, и так сказать, служба осталась службой, а дружба — дружбой. Следующий отпуск они, как и все отпуска до того и практически все после того случая (за исключением 1976 года, когда Виталий Павлович по настоянию врачей поехал в санаторий), снова проводили вместе на рыбалке.
Такие конфликты были нечастыми, но если они случались, то стороны отнюдь не спешили идти на уступки. Настаивать на своем Виталий Павлович умел. Имевшая хождение в институте шутка о том, чтобы ввести единицу измерения упрямства в «один деркач», видимо, имела под собой некоторое основание. Эти «единицы» приходилось испытывать на себе даже Глушкову. Дело доходило до того, что однажды тот предлагал переизбрать секретаря парткома, поскольку тот будто бы мешает работать дирекции.
Но все это нисколько не мешало самому Деркачу всеми силами продолжать поддерживать Глушкова, в том числе и тогда, когда у того возникали недоразумения с руководством. Например, когда во второй половине 60-х годов у ЦК КПУ возникли вопросы по поводу того, что Глушкову приходится разрываться между Институтом кибернетики и работой в Москве по автоматизации управления оборонной отраслью, В. П. Деркачу как секретарю парткома совместно с теми, кто занимал этот пост ранее, удалось уладить эту проблему и тем самым предотвратить переезд Глушкова в Москву, сохранив его таким образом для Украины. Этот эпизод Виталий Павлович до последних дней своих вспоминал едва ли не как самую большую заслугу перед наукой.
Кстати, у меня самого нет никакой уверенности, что тогда В. П. Деркач сделал такое уж хорошее дело. Возможно, было бы гораздо лучше, если бы тогда Глушков все-таки уехал в Москву, откуда ему было бы, наверняка, сподручнее продолжить борьбу за, как он его называл, главное дело своей жизни — внедрение общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой, которая, на его взгляд, и как теперь выясняется, на взгляд Центрального разведывательного управления США, вполне могла решить исход экономического соревнования между Соединенными Штатами и СССР в пользу последнего. Увы, тогда Глушкова с его [157] идеей необходимости замены старых, давно исчерпавших себя методов управления, основанных на товарно-денежных отношениях, на новые, соединяющие преимущества общественной собственности на средства производства и централизованного планирования со все возрастающими возможностями электронно-вычислительной техники, так и не поняли. Не поняли его ближайшие сподвижники. Не поняли экономисты, которые к этому времени все уже оказались законченными рыночниками, то есть полными невеждами в своей науке, не поняло руководство страны, которое предпочло поверить безответственным обещаниям этих самых невежд, только бы не брать на себя огромную ответственность, связанную с революцией в управлении, которую предлагал Глушков.
Думаю, что если бы эта мысль пришла мне в голову при жизни Виталия Павловича, то он с ней мог бы и согласиться. Он умел думать не только институтскими или украинскими масштабами. И прекрасно понимал, что Глушкову эти масштабы малы. Разумеется, Деркачу в голову не приходило выдумывать сказки о том, что Глушкова при Союзе преследовали, или что он был кем-то вроде диссидента. Но он говорил, что талантом Глушкова не сумели распорядиться правильно, что человек с такими способностями должен был быть использован в качестве руководителя самого высокого уровня, например, в качестве члена Политбюро ЦК КПСС.
При этом, на свою собственную судьбу он никогда не жаловался, хотя нередко люди с куда меньшими заслугами перед наукой, а то и вовсе без наличия таковых, становились член-корами и академиками, не переставая при этом ныть, что их недооценили и обошли, а то и вовсе будто бы преследовали по политическим мотивам. Виталий же Павлович, занимая весьма скромную должность секретаря парткома института, чувствовал себя на своем месте. И он в самом деле был на своем месте. К слову сказать, В. П. Деркач, далеко не все время был секретарем парткома института и в этом смысле название очерка носит чисто символический характер. В отличие от нынешних демократических времен, когда любая мало-мальски доходная или влиятельная должность в большинстве случаев становится пожизненной, а часто и наследственной, секретарей парткома тогда старались переизбирать ежегодно и тот факт, что В. П. Деркач избирался на нее с перерывами четыре раза, мно[158]гое говорит о нем, как о человеке глубоко партийном. Ведь никаких особых преимуществ эта должность тогда не давала, а совмещать обязанности секретаря с научной работой, которую с секретаря никто не снимал, было не так уж просто. Ведь от парткома тогда зависело очень много.
Все, о чем я рассказывал до этого, относилось к так сказать, общепартийной деятельности Виталиям Павловича, к его позиции как опытного партийца, без различия того, был в это время секретарем или нет. А теперь несколько сюжетов из собственно парткомовских дел. О них хочется сказать не только потому, что они «отвечают теме», то есть названию очерка и очень ярко характеризуют личность нашего героя, но еще и потому, что они сами по себе впечатляют.
Вот передо мной совершенно рутинный документ того времени — «Справка об участии партийных и общественных организаций Института Кибернетики в строительстве Кибернетического центра АН УССР», написанная в 1972 году.
Только первая очередь строительства, которая должна была завершиться в 1975 году, включала в себя:
| Корпус общего назначения | —1406 кв. м. |
| Лабораторный корпус | —три штуки по 3255 кв. м. |
| Корпус ЭВМ | —2423 кв. м. |
| Корпус КБ | —2287 кв.м. |
| Административный корпус | —10 188 кв. м. |
| Опытный завод | —3946 кв. м. |
Кроме того, четыре жилых дома почти на 500 квартир, школа на 1000 учеников, два детских сада по 280 мест, торговый центр.
С деньгами проблем не было никаких. Выделенные правительством средства даже не успевали осваивать. В основном, в связи с катастрофической нехваткой рабочей силы. Партком в самом тесном взаимодействии с комитетом комсомола работает над решением этой проблемы. Стройка была объявлена ЦК ВЛКСМ всесоюзной ударной. Для прибывающей со всей страны молодежи необходимо было создать условия для жизни и работы. Партком прилагает все усилия для того, чтобы ребятам было не только где жить и нормально питаться, а заботится о том, чтобы было правильно органи[159]зовано их свободное время. Для этого берется курс на укрепление связей между строителями и молодыми учеными. Они не только вместе отдыхают, но и вместе учатся. Молодые ученые читают научно-популярные лекции для строителей, организованы курсы для желающих поступить в вузы. Ученые же перенимали у своих учеников строительную сноровку на субботниках, в которых каждый раз принимало участие до тысячи человек.
Активно действует партком и в другом направлении — не переставая теребить руководство строительных организаций, чтобы то более ответственно относилось к этой стройке, управление транспорта, чтобы оно обеспечило введение и нормальное функционирование новых маршрутов, районные и городские власти, ЦК комсомола и ЦК партии, от которых зависела координация усилий всех тех многочисленных коллективов, которые участвовали в этом огромном деле, в котором строительство было только эпизодом, хотя и очень важным — ведь научная работа института при этом не прекращалась ни на минуту. Сегодня, когда читаешь эти отчеты парткома института, просто дух захватывает, а тогда это было обычным делом.
Сегодня часто говорят, что социализм не дает простора личной инициативе. В этой связи хочу привести одну историю из биографии Виталия Павловича — из более раннего периода — самого начала 60-х годов. Когда Институт кибернетики переехал в новое здание в проулке Лысогорском — это была большая радость. Новое, просторное, специально построенное здание, казалось бы, открывало, широкие перспективы развития. Можно было набирать новых сотрудников, резко расширять фронт исследовательских и конструкторских работ. Но очень быстро обнаружилась проблема, которая существенно тормозила этот процесс. Она была связана с тем, что улица Большая Китаевская, которая вела к этому институту, большой была только по длине, а так она — очень узенькая и неудобная. По ней курсировал всего один маленький автобус, в результате чего доехать до института из города было большой проблемой. Институтские комсомольцы даже сняли любительский фильм о том, как добираются на работу сотрудники Института кибернетики, который вызывал много смеха при просмотре, но в жизни его героям было не до смеха, и часто люди отказывались идти на работу в институт только из-за этой проблемы. Нужно сказать, [160] что в это время там было сосредоточено еще четыре научно-исследовательских института. И вот партком Института кибернетики пригласил их представителей для того, чтобы совместно обсудить транспортную проблему. После того, как вопрос был тщательно изучен и выработаны конкретные предложения, было решено обратиться в обком партии, который инициативу поддержал и поручил соответствующим городским органам разобраться и рассмотреть предложения ученых. Для встречи с руководителями города в актовом зале Института кибернетики были собраны представители всех общественных организаций (партийных, профсоюзных, комсомольских, женских) близлежащих институтов, специально приглашена стенографистка, весь разговор записан и потом оформлен в виде книжки, которая была передана в горисполком. Там этот разговор был детально изучен, и в институт приехал один из руководителей города, чтобы на месте принять соответствующие решения по предложениям общественности. Предложений и замечаний было много (например, вместо планирующегося мебельного магазина в новом жилом доме для сотрудников института устроить продовольственный магазин, который был гораздо нужнее), но самое главное — проложить широкую прямую улицу, которая соединила бы кратчайшим путем институты с городом. Предложение было признано очень удачным и буквально через месяц-полтора, после переселения в новые дома хозяев двух или трех частных домишек, мешавших прокладке новой трассы, там уже вовсю работали бульдозеры и другая строительная техника. Вот так, из живой народной инициативы, поддержанной и умело направленной и организованной парткомом, родился проспект Науки — ныне одна из самых красивых и удобных улиц Киева.
Когда Виталий Павлович рассказывал об этой истории, он отнюдь не выделял ее как какой-то выдающийся эпизод в своей биографии. Не выделял, потому что это и на самом деле был не выдающийся, а вполне рядовой эпизод из тогдашней жизни института. И терялся он не только на фоне уже упомянутого этапа 70-х годов, когда развернется строительство фактически целого небольшого города, в котором разместится Институт кибернетики (в лучшие годы в институте работало 6 тыс. человек), но и на фоне того, что было сделано в период от 1956 по 1962 год. Это был поистине гран[161]диозный скачок от лаборатории, в которой была одна готовая машина и две — в работе, не просто до первого в стране института кибернетики, но еще и до создания на Украине целой отрасли промышленности — по производству электронно-вычислительной техники. Это был, — по словам В. М. Глушкова, — «героический период» в развитии кибернетики. И Виталий Павлович Деркач был одним из довольно типичных героев этого периода. [162]
Очерк двенадцатый. Об одном принципе академика В. М. Глушкова
Борис Николаевич Малиновский, который был не только автором первой научной биографии В. М. Глушкова, но и много лет проработал на должности его заместителя в Вычислительном центре АН УССР и Институте кибернетики АН УССР, как-то в личной беседе обратил внимание на одну особенность научного стиля академика, без понимания которой совершенно невозможно понять секрет его научного успеха.
Б. Н. Малиновского поразило то, что В. М. Глушков, будучи в 1956 году назначенным заведующим лабораторией вычислительной техники института математики АН УССР, первым делом взялся за самое глубокое изучение и разработку теории цифровых автоматов. Мало того, быстро «заразил» этим делом своих подчиненных, особенно молодых.
Обычно все, кто пишет об этом этапе развития кибернетики в Украине, отмечают, что с приходом Глушкова произошел резкий скачок в работе. «Жизнь в лаборатории резко оживилась. Инженеры, которых Лебедев оставил в Киеве, с энтузиазмом принялись за разработку новых ЭВМ», вспоминает, например, академик В. С. Королюк. Но, как правило, объясняют этот феномен личными качествами В. М. Глушкова, как бы сказали сейчас, его «харизмой», то есть, считайте, не объясняют никак.
Ведь эта самая «харизма», говоря по-нашему, авторитет, не возникает на голом месте. Особенно в данном случае, когда Глушкову, который до этого ни дня не проработал в области кибернетики, удалось увлечь за собой коллектив людей, за плечами которых было создание первой в СССР ЭВМ. [163]
Почему же эти люди, самые лучшие специалисты в своей области, не могли сами двинуть дело дальше? Чего им не хватало?
Надо полагать, что им не хватало широты подхода, который может дать только хорошая теория.
Кстати, ответ самого Глушкова на вопрос, чего обычно не хватает ученым для развития своей науки, может обескуражить очень многих. Достаточно вспомнить его позицию по поводу едва ли не общепринятой среди советских ученых точки зрения, согласно которой кибернетика в СССР всячески преследовалась, и преследовалась философами:
«Что касается истории развития кибернетики, то стоит все договаривать: немалый вклад в критику кибернетики сделали сами специалисты в области авиатехники и вычислительной техники. Почему так случилось? Из-за недостаточного уровня философской подготовки и философского мышления! Люди недооценивали то, что сами создали»[133].
Эти слова были сказаны по частному случаю, но мысль, в них заложенная, настолько глубока, что ее, кажется, до сих пор не поняли ни представители науки и техники, ни философы. Мысль состоит в том, что без хорошей философии ученые и конструкторы не в состоянии даже оценить того, что они создали, не говоря уж о том, чтобы понять, как это можно применить и развить.
Если немного перефразировать Г. С. Батищева, то можно сказать, что «в науке нет ни одного теоретического положения, которое было бы философски нейтрально».
Другими словами, вопрос не в том, нужна ли ученым философия или не нужна. Вопрос только в том, какой философией они будут пользоваться — хорошей или не очень хорошей. В связи с этим нелишне вспомнить замечание Энгельса:
«Какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического [164] мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и ее достижениями»[134].
Глушков был одним из немногих ученых, которые это прекрасно понимали. Более того, когда пригласившие В. М. Глушкова на свое заседание члены мировоззренческого комсомольского клуба «Проблема» киевского завода «Арсенал» задали ему традиционный в то время вопрос о том, «физик» он или «лирик», он ответил:
«Я вообще не понимаю этого противопоставления… Я считаю, что хорошую вещь в науке, а особенно в математике, в кибернетике и в теоретической физике человек, лишенный лиризма и чувства романтики, создать не может. Он, конечно, может собрать какие-то факты, поставить точный опыт, но для того, чтобы сделать действительно крупную вещь, нужен полет фантазии… Я не встречал ни одного сколько-нибудь крупного физика, который бы не был «лириком». Физики помельче бывают и «сухарями»»[135].
То есть В. М. Глушков считал, что и философия, и даже поэзия нужны ученому не просто «для общего развития», чтобы как-нибудь за праздничным столом блеснуть эрудицией или песню спеть, а как необходимый элемент именно научной подготовки, без какового в науке невозможно создать что-либо «крупное». Ибо крупное дело требует и крупного масштаба мышления. А такой масштаб может дать только теория. Не всякая, конечно, а только хорошая, так сказать, крупномасштабная. По крайней мере, для начала любого крупного дела нужна именно такая теория, которая освещала бы все дело в целом да еще во взаимосвязи его с деятельностью всего общества.
Но нужно сказать, что такую теорию невозможно построить на узком эмпирическом материале. Мало того, ее и на основаниях междисциплинарности и трансдисциплинарности не создашь. Ведь сейчас, в условиях узкой специализации, не только представители разных наук не понимают друг друга, но нередко даже ученые в рамках одной и той же весьма узкой отрасли не ориентируются в [165] том, что делают коллеги. Ведь та же биохимия или биофизика на деле отнюдь не объединяют химию и биологию, физику и биологию, а образуют новые «дисциплины», еще более узкие чем прежние. Хотя как междисциплинарность, так и трансдисциплинарность свидетельствуют о том, что проблема существует и ее необходимо решать.
Глушков, придя из чистой математики в совершенно иную отрасль науки и будучи вынужденным как-то решать эту проблему, решил ее великолепно. Он сформулировал для себя ряд организационных принципов, среди которых главный он определил как принцип единства теории и практики. Вот как он выгладит в его понимании: «Единство теории и практики — принцип, вроде, не новый, но понимается он обычно односторонне, в том смысле, что теория должна иметь практические применения. Вот и все. А я его дополнил тем, что не следует начинать (особенно в молодой науке) практическую работу, какой бы важной она не казалась, если не проведено ее предварительное теоретическое осмысление и не определена ее перспективность. Может оказаться, что надо делать совсем не эту работу, а нечто более общее, что покроет потом пятьсот применений, а не одно»[136].
Глушков прав, ничего нового в этом принципе нет. Он просто переоткрыл принцип политехнизма. Но вся проблема состояла в том, что этот принцип, именно в силу его известности и кажущейся банальности, приходится каждый раз именно переоткрывать, поскольку понимают его в лучшем случае в духе все той же меж- или транс-дисциплинарности, то есть как внешнее сотрудничество представителей разных отраслей техники, например, как обучение студентов разных технических специальностей в одном вузе. И уж точно никто не думает о том, что на самом деле политехнизм — это как раз и есть умение в каждом конкретном случае определить то «общее», которое, если мы его одолеем, «покроет потом пятьсот применений, а не одно». Понятно, что таким «общим» в любом «крупном» деле может служить только его «теоретическое осмысление», без какового вряд ли можно определить насколько это дело [166] перспективно. Отсутствие способности к теоретическому осмыслению дела, за которое берешься, никакие практические успехи не компенсируют. Мало того, практические успехи людей, неспособных связать ближние и дальние цели (принцип единства ближних и дальних целей — второй важнейший организационный принцип Глушкова, суть которого тоже состоит в способности теоретически осмыслить последствия практических действий), обязательно приводят к чему-то очень нехорошему.
Но сейчас речь не об этом, а о самой способности теоретического осмысления практических действий. Несложно догадаться, что от природы она человеку не дается. А это значит, что этому делу нужно учиться. Но встает вопрос: где учиться умению теоретически мыслить?
Вполне естественно на этот вопрос можно было бы ответить, что мыслить должна учить философия. Увы, в этом ответе верного было бы только, что кроме философии, никакая другая наука никогда специально не занималась изучением общих закономерностей теоретического мышления, да и вообще вопросом о том, что такое мышление. Но беда в том, что философия с определенного времени в массе своей тоже перестала заниматься этими вопросами. И среди философов люди, понимающие то, что современный не только ученый, но и любой специалист без развитого воображения, а, тем более, без способности теоретического мышления, просто невозможен и, я бы сказал, общественно опасен, оказались так же редки, как и среди «технарей». Но они все-таки были.
Самое интересное, что мысли В.А. Босенко, который с точки зрения философии разрабатывал идею политехнизма приблизительно в те же годы, когда высказывал указанные выше мысли Глушков, совпадают с идеями последнего даже в самых неожиданных деталях. Например, Босенко уверен, что в политехническом вузе нужно изучать поэзию, искусство в целом[137]. Он писал: «Но в том-то все и дело, что гуманитарные науки нужны физику как физику — без них он не будет результативным специалистом в своей области. Физикам, как и представителям других наук, никак сегодня нельзя обойтись без такой формы познания, как продуктивное [167] воображение (без чего невозможно творчество), тем более что дело имеют они все чаще отнюдь не с непосредственно чувственными вещами. А это самое воображение вырабатывается не без помощи поэзии, искусства. В свою очередь, и для гуманитария не менее важно сегодня знание естественных наук, техники, экономики и т.п. И тоже не в виде эклектического соединения «физики и лирики»»[33:1]
К сожалению, мы вынуждены констатировать, что современные ученые, а организаторы технического образования в особенности, мыслят ровно противоположным образом. Они полностью уверены в том, что все гуманитарные науки нужно как можно скорее изгнать из технических вузов, поскольку гуманитарные предметы совершенно ни к чему узкому специалисту-технарю.
И нужно сказать, что они совершенно правы: узкому специалисту теоретическое мышление, а, тем более, воображение, действительно ни к чему. Совершенно другой вопрос — нужны ли сейчас узкие специалисты, или все-таки нужны люди, способные совершать в науке, технике и общественной жизни что-либо «крупное».
Видимо, вся проблема в том, кому нужны? Скорее всего, тем, кто сегодня имеет политическую и экономическую власть, а также тем, кто им старается всячески угодить, люди, способные самостоятельно мыслить, покажутся опасными. Вот и стараются они исключить появление таких людей. [168]
Очерк тринадцатый. В. М. Глушков о проблеме безденежного распределения
Нужно заметить, что не так уж много людей вообще работало над этой проблемой не в плане утопии, а исходя из научных соображений. У Маркса по этому поводу можно найти разве что только несколько слов, высказанных вскользь, например, высказанные в порядке критики идеи «неурезанного трудового дохода» Лассаля в «Критике Готской программы» замечания насчет «трудовых квитанций», о которых он сразу же оговаривается, что здесь «господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров». У Ленина, кроме отдельных замечаний в разных статьях и конспектах[138], есть статья «О значении золота при социализме и сейчас», но в ней Ленин пишет как раз об обратном — о том, что в тот момент коммунистам нужно было учиться торговать. У Сталина в «Экономических проблемах социализма в СССР» содержатся несколько довольно простецких соображений насчет того, что «получаем же мы воду и воздух бесплатно» (современный человек был бы в шоке от такой наивности, особенно после получения квитанции на уплату за холодное водоснабжение: да и взглянув на кондиционер, он бы вспомнил, что и воздух ему часто уже не дается бесплатно) и крайне абстрактная идея прямого продуктообмена.
Впрочем, в первой половине XX века был период, когда в научных кругах активно обсуждалась проблема безденежного учета. И не только в Советской России в связи с военным коммунизмом, но и на Западе. Среди работ западных ученых обычно выделяют работы одного из основателей Венского кружка Отто Нейрата, среди [169] русских — работы А. В. Чаянова. Но оба этих автора в конечном счете предлагали просто сделать шаг назад по сравнению с уже достигнутым уровнем — от обмена продуктами опосредованного деньгами к обмену же продуктами, деньгами не опосредованному. Нейрат предлагал то, что позже было названо бартером, правда, бартером, опосредованным государственным банком. Чаянов же и вовсе уподоблял социалистическое хозяйство большой патриархальной семье. Было много других интересных предложений, но все они были обречены на неудачу по причине отсутствия вычислительных мощностей, достаточных для проведения учета потребностей и ресурсов, необходимых для их удовлетворения. Такие мощности появились только с изобретением электронно-вычислительной техники.
Американский исследователь, автор вышедшей в 2016 году книги об ОГАС[139] Бенджамин Питерс пишет о том, что В. М. Глушков, кроме всего прочего, предложил идею электронных денег.
Мол, наряду с ОГАС им разрабатывалась и «система электронной бухгалтерии для виртуализации твердой валюты в онлайновом журнале учета»… и дальше «Глушков, умевший заткнуть рты идеологам коммунистической партии цитатами из Маркса, которые он запоминал наизусть целыми абзацами, называл свои инновации точным исполнением марксистского пророчества о социалистическом будущем, в котором не будет денег»[140]
На самом же деле правды в этих словах немного. В действительности В. М. Глушков не просто «затыкал рты идеологам», а действительно разрабатывал «инновации», которые позволили бы социалистическому обществу постепенно изживать деньги. Но Бен Питерс стыдливо умалчивает, что В. М. Глушков рассматривал систему электронного денежного обращения, которую он и в самом деле предлагал, лишь как переходные мероприятия к тому, чтобы искоренить деньги вообще, что очень несложно увидеть из работ В. М. Глушкова, посвященных этим вопросам. Возможно, у Бенджамина Питерса были веские причины к тому, чтобы делать вид, что он не знает, какова была действительная позиция В. М. Глушкова [170] относительно будущего денег при социализме. Но у нас нет никаких причин для того, чтобы скрывать взгляды В. М. Глушкова на эту проблему, и уж подавно — для того, чтобы эти взгляды искажать. Потому закончим с Бенджамином Питерсом, напоследок указав в качестве парадокса, что позиция этого современного американского автора удивительнейшим образом совпала с позицией тогдашнего советского руководства. Оно тоже предпочитало не говорить о таких вещах, как уничтожение денег.
В. М. Глушков в своих воспоминаниях пишет о том, что в, как он называет, «первом эскизном проекте Государственной сети вычислительных центров»[141] имелась часть, в которой рассматривались вопросы перехода к безденежному распределению, но по совету М. В. Келдыша, она была изъята:
«Кроме структуры сети я сразу счел необходимым разработать систему математических моделей для управления экономикой с тем, чтобы видеть регулярные потоки информации…
Потом я представил нашу концепцию М. В. Келдышу, который все одобрил, за исключением безденежной системы расчетов населения, но без нее система тоже работает. По его мнению, она вызвала бы ненужные эмоции, и вообще не следует это смешивать с планированием. Я с ним согласился, и мы эту часть в проект не включили. В связи с этим мной была написана отдельная записка в ЦК КПСС, которая много раз всплывала, потом опять исчезала, но никакого решения по поводу создания безденежной системы расчетов так и не было принято»[142].
Это «мнение» М. В. Келдыша примечательно. Прошло только три года после принятия Программы КПСС, в которой было объявлено о том, что через 20 лет будет построен коммунизм, но уже через три года в верхах (проект был секретным, поэтому никак на «эмоции» низов влиять не мог) настроение было такое, что разработка мероприятий по безденежному распределению, то есть реа[171]лизации второй части известной формулы коммунизма «каждому по потребностям», могла «вызвать ненужные эмоции». Возникает вполне резонный вопрос, не на почве ли этих же самых «ненужных эмоций» руководством СССР было принято решение вовсе отказаться от идеи создания общегосударственной автоматизированной системы управления в пользу рыночной реформы 1965 года?
Но сам В. М. Глушков никогда не отказывался ни от идеи ОГАС, ни даже от работы над проблемой безденежного обращения. В книге-интервью «Бразды правления», вышедшей ровно через 10 лет после первого варианта проекта, который позже получил название ОГАС, он очень подробно рассказывает как о своей идее «двухконтурного денежного обращения», которая была призвана отделить «честные», то есть социалистические деньги, от нечестных, так и о проблеме преодоления денег вообще.
В. М. Глушков, цитируя Ленина, формулирует свою собственную задачу:
«Нужно очень много технических и, что гораздо труднее и гораздо важнее, организационных завоеваний, чтобы уничтожить деньги»[143].
«Техника — моя прямая специальность, поэтому начну с нее в первую очередь»[144].
Это «в первую очередь» сказано не для красного словца. В. М. Глушков понимает, что одной техники для уничтожения денег будет маловато. Возможно, техника — это даже не главное, хотя и необходимое условие. Поэтому он только начинает с техники, а главные вопросы, которые его заботят, могут быть отнесены, скорее к области политэкономии. Притом решает В. М. Глушков эти вопросы, как обычно, очень смело и очень грамотно. Например, он ставит вопрос о том, какая часть формулы «от каждого по способностям, каждому по потребностям» сложнее для решения. Казалось бы, это очевидно, что прежде, чем что-либо распределять, его нужно произвести, а это значит, что нужно прежде всего научиться от каждого любыми средствами «брать по способностям». И в партийных до[172]кументах тогдашних так писалось: сначала нужно построить материально-техническую базу коммунизма, а вот потом…
Как известно, «потом» так и не наступило, поскольку «материально-техническая база коммунизма», оказалась неплохой базой и для капитализма — до сих пор еще дерутся «эффективные собственники» за ее остатки, которые уже несколько десятилетий «проедаются» (и пропиваются тоже) и никак не могут быть проедены. В. М. Глушков же уверен, что вопросы «распределения по потребностям» нужно начинать решать как раз в условиях ограниченных ресурсов.
Он говорил, споря с интервьюером:
«Вы поставили осуществление принципа «каждому — по потребностям» в жесткую зависимость от изобилия материальных благ. А это ошибка, впрочем, нередкая. Часто так и полагают: лишь бы достичь изобилия, а коммунистическое распределение приложится само собой. Что, дескать, тут сложного? Если всего вдоволь, то и бери каждый сколько тебе надо…
Отсюда, кстати, напрашивается и другой вывод: пока изобилие не достигнуто, о распределении по потребностям нечего и заикаться. Размышления над этой важнейшей проблемой тоже отодвигаются «на потом». Вот это хуже всего! Лучше ошибиться на первых подступах к задаче, чем попросту откладывать ее решение»[145].
Для того, чтобы не ошибиться, нужно было уяснить самое главное отличие социалистической экономики от капиталистической. В. М. Глушков считал таковым не просто планирование само по себе, а то, что для «социалистического общества цели формируются в основном за пределами собственно экономики, а она сама — прежде всего средство для достижения поставленных целей. Цель не обязательно должна быть «экономически выгодной», в то время как для средств это требование неукоснительно»[146]. И здесь же идет переход из области политэкономии в психологию:
«Конечной целью управления в нашем обществе, — считает В. М. Глушков, — является состояние личности, каждого человека… [173] Состояние человека в моем понимании включает и благосостояние тоже, но при обязательном сочетании его с повышением — как бы сказать? — духовного комфорта, ощущения личного счастья, полноты жизни, согласия с миром»[147]
Здесь Глушков мыслит как очень глубокий философ. Сущность человека есть совокупность всех общественных отношений, а это значит, что для того, чтобы менять человеческую сущность, нужно менять человеческие отношения.
Глушкову это было абсолютно ясно:
«Будучи поставлен в одни условия, человек поведет себя хуже, а оказавшись в других — может проявиться с самой лучшей стороны. Сознательность — феномен социальный, а не биологический»[148].
И продолжает:
«Сила, с которой среда, обстановка формирует человека, — дело известное. Хотел бы только заметить, что порой мы недооцениваем роль ближнего окружения — родных, товарищей по работе, всей производственной обстановки. Хочу сказать, что ближняя к человеку среда, в том числе и техническая, в которую «встроена» электроника, должна четко преследовать воспитательные цели.
В частности, когда мы перестраиваем, совершенствуем систему управления, нужно постоянно помнить, иметь в виду генеральную цель — формирование нового человека, осуществление коммунистической двуединой формулы «от каждого — по способностям, каждому — по потребностям»»[149].
Получается, что формируя систему управления даже на техническом уровне, нужно понимать, что в конечном счете управлять нужно человеческими отношениями. Это, пожалуй, самый глубинный уровень ОГАС. Рациональное управление не просто технологическими или даже экономическими процессами, но и проникновение этой системы на уровень человеческой психологии в самом тонком ее понимании.
Виктор Михайлович Глушков не переставал думать над этими проблемами до самой своей смерти. [174]
А в 2009 году появился компакт-диск с записью докладов и выступлений В. М. Глушкова[150], среди которых мы находим очень подробный ответ Виктора Михайловича на опубликованный в «Литературной газете» вопрос бригадира слесарей Московского подшипникового завода Григорьева насчет судьбы денег при коммунизме. Скорее всего, дело было в 1978 году. Там он разбирает эти вопросы еще более подробно, и некоторые его мысли просто поражают глубиной проникновения в человеческую психологию.
Вот образец такой мысли, в которой удивительнейшим образом переплетаются политэкономия, философия и психология.
Виктор Михайлович выдвигает мысль, что воспитать чувство ответственности перед обществом в целом гораздо сложнее, чем воспитать чувство ответственности перед конкретной частью общества, с представителями которой каждый день человек сталкивается. Перед своими соседями воспитать ответственность проще, чем перед обществом в целом. И идея основная состоит в том, чтобы воспитывать ответственность перед обществом через ответственность перед жителями данного микрорайона, нашими соседями… Именно с этой целью он предлагает дополнять систему безналичных расчетов населения развитием «потребительских ассоциаций».
Фактически В. М. Глушков предлагает систему, очень похожу на ту, которая практиковалась в коммуне у А. С. Макаренко. Только там производственная жизнь и потребление были сосредоточены в одном месте, производственный коллектив и потребительская ассоциация составляли одно целое, а Глушков обращает внимание на то, что в обычной жизни здесь происходит не просто пространственный разрыв, а разрыв организационный: если на производстве человек действует как член определенного коллектива, то потребление остается частным, и контроль за ним осуществляется исключительно старым, то есть собственно буржуазным способом — через деньги и государственный аппарат. Но, — подмечает В. М. Глушков, — одно дело, когда ставящего свои интересы над коллективными осуждает государство (всегда найдутся «добренькие», кто [175] пожалеет «несправедливо обиженного»), и совсем другое дело, когда его осуждает сам коллектив, поскольку он залез карман не просто государству, а именно своим соседям. Как выражался Глушков, моральная изоляция действует сильнее, чем приговоры суда, милиция и т. д. Не говоря уж о случае, когда индивид вполне в рамках закона получает, скажем, зарплату, далеко превышающую его потребности. В этом случае, — считает В. М. Глушков, — получится, что государство само воспитывает рвачество.
В этом отношении интересен опыт Макаренко, воспитывавшего, как указывает Глушков, чувство ответственности не просто перед ним как начальником колонии, не перед государством, а в первую очередь перед товарищами. Виктор Михайлович был уверен, что построив систему воспитания подобным образом, можно за несколько лет привести в норму общественную атмосферу.
В 1980 году в журнале «Техника молодежи» № 10 появляется серия статей «Человек в завтрашнем городе», в одной из которых идеи «двухконтурной денежной системы» раскрыты с техническими подробностями.
Во многом, эти мысли В. М. Глушкова выглядят просто как предвосхищение сегодняшнего дня. Кто-то в его рассказе без труда увидит не просто «умный дом», но и «интернет вещей», не говоря уж об обычном Интернете. В «городе будущего», который рисует Глушков, каждый может рассчитываться карточкой за любые товары и услуги, заказывать себе товары и услуги с помощью компьютерной сети и т. п. В общем, ничего удивительного. Все это сегодня привычно.
Но есть и одно существенное отличие. В некоторых пунктах Глушков выглядит весьма наивным. Например, он уверен, что то, что вы покупаете, будет тайной, которую можно будет раскрыть только по решению суда или по решению той «потребительской ассоциации», к которой будет принадлежать данный человек. Глушкову в голову не приходило, что сеть будет использована для того, чтобы отслеживать не только все покупки пользователя, но даже буквально каждый его шаг, и что информацией о ваших интересах может за деньги воспользоваться любой проходимец, чтобы «напаривать» вам свой товар. Что с помощью смартфона будет отслеживаться буквально каждый ваш шаг. Что в любом обществен[176]ном месте на вас будут направлены глазки нескольких видеокамер сразу. Что все ваши переговоры и вся ваша переписка в любой момент может стать достоянием спецслужб.
Но что взять с человека, выросшего в «тоталитарном обществе»?!
На самом деле, это, конечно, ирония. В. М. Глушков прекрасно понимал, что общегосударственная автоматизированная сеть для сбора и обработки информации может быть использована для полного порабощения человека. О таком использовании кибернетики предупреждал еще основатель кибернетики Норберт Винер в своей книге «Кибернетика и общество».
Просто Глушков был уверен, что кибернетику можно использовать и по-другому, то есть для освобождения человека. Притом, он очень точно ухватил как то, в чем состоит действительное основание порабощения человека, так и то, где искать ключик к его освобождению. Современный человек оказывается рабом машины, точнее, ее придатком, функцией машинного производства, а поэтому и только поэтому рабом другого человека. Механизм современного рабства приводится в движение посредством денег.
Поэтому необходимым условием освобождения человека является освобождение его от машинообразного труда, передача его машинам, автоматизация производства. Это только необходимое условие, но недостаточное. Даже само это необходимое условие не может быть исполнено в более или менее полной мере, если параллельно не будет идти процесс освобождения человека от власти денег, то есть процесс замены старой дисциплины, основанной на этой самой власти денег, новой дисциплиной, относительно которой в статье «Великий почин» писалось, что когда эта социалистическая дисциплина будет создана, тогда и только тогда возврат назад, к капитализму, станет невозможным, коммунизм сделается действительно непобедимым».
Поэтому и предлагал В. М. Глушков в качестве органической части ОГАС уже на самом первом этапе ее внедрения «двухконтурную систему» денежных расчетов населения: электронные счета для расчетов в государственной торговле и наличные для негосударственного сектора — базар, личные услуги и т.п. Создание «двухконтурной системы», которая позволила бы отделить «социалистические деньги», то есть уже не совсем деньги и даже нечто [177] противоположное деньгам, и противопоставить их старым капиталистическим деньгам — это очень хорошая идея для переходного периода. Но сама по себе, без демократического механизма борьбы против старой дисциплины, которая на самом деле есть не дисциплина, а произвол, эти переходные меры не обеспечивают никакого перехода, а, напротив, обеспечат дискредитацию идеи отмены денег.
В. М. Глушков прекрасно понимал, что нужно не просто устранение денег, а создание новой дисциплины на место дисциплины денег. А это могла быть только «товарищеская дисциплина трудящихся масс», которая, собственно, и может воспитываться исключительно в процессе устранения денег как фактора дисциплины. Это не технический вопрос, а вопрос политический. Поэтому и подчеркивает Глушков противоположность между государственным и общественным контролем. Они воспитывают противоположные качества в людях. Государственный контроль воспитывает не только качества преступника в нормальном члене общества, но и сочувствие к преступнику в остальных членах общества. Общественный же контроль, наоборот, воспитывает ответственность перед обществом и человеческое достоинство.
В упоминаемых здесь работах Глушкова можно найти массу других интереснейших мыслей по поводу внедрения безденежного обращения. Но кому-то может показаться, что все эти рассуждения имеют сугубо теоретический характер или вообще являются утопией. Ведь это все было о социализме, а сегодня на дворе самый что ни на есть капитализм. На самом деле, вмешательство государства в вопросы денежного обращения возникает постоянно и многие шаги в деле отмены денег осуществляются и буржуазными правительствами. Одним из таких шагов, бесспорно, является вытеснение наличных денег и введение обязательного безналичного расчета за более или менее крупные покупки. Тот факт, что при капитализме эти мероприятия осуществляются грубо насильственно и преследуют цели постановки распределения и потребления под тотальный контроль со стороны банков и государства, в данном случае нас мало интересует. Это обстоятельство легко нейтрализуется путем национализации банков и выведения государства из-под контроля финансовой олигархии. Кстати, и в деле национали[178]зации банков имеется опыт, который несомненно может быть использован в будущем. Например, украинское правительство изобрело интереснейший механизм национализации банков. Имеется в виду национализация крупнейшего частного банка Украины «Приватбанка». Он был куплен правительством за 1 грн. И заметьте, что эта гениальная коммерческая сделка не вызвала серьезных возражений ни у бывших собственников, ни у присяжных защитников свободы частной собственности, ни у «западных партнеров», ни критики со стороны российского правительства. Согласитесь, что этот прецедент позволит не принимать во внимание протесты в случае, если под свой контроль будет таким способом брать банки государство, которое будет представлять интересы всех трудящихся, а не просто одной из конкурирующих олигархических групп.
Тщательное изучение идей В. М. Глушкова позволит очень многие явления современной действительности рассматривать сквозь призму задач будущего, которые встанут перед нами независимо от того, отдаем мы себе сегодня отчет или нет. [179]
Очерк четырнадцатый. Политэкономические взгляды В. М. Глушкова
Как известно, работа Маркса «Капитал» имеет подзаголовок «Критика политической экономии». Очень долгое время эта критика была чисто теоретической, поскольку заменить товарные отношения, которые были и остаются до сих пор главным регулятором общественного производства, было нечем. И констатация того факта, что этот регулятор со временем перестает выполнять свою функцию и даже превращается из регулятора в источник хаоса, грозит человечеству катастрофой, ничего не меняет.
Маркс, будучи ученым, а не утопистом, даже не пытается себе представить, чем будут заменены товарные отношения. Он ограничивается мыслью о том, что эта замена не может происходить мгновенно, что должен быть переходный период, в течение которого товарные отношения будут сохраняться и будет продолжаться поиск форм, которые должны прийти им на смену.
Проблему, поставленную Марксом, пробует решить В. И. Ленин. В работе «Государство и революция» он говорит о том, что сутью этого переходного периода является организация тотального учета ресурсов и общественного контроля за нормой труда и потребления. Для организации такого тотального учета и контроля (который, по его словам, «упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок»[151]) он предлагает отказаться от привычной для капитализма бюрократической системы путем преобразования той работы, которую сегодня выпол[180]няют бюрократы (вряд ли кто-то станет утверждать, что они выполняют ее слишком хорошо) в общественную повинность, которую должны, скажем, по очереди, выполнять все члены общества.
Академик В. М. Глушков констатирует, что начиная с примерно 30-х годов XX века, когда наступает так называемый «второй информационный барьер», и товарно-денежные отношения исчерпывают себя и как метод агрегирования экономической информации для создания целостной картины производства и потребления, и как инструмент управления экономикой, даже привлечение всего населения к труду по учету и контролю не решает вопрос.
Тогда, когда он это открыл, уже появилась возможность переводить часть труда по учету и контролю на плечи машин.
Но техническая возможность сама по себе еще ничего не значила. Очень быстро оказалось, что проблема управления экономикой — это вовсе не техническая проблема, а политэкономическая.
И не удивительно, что против проекта ОГАС выступили именно экономисты. Уже достаточно давно среди экономистов сложился своеобразный консенсус относительно того, что под экономикой они понимали исключительно только то, что Аристотель называл хрематистикой — искусством накопления денег. Когда в Советском Союзе говорили, скажем, об экономических методах управления — имелись в виду исключительно рыночные методы, ориентация производства на прибыль, объем продаж, рентабельность предприятия и т. п.
Очень характерной в этом отношении была дискуссия, которую проводил журнал «Вопросы экономики» в 1964 году. Фактически там две группы экономистов вели между собой спор о том, какая хорошая вещь — «экономические методы управления». Одни доказывали, что это вещь очень хорошая, а другие — что это вещь прекрасная. Что касается выступления В. М. Глушкова и Н. П. Федоренко по поводу ОГАС, то это выступление просто не было замечено теми, кто спорил[152].
Глушкову не оставалось ничего другого, как разрабатывать политэкономическую основу для ОГАС самостоятельно. И сейчас можно констатировать, что с задачей он справился неплохо. [181]
Хочу обратить внимание всего на несколько его идей политэкономического масштаба.
Первая. С достижением так называемого «второго информационного барьера» эффективное управление производством на основе товарно-денежных отношений, без прямого качественного и количественного [учёта] потребностей и ресурсов для их удовлетворения, более невозможно.
Вот как передает эту идею В. Моев в своей книге «Бразды управления. Беседы с академиком В. Н. Глушковым»:
«Отныне только «безмашинных» усилий для управления мало. Первый информационный барьер или порог человечество смогло преодолеть, потому что изобрело товарно-денежные отношения и ступенчатую структуру управления. Электронно-вычислительная техника — вот современное изобретение, которое позволяет перешагнуть через второй порог»[153].
Вторая идея. Цель производства лежит вне экономики. Это удовлетворение потребностей общества и всех его членов. Экономика — только инструмент достижения цели. Соответственно, исходным пунктом для управления экономикой не могут служить собственно экономические показатели, а только четко сформулированы задачи по конечному продукту.
В. М. Глушков писал: «Целью развития социалистической экономики является максимальное удовлетворение потребностей как всего общества в целом, так и отдельных его членов. Таким образом, цели развития социалистической экономики лежат вне экономики, задачей же экономики является развитие средств для достижения этих целей. Поэтому исходным пунктом для управления социалистической экономикой должна быть система четко сформулированных задач по конечному продукту, т. е., такому общественному продукту, который потребляется вне экономики».
Третья идея. Целое имеет приоритет над частями. Отсюда вытекают два следствия.
Общественный интерес должен превалировать над индивидуальным или групповым. [182]
Частичные цели надо уметь подчинять целям глобальным. Сначала разработать точно систему в целом, и только потом браться за детали.
«В настоящее время, когда прокладывается фарватер экономики будущего, есть два пути развития кибернетической базы управления. Первый — поставить ряд частных задач, решение которых обещало бы немедленную легкую отдачу, но не давало бы ответы, как будет управляться общество завтра. Ответ якобы будет дан именно завтра, когда удастся привести отдельные, разрозненные части в систему… Второй путь — наметить глобальную перспективу внедрения единой системы новейших средств и методов управления во всей экономике. Сначала точно разработать окончательную систему, а затем внедрять части этого целого»[154].
Четвертая идея. Управление экономикой невозможно без правильного прогноза. Но лучший прогноз — это правильно построенный план.
Причем план должен быть построен так, чтобы по ходу его можно было корректировать. Как в деталях, так и в целом. Для этого предусматривались динамические модели для планирования. В. М. Глушков считал, что «возможность непосредственного перехода прогноза в план позволяет осуществлять непрерывное целенаправленное перспективное планирование, учитывающее все идеи и решения, которые помогают скорейшему достижению поставленных целей».
В своей работе «Кибернетика и социальное прогнозирование», В. М. Глушков отмечает, что в случае социального прогнозирования возникает задача создания так называемых процесионных, динамических моделей, которые описывали бы общественный организм как единое целое и при этом предусматривали возможность оперативно учитывать постоянные незапланированные изменения, которые необходимо будут происходить и влиять на дальнейший ход событий.
Лучшим способом построения эффективного долгосрочного прогноза развития общества (для социализма В. М. Глушков опре[183]делял как оптимальный срок 10-15 лет), как уже отмечалось, Глушков считал преобразование прогноза в план.
«На этот срок, — писал В. М. Глушков, — и должна устанавливаться конкретная цель экономического и социального развития общества, которая обеспечивает его членам максимальный материальный и психологический комфорт при ожидаемом к тому времени уровне развития техники и характере международных отношений. Очень важно подчеркнуть, что понятие комфорта, о котором здесь идет речь, вовсе не сводится к простому материальному комфорту. Не менее (а может быть, и более) важным является комфорт психологический, состоящий из большого числа социальных факторов. В их число входит чувство удовлетворения от достижения тех или иных общественных или личных идеалов и борьбы за их осуществление, чувство безопасности и уверенности в будущем, возможность удовлетворения естественной любознательности человека и чувство прекрасного в результате развития науки, культуры и средств информации, способов согласования интересов всего общества с интересами отдельных его членов и т. п. Да и само понятие материального комфорта нельзя сводить, разумеется, только к личной собственности и величине личного дохода. В большой степени оно определяется такими факторами, как степень развития общественного транспорта и связи, системы образования и здравоохранения, возможность пользоваться благами природы и др. …»[155].
Глушков обращал особое внимание на то, что нельзя путать цель социального развития и средства ее достижения.
«В число целей не включаются, например, тракторы и другие сельскохозяйственные машины, поскольку они являются не самой целью, а лишь средствами (хотя и необходимыми) для достижения других целей (в данном случае — производства хлеба), которые непосредственно служат интересам общества и его отдельных членов»[156].
В. М. Глушков указывал, что именно средства достижения целей являются предметом планирования, в то время как сами цели [184] являются основой прогноза. Точнее, он писал, что «развитие подобных средств должно превратиться из объекта непосредственного прогнозирования в предмет долгосрочного планирования, направленного на скорейшее достижение поставленных конечных целей»[157].
Эту мысль можно считать одной из наиболее важных политэкономических идей Глушкова, поскольку в ней не только зафиксировано одно из главных противоречий социализма — с одной стороны социализм невозможен без отдания приоритета производству средств производства, с другой — целью социализма не может быть производство не только средств производства, но даже производство предметов потребления. Именно подмена главной цели производства при социализме — создания условий для всеобщего всестороннего развития человека — целями достижения высоких показателей производства самого по себе, в том числе и таких показателей как рост материального благосостояния граждан, и привела социализм к краху.
Мнение В. М. Глушкова не зря перекликается с известной мыслью В. И. Ленина об оппортунизме:
«Это забвение великих, коренных соображений из-за минутных интересов дня, эта погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему — может быть происходит и из-за «честных» мотивов. Но это есть оппортунизм и остается оппортунизмом, а «честный» оппортунизм, пожалуй, опаснее всех других…»[158].
Или другими словами: «Оппортунизм состоит в том, чтобы жертвовать коренными интересами, выгадывая временные частичные выгоды. Вот в чем гвоздь, если брать теоретическое определение оппортунизма»[159].
Важно, что В. М. Глушков не просто переносит эту идею в сферу экономической политики, указывая тем самым на опасность под[185]мены цели средствами, но и рассматривает диалектику цели и средств именно в контексте социалистического планирования, показывает пути превращения цели как предмета долгосрочного прогнозирования в четкую систему плановых мероприятий по ее достижению.
В. М. Глушков отмечает, что без использования общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой нечего и думать об эффективном прогнозировании и планировании в условиях социализма.
Органическим дополнением этих идей могут служить известные сейчас принципы управления, которые в свое время сформулировал В. М. Глушков сам для себя, но которыми решил поделиться в своих воспоминаниях, записанных на магнитофон незадолго до смерти:
Первый из таких принципов — единство теории и практики.
«Это вроде принцип не новый, — рассуждает В. Глушков, — но понимается он обычно односторонне, в том смысле, что теория должна иметь практические применения. Вот и все. А я его дополнил тем, что не следует начинать (особенно в молодой науке) практическую работу, какой бы важной она не казалась, если не проведено ее предварительное теоретическое осмысление и не определена ее перспективность. Может оказаться, что надо делать совсем не эту работу, а нечто более общее, которое покроет потом пятьсот применений, а не одно»[160].
Можно без всякого сомнения говорить о том, что этот принцип касается далеко не только кибернетики или какой-либо другой науки. Так же он касается политической экономии, и особенно вопроса соотношения экономической теории и экономической практики в условиях социализма.
«Следующий принцип — это принцип единства дальних и ближних целей. Он близок немного с первым принципом, но все-таки подход к вопросу с другой стороны, с точки зрения времени выполнения этих работ. Звучит он так: в новой науке, какой является кибернетика, не следует заниматься какой-то конкретной ближней [186] задачей, не видя дальних перспектив ее развития. И, наоборот, никогда не следует предпринимать дальнюю перспективную разработку, не продумав, нельзя ли ее разбить на такие этапы, чтобы каждый отдельный этап, с одной стороны, был шагом в направлении к этой большой цели, а вместе с тем он сам по себе смотрелся как самостоятельный результат и приносил конкретную пользу»[161].
Пренебрежение этим последним принципом делает неэффективным управление в любой сфере, а что касается управления в сфере социально-экономической, то игнорирование этого принципа ведет к катастрофе.
Это только главные политэкономические идеи из наследия В. М. Глушкова, но и их, на наш взгляд, достаточно, чтобы увидеть, что альтернатива господствующему в современной экономической науке рыночному подходу возможна. Конечно, эти идеи не могут претендовать на систему. Мало того, они лежат вне традиции политэкономии, что, безусловно, является их недостатком. Но это тот недостаток, который легко можно исправить, рассмотрев эти идеи с точки зрения политэкономической науки, введя их в научный оборот политэкономии. И такое рассмотрение может быть очень продуктивным, особенно, если учесть, что современный экономический «мейнстрим» сам давным-давно находится не только вне науки политэкономии, и вне науки вообще, превратившись в чистую идеологию.
Идеи академика В. М. Глушкова могут оказаться той свежей струей, которая поможет экономической науке выйти из кризиса, в которую завел ее господствующий в последние десятилетия «товарный фетишизм» или, как его недавно назвали, «рыночноцентризм»[162]. [187]
Очерк пятнадцатый. Что противопоставить «рыночноцентризму»?
В этой книге уже очень много было сказано по поводу той роли, которую сыграло в трагической судьбе советской кибернетики господствующее в то время в советской политэкономической науке течение, ориентирующееся на рыночные методы управления. Закончилось же дело тем, что усилиями представителей этого течения было похоронено не только народное хозяйство СССР, но и сама политэкономия. В течение более чем 20 лет эта наука не преподается в вузах, не ведутся исследования в этой области, не пишутся книги и статьи, она исчезла с лица земли. Само ее имя сохранилось разве что по инерции в названиях нескольких кафедр, на которых, впрочем, этой науки все равно нет. К слову сказать, ситуация аналогична той, которая сложилась с кибернетикой.
Тем удивительнее выглядел тот поистине ажиотажный интерес к политэкономии, который проявился в последние годы текущего экономического кризиса. Сначала появились сообщения о переиздании «Капитала» в самых разных странах и росте продаж этой книги в разы. Потом пошли книги, о том, что Маркс все таки был прав[163].
А в 2012 году в Москве состоялся Первый международный политэкономический конгресс стран СНГ, на котором было представлено сотни докладов[164].
Думаю, не будет преувеличением сказать, что идея преодоления «рыночноцентризма» стала центральной идеей этого конгресса.
И это обстоятельство не может не радовать. Это ведь совсем не то, когда критикуют «дикий капитализм» или говорят о необходимости [188] отказа от неолиберальной модели, поскольку в этом случае речь явно идет не об отказе от капитализма, а о стремлении его улучшить, а значит, укрепить. Иногда критики «дикого капитализма» стыдливо умалчивают, что альтернативой ему они считают не «дикий», а «цивилизованный» капитализм, а иногда прямо об этом и говорят. Единственное, о чем не говорят все и любые критики «дикого капитализма» — это о том, что «цивилизованный капитализм» в богатых странах не может существовать без дикого капитализма и такой же дикой бедности в других странах. Точно так же и те, кто критикует неолиберальную модель, обычно собираются заменить ее кейнсианской, «национально-ориентированной» или любой другой «моделью». Какой, собственно, неважно. Важно, что это все равно та или иная модель капитализма.
А тут, кажется, стараются нанести удар капитализму в самое сердце. Берут, так сказать, по основанию — выступают против рынка. А если учесть, что призыв исходит от экономистов, точнее, политэкономов, то и вовсе душа радуется. Они-то ведь понимают, о чем говорят.
Но вопрос о том, что же именно противопоставить рынку, от этого не исчезает. Упомянутые выше авторы призыва к преодолению «рыночноцентризма» апеллируют к плюрализму экономических теорий и открытой их борьбе. Спорить с таким подходом нельзя — даже в советские времена открытая борьба направлений в политэкономии была бы куда более полезной, чем имевшее тогда место протаскивание под видом «марксистско-ленинской» политэкономии самого дикого «рыночноцентризма». Но это не снимает вопроса о том, чем заменить «рыночноцентризм» в действительности.
Поэтому в рамках провозглашенного авторами статьи «плюрализма» попробуем дать свой вариант ответа на этот вопрос.
В конце 80-х — начале 90-х такой вопрос уже поднимался, и рынку тогда противопоставлялся план. Но насколько корректно такое противопоставление?
Разве экономическая сущность социализма исчерпывается планированием или при капитализме планирование не используется? У Энгельса читаем: «…Если мы от акционерных обществ переходим к трестам, которые подчиняют себе и монополизируют [189] целые отрасли промышленности, то тут прекращается не только частное производство, но и отсутствие планомерности»[165].
Г. В. Плеханов в свое время в проекте Программы РСДРП писал еще более определенно, чем просто «плановая экономика»: «…планомерная организация общественного производительного процесса для удовлетворения нужд как всего общества, так и отдельных его членов», — и то Ленин на это заметил: «Этого мало. Этакую организацию еще и тресты дадут. Определеннее было бы сказать «за счет всего общества» (ибо это включает и плановость и указывает на направителя планомерности), и не только для удовлетворения нужд членов, а для обеспечения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества»[166].
Часть наших сторонников наверняка заметят, что одно дело — планирование в пределах капиталистического предприятия, монополии, и совсем другое — государственный план. Но и они ошибутся. Обратимся еще раз к Энгельсу: «Но ни переход в руки акционерных обществ и трестов, ни превращение в государственную собственность не уничтожают капиталистического характера производительных сил. Относительно акционерных обществ и трестов это совершенно очевидно. А современное государство опять-таки есть лишь организация, которую создает себе буржуазное общество для охраны общих внешних условий капиталистического способа производства от посягательств как рабочих, так и отдельных капиталистов… Чем больше производительных сил возьмет оно в свою собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного капиталиста и тем большее число граждан оно будет эксплуатировать… капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот доводятся до крайности, до высшей точки»[167].
Планирование — это еще не социализм и, тем более, не коммунизм, хотя никакой социализм без планирования немыслим.
Можно, конечно, противопоставлять рыночноцентризму человекоцентризм, но это может оказаться не более, чем красиво [190] оформленной тавтологией, ведь сущность человека, как известно, есть совокупность всех общественных отношений, и фактически это будет противопоставление рынку рынка же. Ведь под рынком тоже имеется в виду не что иное, как определенная совокупность общественных отношений, а именно, товарные отношения — отношения, которые возникают в процессе обмена продуктами труда. Притом, речь идет не о товарных отношениях вообще, точно так же, как не может идти речь о человеке вообще. Под рынком сегодня имеется в виду товарные отношения на определенной стадии их развития — когда товаром становится рабочая сила. Производственные отношения этого периода в политэкономии получили название капиталистических отношений, а общество, возникающее на базе этих отношений, называется буржуазным обществом. Каждый же отдельный человек выступает как продукт этого общества, а его отдельность как представителя определенного рода товара (не важно, будет ли этим товаром капитал или рабочая сила) — как условие воспроизводства господствующих в этом обществе капиталистических (рыночных) отношений.
Согласитесь, что это не очень важно, будете ли вы ратовать за капитализм или только за создание условий, при которых комфортно отдельным капиталистам (к примеру, представители мелкого и среднего бизнеса) или даже отдельным пролетариям. Прежде чем общество сможет поставить человека в центре своих устремлений, оно должно выработать такого человека, который мог бы быть целью общественного развития, то есть цельного человека, то есть человека, который бы мог ставить целое, общественное выше частного, индивидуального. Но, увы, вырабатывает современное общество как раз человека все более частного, «одномерного». Собственно, оно вырабатывает определенную производственную функцию, а не человека. И это факт, а не просто упрек.
Но именно на это делали ставку классики марксизма, которые считали, что, редуцируя человека к функции, превращая его в придаток к машине, этим самым капитализм вырабатывает себе могильщика. В этом суть экономического учения марксизма.
Рынку может быть противопоставлена не какая либо его форма проявления, а только «не рынок». Характерно, что Ленин, оказавшись в условиях, когда еще было неизвестно, что именно может [191] быть противопоставлено товарному производству, рынку, не стал выдумывать ничего, а остановился на отрицательном определении.
В замечаниях на книгу Н. В. Бухарина «Экономика переходного периода» он пишет, что с преодолением анархии производства товар превращается в «продукт, идущий на общественное потребление не через рынок»[168].
Собственно, уже у Маркса были весьма точные догадки насчет того, что придет на смену рынку, но понимая, что это не более, чем догадки, он на них не акцентировал внимания. Так, к примеру, в подготовительных рукописях к «Капиталу» Маркс уделяет очень много внимания разработке идеи «автоматической фабрики» или фабрики как автоматической системы машин, каковую он считает адекватной капитализму формой средств труда. Он подчеркивает, что автоматическая фабрика, которая приходит на смену разделению труда в мануфактуре, полностью переворачивает содержание труда и даже в определенном смысле уничтожает труд, превращая рабочего из субъекта труда в придаток к машине.
«Теперь, наоборот, машина, обладающая вместо рабочего умением и силой, сама является тем виртуозом, который имеет собственную душу в виде действующих в машине механических законов и для своего постоянного самодвижения потребляет уголь, смазочное масло и т. д. (вспомогательные материалы), подобно тому как рабочий потребляет предметы питания. Деятельность рабочего, сводящаяся к простой абстракции деятельности, всесторонне определяется и регулируется движением машин, а не наоборот. Наука, заставляющая неодушевленные члены системы машин посредством ее конструкции действовать целесообразно как автомат, не существует в сознании рабочего, а посредством машины воздействует на него как чуждая ему сила, как сила самой машины»[169].
При этом Маркс указывает на то, что, «в машине, а еще больше — в совокупности машин, выступающей как автоматическая система, средство труда по своей потребительной стоимости, т. е. по своему вещественному бытию, переходит в существование, адекватное основному капиталу и капиталу вообще, а та форма, в ко[192]торой средство труда в качестве непосредственного средства труда было включено в процесс производства капитала, уничтожается, превращаясь в форму, положенную самим капиталом и соответствующую ему»[170].
Эта форма, — считает Маркс, — отнюдь не является абсолютной:
«Но если капитал приобретает свою адекватную форму в качестве потребительной стоимости внутри процесса производства только в системе машин и в других вещественных формах существования основного капитала, таких, как железные дороги и т. д. (о чем мы будем говорить впоследствии), — то это отнюдь не означает, что эта потребительная стоимость, эта система машин сама по себе является капиталом, или что ее существование в качестве системы машин тождественно с ее существованием в качестве капитала. Подобно тому как золото не лишилось бы своей потребительной стоимости золота, если бы оно перестало быть деньгами, так и система машин не потеряла бы своей потребительной стоимости, если бы она перестала быть капиталом. Из того обстоятельства, что система машин представляет собой наиболее адекватную форму потребительной стоимости основного капитала, вовсе не следует, что подчинение капиталистическому общественному отношению является для применения системы машин наиболее адекватным и наилучшим общественным производственным отношением»[171].
На мой взгляд, именно эта мысль Маркса осталась совершенно непонятой представителями советской политэкономии. Они даже если и не считали, что подчинение капиталистическому общественному отношению является для применения системы машин наилучшим общественным производственным отношением, то, в любом случае, даже не пытались выяснить, а какое же производственное отношение является ему «наиболее адекватным».
Ленин, который, разумеется, не читал эти строки Маркса, тем не менее, мыслил с ним в унисон и выражался почти теми же словами и образами.
«Учет и контроль — вот главное, что требуется для «налажения», для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по [193] найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката». Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну. Учет этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок… Все, общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы»[172].
На практике оказалось, что функции контроля и учета за мерой труда и потребления действительно просты, но количественно они неподъемны для людей.
В. М. Глушков подсчитал, что только для того, чтобы обеспечить тот уровень управляемости промышленностью, который был достигнут в СССР в 30-х годах, к середине 70-х все население СССР должно было бы быть занято исключительно экономическими расчетами.
Эта проблема легко решалась с помощью электронно-вычислительных машин, которые к тому времени уже могли справиться и с гораздо большим объемом счетной работы.
Но идея того, что ЭВМ можно использовать для экономических расчетов, что они могут выполнить ту роль, которую в условиях капитализма выполняет оборотный капитал — соединить в единое целое «автоматические фабрики» — оказалась далеко не очевидной. Почему она была неочевидной для буржуазных экономистов — ясно. Для них рыночная форма связи между производителями представлялась не только естественной, но и единственно возможной.
Но почему этого не видели и не хотели видеть советские политэкономы — это вопрос, требующий очень тщательного исследования.
Советские экономисты в большинстве своем оказались в стане противников идеи академика В. М. Глушкова о создании Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой.
Суть идеи состояла в том, что использовать предлагалось не просто отдельные машины, а сразу создать целостную систему на [194] основе единой общегосударственной сети вычислительных центров (ЕГСВЦ), которая обеспечивала бы автоматизированный сбор и обработку экономической информации. Глушков с самого начала задумывал систему как альтернативу товарно-денежным отношениям и, по его словам, в проекте даже был раздел, предусматривающий переход на безденежную систему расчетов населения. Конечно, к этим задумкам можно было предъявить массу претензий политэкономического характера, но политэкономы просто постарались не заметить, где проходит главная линия борьбы и вместо того, чтобы помочь кибернетикам, которые на ощупь вышли на главный вопрос политэкономии социализма — вопрос путей преодоления товарного способа производства, они втянулись в, как потом оказалось, не очень продуктивную дискуссию по поводу применения математических методов в экономике. Притом, обе стороны этой дискуссии на поверку оказались рыночниками[173], и когда дошло до дела, то есть до принятия решения о том, в каком направлении двигаться стране — в направлении преодоления товарного производства или в направлении расширения сферы действия законов товарного хозяйства, обе «партии» экономистов фактически (кто активно, а кто пассивно) поддержали очевидную авантюру, которую связывают с именем Е. Г. Либермана[174].
Сам В. М. Глушков был полностью уверен в том, что отклонение проекта внедрения общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой было связано в первую очередь с тем, что некоторые экономисты «сбили Косыгина с толку тем, что экономическая реформа, которую они предлагали, ничего не будет стоить, т. е. будет стоить ровно столько, сколько стоит бумага, на которой будет напечатан Указ и Постановление Совета Министров, а даст в результате больше»[175]. [195]
Эта история вообще является очень темной и еще ждет своего исследователя. Ведь Е. Г. Либерман с точки зрения тогдашней экономической науки был никто и появился он ниоткуда. Причем, он был никто не только с точки зрения тогдашней экономической «табели о рангах», но и с точки зрения того, что в политэкономии он, судя по всему, не очень разбирался. Образование у него было юридическое. Потом [он] плотно занимался вопросами учета и организации труда на машиностроительных предприятиях, но с политэкономией, судя по его биографии и списку трудов, сталкивался очень нечасто. Все его заслуги перед экономической наукой ограничивались десятком работ, почти половина из которых — статьи в «Правде» и «Коммунисте». И вдруг ни с того, ни с сего — статья в «Правде», которая развернула всю советскую политэкономию на 180 градусов.
Чудеса!
Эти чудеса можно, конечно, очень легко объяснить тем, что статья была напечатана именно в «Правде», и доля правды в таком объяснении будет. Разумеется, что и в советские времена среди ученых было немало таких, которые умели «держать нос по ветру» и быстренько менять свои научные взгляды в соответствии с последними газетными публикациями. Но это только доля правды, притом, думаю, не большая доля. Позволю себе высказать гипотезу совершенно иного рода. Успех статьи Либермана, на мой взгляд, был обусловлен как раз его политэкономической беззаботностью. Он мог себе позволить игнорировать основания экономической науки, поскольку он их просто не понимал. Он уверенно нес чушь, которая не «лезла» ни в какие научные «ворота». Серьезные экономисты просто боялись это говорить, опасаясь, что их высмеют или обвинят в ревизии марксизма. Либерман же был «экономистом от сохи», с него и взятки гладки. То, что он писал, противоречило науке, но очень хорошо выражало точку зрения тех «хозяйственников», о которых Сталин в «Экономических проблемах социализма в СССР» писал, что закон стоимости «воспитывает наших хозяйственников в духе рационального ведения производства и дисциплинирует их», и главным недостатком которых он считал отсутствие надлежащего марксистского образования. К этому времени их количество в руководстве самых разных уровней уже составило «критическую массу», и нужен был детонатор, который [196] мог вызвать «цепную реакцию». Таким детонатором и послужила статья Либермана.
«Взрыв» длился достаточно долго — чуть больше двадцати лет, но от этого его последствия оказались не менее катастрофическими. Советская экономика в результате перехода на «экономические методы управления» оказалась разрушенной «до основания».
Но остается вопрос — могла ли ее спасти автоматизированная система управления экономикой. Может ли она быть действительной альтернативой «рыночноцентризму»?
На этот счет существуют не только теоретические соображения, но и некоторый экспериментальный опыт. Речь идет о системе «Киберсин», которая была осуществлена под руководством С. Бира в Чили по заказу правительства Народного единства. Сам Бир в книге «Мозг фирмы» приводит свидетельства того, что система действовала весьма эффективно не смотря на то, что она построена была на примитивнейшей технической основе и осуществлялась в экстремальных экономических и политических условиях[176].
Я совершенно сознательно не апеллирую в своих рассуждениях к весьма выгодным, казалось бы, аргументам из сферы «информационного общества», «информационного способа производства» и т. п. Это при том, что некоторые авторы, проводящие исследования в указанной области, приводят весьма разумные доводы если и не в пользу защищаемого мною тезиса, то уж точно — против увековечения или хотя бы малейшей затяжки с преодолением «рыночноцентризма»[177]. Не обращаюсь я к этим теориям только потому, что очень уж часто модные слова и словосочетания сегодня заменяют людям мысли.
А очень не хотелось бы, чтобы проблему «преодоления рыночноцентризма» просто «заговорили» модными словечками. Не так уж часто сегодняшняя экономическая наука ставит проблемы, над которыми действительно стоит думать. А ведь правильно поставленный вопрос — половина решения. [197]
Очерк шестнадцатый. Опыт реконструкции некоторых аспектов экономической составляющей ОГАС
В своих воспоминаниях, касаясь судьбы первого варианта проекта Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой (ОГАС), В. М. Глушков пишет:
«В конце концов, от проекта, от его экономической, собственно, части почти ничего не осталось, осталась только сама сеть. Так что тот эскизный проект, который есть — он далеко не полный. А все остальные бумаги погибли, потому что раз они были секретными и окончательной формы не получили, то там нечего было рассекречивать, и они были уничтожены, сожжены. А нам не разрешали иметь даже копию в институте. Поэтому, к сожалению, мы не сможем полностью все восстановить»[178].
Возможно, со временем все-таки удастся найти какие-то документы, из тех, которые академик Глушков считал утраченными[179], но нас интересуют не столько документы, сколько идеи, которые были в них реализованы. А что касается идей, которые составили экономическую основу проекта, то они вовсе не были секретными, и Виктор Михайлович их всячески пропагандировал в своих работах. Именно попытку восстановить эти идеи В. М. Глушкова найти их внутреннюю связь и надеется предпринять автор в данном очерке.
В. М. Глушков, когда обосновывал необходимость создания общегосударственных автоматизированных систем управления эко[198]номикой, исходил из гипотезы о так называемых информационных барьерах, с точки зрения которой товарно денежные отношения и иерархия в управлении уже, начиная с тридцатых годов, больше не обеспечивали достаточный уровень информации для эффективного управления. По его расчетам, только для того, чтобы поддерживать советскую экономику на том уровне эффективности, который был достигнут в 60-е годы, необходимо было все население СССР превратить в бухгалтеров[180]. ОГАС мыслилась Глушковым не просто как очень производительный совокупный железный бухгалтер, который бы считал с большой скоростью, а как технический инструмент для перехода на новую ступень управления. Оно должно было строиться не на основе товарно-денежных отношений, а на основе научного расчета баланса потребностей общества и его членов и ресурсов для их удовлетворения. ОГАС как система управления экономическими процессами должна была быть органически связна с автоматизированными системами управления технологическими процессами.
Увы, тогда его предложения не были приняты правительством, и предсказанный Глушковым кризис в управлении экономикой был преодолен самым простым способом — ею просто отказались управлять вообще, и Советский Союз разрушили, чтобы не ломать голову над тем, как им управлять.
Но проблема «второго информационного барьера» от этого не исчезла, в том числе и для развитых капиталистических стран.
Там количество чиновников на душу населения уже в начале 90-х годов превышало количество таковых в СССР в три-четыре раза, а за последние двадцать лет выросло более чем в полтора раза.
При этом нужно учесть, что в СССР государственный аппарат выполнял львиную долю функций по управлению экономикой, в то время как в капиталистических странах — это совершенно отдельная армия управленцев, притом зачастую это — паразиты чистейшей воды. Подавляющее большинство работников сферы экономического управления развитых странах сидит в офисах и занято, в основном, тем, чтобы «впаривать» покупателям то, что произведено, как правило, за пределами этих стран и в общем-то публике не очень и нужно, а очень часто — и вредно. Да и у нас количество [199] бухгалтеров по сравнению с советскими временами выросло в десятки раз, хотя производство в разы упало.
По какому то странному недоразумению это безобразие называется информационным обществом.
Но ведь на самом деле — это нечто ровно противоположное. Да, перед каждым из таких работников стоит компьютер. Но чем больше компьютеров используется в управлении, тем больше становится работников в сфере управления. Мало того, каждый здесь превращается в бухгалтера. Например, ученый вынужден думать не о научной стороне дела, а подсчитывать в голове, насколько это будет выгодно, где купить материалы, где потом продать продукт.
В условиях монополистического капитализма ни о какой свободной конкуренции речи быть не может, и ТНК опутывают своим «хозяйственным расчетом» иногда целые группы стран, но анархия производства от этого не ослабевает, а усиливается, и кризисы становятся все более разрушительными, точно так как и конкуренция, переставая быть свободной, только усиливается и принимает характер перманентной мировой войны. Это означает, что математическое моделирование общества снизу вверх приводит не к тем результатам, которые планировались.
Вот какое мнение высказывает о применении математики в современных экономических исследованиях Дж. Сорос в своей книге «Кризис глобального капитализма»:
«Справедливости ради надо заметить, что аргументы в пользу нерегулируемых рынков редко выступают в столь грубой форме. Напротив, исследователи, подобно Милтону Фридману, представили огромный статистический материал, а теоретики рациональных ожиданий прибегали к изощренным математическим выкладкам. Меня уверяли, что некоторые предусмотрели в своих моделях несовершенную и асимметричную информацию, однако конечная цель всех этих ухищрений заключалась, как правило, в том, чтобы определить совершенные условия, а именно условия равновесия. Мне это напоминает богословские дискуссии в Средние века о числе ангелов, которые могут танцевать на булавочной головке»[181]. [200]
Это что касается применения математики в области современной экономической теории.
Точно такой же результат получается в результате применения математических моделей и машин в экономической практике современного общества. Модели становятся все более изощренными, экономисты получают за них нобелевские премии, а экономический кризис, как будто бы в насмешку над высоколобыми «модельерами», развивается по той «модели», которая представлена в «Капитале» Маркса.
Что касается технической части идеи (что это должна быть целостная система, а не сумма подсистем), то она не только не устарела, но и становится все более актуальной.
Политэкономическая же сторона дела в то время, когда разрабатывалась ОГАС, можно сказать, не была разработана вовсе. По крайней мере, экономистами.
Хотя это не значит, что она никем не была замечена.
Наиболее широко, на наш взгляд, проблема, которую призвана была решать ОГАС, обрисована Э. В. Ильенковым в его статье «Гегель и отчуждение», в которой он писал что «позиция марксиста, защищающего интересы коммунизма против антикоммунистических атак… заключается в том, что радикальная — революционная — форма «обобществления частной собственности», ее превращения в собственность социалистического государства, — это единственно возможный первый шаг к устранению разрушительных тенденций частной собственности. Но только первый. Вторым шагом может быть только глубокий переворот во всей системе общественного разделения труда, в условиях непосредственного труда, в том числе и в технических его условиях. Если внутри производства индивид по-прежнему остается еще «деталью частичной машины», т. е. профессионально ограниченным частичным работником, то общественная собственность остается для него общественной лишь формально, и никакое моральное усовершенствование этого индивида еще не превращает его в действительного «собственника» обобществленной культуры. Ибо в этом случае в виде «системы машин» ему по-прежнему противостоит «отчужденная» от него наука и реальное управление всей системой машин, осуществляемое особым аппаратом управления. Действительное «обобществление» производи[201]тельных сил в этом смысле может совершиться только через присвоение каждым индивидом тех знаний, которые «опредмечены» (и в социальном плане — обособлены, «отчуждены» от него) в виде науки и в виде особого аппарата управления»[182].
Сам Ильенков, оставаясь прежде всего философом, сосредотачивал свое внимание на так называемой «духовной составляющей» этой задачи. Именно поэтому он писал:
«В этом плане задача полного снятия «отчуждения» совпадает с задачей создания таких условий непосредственного труда и образования, внутри которых каждый индивидуум — а не только некоторые — достигал бы подлинно современных высот духовно-теоретической, технической и нравственной культуры. Ибо только в этом случае он становится подлинным, а не формальным хозяином всего созданного в рамках «отчуждения» мира культуры»[183].
Увы, дальше Ильенков ни одним словом не обмолвился по поводу того, в чем должен состоять определенный им в качестве «второго шага в устранении разрушительных тенденций частной собственности» «глубокий переворот во всей системе общественного разделения труда, в условиях непосредственного труда, в том числе и в технических его условиях».
В сходном положении двенадцатью годами раньше оказался Сталин, который в своих «Экономических проблемах социализма в СССР» однозначно констатировал необходимость преодоления тенденций товарного хозяйства, но тоже не сказал ни слова о том, каковы технические условия этого преодоления.
Он пишет:
«Конечно, когда вместо двух основных производственных секторов, государственного и колхозного, появится один всеобъемлющий производственный сектор с правом распоряжения всей потребительской продукцией, товарное обращение с его «денежным хозяйством» исчезнет, как ненужный элемент народного хозяйства»[184]. [202]
В то же время, рассуждая о возможных путях исчезновения товарного обращения, Сталин обращает внимание исключительно на организационную сторону этого вопроса, не видя здесь технической проблемы:
«Каким образом произойдет создание единого объединенного сектора, путем ли простого поглощения колхозного сектора государственным сектором, что мало вероятно (ибо это было бы воспринято, как экспроприация колхозов), или путем организации единого общенародного хозяйственного органа (с представительством от госпромышленности и колхозов) с правом сначала учета всей потребительской продукции страны, а с течением времени — также распределения продукции в порядке, скажем, продуктообмена, — это вопрос особый, требующий отдельного обсуждения»[185].
Точнее, техническая проблема здесь уже присутствует — «новый общенародный хозяйственный орган» должен наладить сначала учет всей потребительской продукции страны — но Сталин, скорее всего, пока еще не понимает, что это, в первую очередь, техническая проблема.
Видимо, здесь сработала известная формула Маркса, согласно которой «человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже существуют или, по крайней мере, находятся в процессе становления»[186]. Когда Сталин писал «Экономические проблемы», первая в СССР электронно-вычислительная машина только-только вступила в строй, а о том, что ЭВМ можно применять не просто для решения отдельных математических и технических задач, но и для сбора и автоматизированной обработки экономической информации, тогда не догадывался еще никто. Даже специалисты в области электронной вычислительной техники начали задумываться над таким применением ЭВМ только пять лет спустя.
Идея применения сети ЭВМ для экономических расчетов в 1950-х годах витала в воздухе. Об этом говорили и писали [203] А. И. Китов[187], И. С. Брук[188]. Но первыми, кто попытался реализовать эту идею на практике, были, скорее всего, академик В. С. Немчинов и его ученики. Такой вывод можно сделать не только из воспоминаний В. М. Глушкова, который говорит, что к тому времени, когда ему поручили начать работу над ОГАС, то есть в 1962 году, «у нас в стране уже имелась секция единой системы вычислительных центров для обработки экономической информации», которая была создана по инициативе Немчинова и (или? — В. П.) его учеников. О том, что Немчинов вполне мог быть первым инициатором использования сети машин для обработки экономической информации, свидетельствует и изучение его научных интересов второй половины 50-х годов.
В конце 1957 г. по инициативе В. С. Немчинова группа выпускников экономических вузов была направлена в Новосибирск для освоения основ экономико-математических исследований, а уже в 1958 г. на ее основе была создана Лаборатория экономико-математических методов.
В том же 1958 г. в Академии наук СССР состоялось первое координационное совещание по применению математики в экономике. В апреле 1960 г. состоялось первое заседание инициированного Немчиновым Научного совещания по применению математических методов и электронно-вычислительных машин в экономике и планировании.
А 20 мая 1960 г. Президиум АН СССР вынес постановление об организации Научного совета Академии наук СССР по применению математических методов и вычислительной техники в экономических исследованиях и планировании.
Правда, та сеть, которую они предлагали использовать, не была сетью в том понимании этого слова, о котором мы говорим сейчас. Вот что пишет об этом Глушков:
«Они предложили следующее: поскольку вычислительная техника дорогая, то надо использовать ее коллективно, но не в режиме [204] удаленного доступа — они, экономисты, этого ничего не знали (а тогда не только экономисты этого не знали у нас, а и специалисты по вычислительной технике). Поэтому они фактически скопировали предложения, которые были в 1955 г. подготовлены Академией наук о создании системы академических вычислительных центров для научных расчетов (в соответствии с этими предложениями и наш вычислительный центр был создан). Они предложили точно то же самое сделать для экономики: построить в Москве, Киеве, Новосибирске, Риге, Харькове и т. д. крупные вычислительные центры (государственные), которые обслуживались бы на должном уровне, а туда бы различные экономические учреждения приносили бы свои задачи, считали бы, получали результаты и уходили. Вот в чем состояла концепция»[189].
Дальше В. М. Глушков пишет следующее:
«Меня, конечно, такая концепция удовлетворить не могла, потому что к этому времени мы уже управляли объектами на расстоянии, передавали данные из глубины Атлантики прямо в наш вычислительный центр. Это была явно несовершенная концепция, даже для того времени».
Заметьте, что все это происходило за четыре года до появления АРПАНЕТа.
Но еще раньше, в 1959 году появилась докладная записка А. И. Китова в ЦК КПСС, которая позже получила название «Красная книга», в которой идея использования сети машин с удаленным доступом была сформулирована ясно.
Заслуга Немчинова и его учеников в становлении идеи ОГАС состоит еще и в том, что они отстаивали и развивали советскую традицию использования математики в экономической науке. А эта традиция была пионерской во многих моментах.
Первым серьезным достижением в применении математического моделирования в экономике стала разработка межотраслевого баланса производства и распределения продукции в народном хозяйстве страны за 1923/24 хозяйственный год. В основу этого метода легли схемы расширенного воспроизводства К. Маркса, а также идеи русского дореволюционного экономиста В. К. Дмитриева, [205] который в своей работе «Экономические очерки. Опыт органического синтеза трудовой теории ценности и теории предельной полезности» (1904 год) предложил систему уравнений, которая представляла собой линейную систему «затраты — выпуск», где затраты труда служили в качестве первичного фактора производства.
Другой вопрос, что эта тенденция так и не стала полноценной составляющей ОГАС, поскольку основные ее представители так и не смогли понять, если можно так выразиться «главного вопроса политэкономии» — вопроса о том, что законы политэкономии не вечны, и что задача специалистов в этой области состоит в том, чтобы найти те законы, которые приходят на смену закону стоимости. В. М. Глушков в этом отношении оказался на голову выше всех экономистов, но было бы наивно ожидать, что он сможет выполнить за экономистов их работу. [206]
Очерк семнадцатый. Возможна ли ОГАС при капитализме?
Ни одна страна сегодня даже не ставит вопрос о внедрении чего-то похожего на ОГАС или КИБЕРСИН даже в самой отдаленной перспективе.
Самый максимум автоматизированных систем управления общегосударственного уровня — это электронные избирательные системы, да и то с их внедрением в жизнь — большие проблемы: в США, например, не в последнюю очередь из-за большого количества неграмотных (до 20 %), поэтому там электронная система выборов существует только наряду с обычной.
Мало того, есть серьезное движение вспять и во внедрении АСУ ТП. Не только у нас, но и в Японии исчезают автоматизированные линии. Само направление разработки заводов-автоматов выходит из моды. Объяснять все это злой волей чиновников неверно. Разве заводы-автоматы как-то мешают чиновникам?
По большому счету, им никак не могут мешать и общегосударственные системы автоматизированного сбора и обработки информации. Ведь решения принимают вовсе не чиновники среднего или низшего звена, которых АСУ, по идее, должны бы вытеснять (а на самом деле не только не вытесняют, но увеличивают их количество), а чиновники высшего звена, которым автоматизация сбора и обработки информации, вроде бы, только помогает держать в руках подчиненных. Дело не в чиновниках, а в самой системе производства, которая заставляет укрывать информацию. Притом прятать ее приходится не только от чиновников, но и от конкурентов. И никакое уменьшение налогового пресса ничему здесь не поможет. Ведь именно в странах так называемого «налогового рая» вся экономика полностью находится в тени. Затем, собственно, туда и идут капиталы, чтобы «отмыться». Да и в США, при их невероятно низких налогах на капитал и невероятно жестком контроле за их [207] уплатой, «теневой сектор» существует (вспомните хотя бы скандалы со швейцарскими банками, которых США заставили открыть информацию о счетах американских граждан, которые с помощью этих самых банков уклоняются от налогов[190]).
И дело тут не в том, что капиталисты — «плохие ребята». Даже если бы они были очень честными, они не смогли бы давать действительную, а не препарированную информацию о своем производстве, а тем более, о своих планах, поскольку в этом случае ею бы воспользовались конкуренты, и «честные парни» просто очень быстро перестали бы быть капиталистами. Для того, чтобы можно было внедрить нечто подобное ОГАС в сегодняшних условиях, нужно устранить конкуренцию между производителями. Но, кажется, сегодня немного людей, готовых ставить вопрос таким образом.
В. М. Глушков писал об этом прямо:
«Жизнь показывает, что открываемые кибернетикой и электронно-вычислительной техникой новые возможности в решении комплексных задач социального прогнозирования, планирования, управления общественным развитием способно осуществить лишь социалистическое общество. Наличие антагонистических классов и групп, конкурентная борьба фирм, порождающая промышленные тайны, исключают в условиях капитализма возможность построения действительно комплексных систем управления в национальных масштабах»[191].
Кому-то может показаться, что в этих словах много идеологии.
На самом деле, это чистая точная наука, которая полностью подтверждается опытом развития экономики за прошедшие почти 40 лет с того времени, как эти слова были написаны. Ни одна, даже самая богатая страна не только не сумела создать общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой (или хотя бы общегосударственной автоматизированной системы сбора и обработки информации для управления), но даже не ставит перед собой подобной задачи.
Такие слова, как написал Глушков, могут нам не нравиться, но если они подтверждаются на практике, с ними приходится считаться. И наоборот, кому-то могут очень нравиться идеи насчет того, [208] что свободная игра рыночных сил, конкуренция, частная инициатива сами по себе, без каких-то там дорогостоящих информационных сетей и сложнейших научных расчетов, приведут к процветанию общества и ко всеобщему благополучию, но это, увы — чистейшей воды идеология.
Есть еще один вариант — проповедовать соединение и того, и другого. С одной стороны, рынок (свободный или, еще лучше, регулируемый), а с другой стороны — автоматизированные системы управления. Все довольны, все смеются, даже самому приятно такое читать — гармония. Но увы, такая гармония носит чисто идеологический характер, потому, что в действительности будет все то же самое «наличие антагонистических классов и групп, конкурентная борьба фирм, порождающая промышленные тайны», которые «исключают в условиях капитализма возможность построения действительно комплексных систем управления в национальных масштабах».
Идеолог капитализма здесь начнет говорить — что его слушать, этого Глушкова?! Он — порождение командно-административной системы или «это его заставили», в общем, не будем его слушать, а будем слушать то, что нам приятно слушать — про свободу, про конкуренцию и даже про какие-нибудь инновации. Идеолог социализма, наоборот, скажет, вот, я вам говорил, что раньше было лучше, а при капитализме даже ОГАС невозможна. Практик, даже сочувствующий социализму, на это резонно ответит, что «вчерашним обедом сыт не будешь».
Что касается ученого, то его не может устраивать ни одна из представленных точек зрения. Хотя бы потому, что общегосударственные системы автоматизированные управления — это на самом деле — не «вчерашний обед», а завтрашний, если можно так выразиться. Так считал В. М. Глушков, который говорил, что только так преодолевается «второй информационный барьер», связанный с тем, что товарно-денежные отношения и иерархия в управлении, которые были эффективны как инструмент управления вплоть до 30-х годов XX ст., но уже к 60-м полностью себя исчерпали.
Тем не менее, ни Глушков, ни какой-нибудь другой серьезный кибернетик никогда не говорил, что автоматизированные системы управления экономикой в принципе невозможны при капитализме. Речь идет только о том, что они невозможны как действительно [209] комплексные и в национальных масштабах. Так пусть будут хотя бы фрагментарные и в масштабах корпораций. Даже на такого рода моделях можно отрабатывать основные принципы научно-обоснованного управления, устранять ошибки, доводить детали. Когда-нибудь все это пригодится. Главное, не питать никаких иллюзий насчет их эффективности. Глушков считал, что эффективность АСУ прямо пропорционально зависит от масштаба управляемого объекта. А кроме того, что объединить отдельные фрагменты автоматизированного управления в единое целое очень трудно (на самом деле, невозможно), поэтому начинать нужно с целого.
Понятно, что ни о какой целостной общегосударственной системе управления экономикой сегодня ни в России, ни на Украине, ни в Китае и речи быть не может. Но это не важно. Очень важно сохранять традицию подготовки кадров, способных мыслить соответствующими категориями. Иначе придется начинать не просто с фрагментов, а с полного ноля.
Будут люди, знакомые с этой проблематикой, владеющие соответствующими идеями — будут общегосударственные системы управления. За техникой сегодня дело не станет. Глушков и мечтать не мог о тех мощностях, которые есть у нас в распоряжении, когда проектировал ОГАС, а Бир и вовсе едва ли не на двух «Паккардах» сделал вполне функционирующую систему, работавшую в самых экстремальных социальных условиях. И наоборот, мощностей сегодня — с избытком, но когда нет идей — то любая машина превращается в мертвое железо.
Когда мы разбираем вопрос о том, возможны или невозможны общегосударственные автоматизированные системы управления при капитализме, мы не должны забывать, что автоматизированные системы управления экономикой — это не просто какая-то идеологическая схема, под которую нужно подогнать живую жизнь (технократическая утопия, как именуют ее противники), это — требование самой экономики. Если бы свободная игра рыночных сил успешно разрешала все экономические проблемы и не приводила к кризисам, то кто бы вообще стал говорить о необходимости разумного учета потребностей, ресурсов и планирования производства? И государство бы не вмешивалось в производство, а дальше бы спокойно выполняло функции «ночного сторожа». [210]
Но реально такое положение сегодня нигде не наблюдается и существует разве что в головах самых безумных либералов, никогда не соприкасавшихся с реальной экономикой. Современное капиталистическое государство не просто активно вмешивается в экономические процессы, но и планирует, рассчитывает ресурсы, распределяет огромную массу произведенных продуктов, минуя рынок. Государственные бюджеты развитых стран по объемам давно превзошли ВВП Советского Союза времен начала проектирования ОГАС. Мало того, некоторые транснациональные корпорации по объемам производства далеко превосходят ВВП не самых маленьких стран. К примеру, Ройял датч шелл в 2009 году имела выручку почти равную ВВП Украины (в 2008 году она в полтора раза превышала украинский ВВП). Разница состояла только в том, что, не смотря на кризис, ТНК имела более 12 млрд чистого дохода, а Украина — 8 млрд долл. дефицита бюджета плюс 104 млрд долл. внешнего долга. Естественно, что надеяться эффективно управлять такими экономическими системами с помощью методов, открытых в XVIII ст., могут только совершенно безнадежные оптимисты.
В. М. Глушков называл эту ситуацию, когда товарно-денежные отношения не в состоянии больше регулировать производство, «вторым информационным барьером» и говорил, что он возник еще в 30-х годах XX ст.
Выход он видел только в замене товарно-денежных отношений более разумными общественными отношениями, которые в состоянии взять на вооружение для регулирования производства и потребления достижения кибернетики.
Глушков, конечно, не рассматривал вариант развития событий, когда общество будет упорно отказываться даже от уже разработанных систем управления экономическими процессами на основе достижений науки и техники и будет пытаться любой ценой сохранить господство денег над человеком. Но, поскольку мы с такой ситуацией столкнулись, то нам и приходится отвечать на этот вопрос не совсем так, как отвечал на него в свое время (совершенно отличное от нашего) Глушков.
Другими словами, идею общегосударственных автоматизированных систем управления экономикой нужно обязательно популяризировать и искать энтузиастов, которые бы продолжали над [211] ней работать. Ведь рано или поздно переживаемый сейчас период рыночного фундаментализма должен закончиться, и нельзя, чтобы меры по спасению общества (конечно, при условии, что оно вообще захочет спасаться) начинались с ноля. Без соответствующей научной традиции, технических наработок, специалистов, можно просто не успеть что-либо предпринять. Это, во-первых.
Во-вторых, ОГАС по своей сущности — система переходного периода от рыночной системы хозяйства к нерыночной (когда бывший в то время президентом АН СССР М. В. Келдыш забраковал систему безденежных расчетов населения, Глушков согласился и сказал, что ОГАС может работать и без нее[192]) и, по большому счету, она вполне применима и в рыночной среде, но при определенных условиях. Одно из них — это открытие всей коммерческой информации (в том числе и банковской) для управляющего государственного органа, второе — полная ликвидация наличных денег.
Второе условие в некоторых развитых капиталистических странах уже фактически имеется налицо. Первое — пока только наполовину: не существует никакой секретности относительно зарплат, пенсий, социальных выплат подавляющего большинства населения. Но деятельность тех людей, источники доходов которых вызывают наибольшее подозрение, покрыта надежным мраком коммерческой тайны.
Конечно, очень сложно представить демократическое (в смысле, капиталистическое) общество без всеобъемлющей коррупции, без вседозволенности транснациональных корпораций и местных олигархов, без финансовых махинаций и т.п. Но, теоретически возможна ситуация, когда буржуазное государство, тот или иной государственный лидер пожелал бы выступить от имени всей нации, а не просто идти на поводу тех или иных внутренних или международных кланов. И тогда общегосударственная автоматизированная система управления могла бы стать в руках государства очень мощным оружием в борьбе с раздирающими буржуазное общество экономическими противоречиями.
Если коротко подытожить сказанное, то можно сказать, что в полной мере идея В. М. Глушкова, может быть реализована только [212] в условиях социалистической плановой экономики (то есть там, где идет процесс перехода от товарно-денежного хозяйства к нерыночному), но в принципе автоматизированные системы управления экономическими процессами возможны везде, где существует плановые начала в экономике (а при капитализме, начиная с возникновения трестов, они существуют в очень большом количестве).
Элементы автоматизированной системы могут применяться при управлении бюджетом. Мало того, сейчас практически невозможно обойтись без использования таких элементов. Но вопрос состоит в том, что использование элементов автоматизированной системы управления экономикой не обязательно приближает нас к главной цели такой системы — переводу управления экономикой на научную основу. Бюджет — это ведь только распределение произведенного, и если само производство будет оставаться в сфере действия рыночной стихии, то никакая автоматизация не сдвинет страну в целом ни на шаг. То же касается и Е-правительства в целом. Даже реальное правительство в таких условиях не управляет жизнью общества, а является учреждением по обслуживанию интересов крупнейших собственников средств производства, которые почему-то никогда не совпадают с интересами общества в целом и подавляющего большинства его граждан в частности. В таких условиях — в условиях, когда производственные ресурсы сосредоточены в руках небольшого количества частных лиц или компаний — реализация идеи автоматизированного управления экономикой оказывается невозможной. Этот отмечал не только Глушков, но и Винер, и Бир. Но если два последних ограничивались просто критикой рыночных принципов организации производства, то Глушков сформулировал определенные принципы построения автоматизированной системы управления экономикой. Главный из них состоит в том, что начинать нужно с целого, а не с частей. Он понимал, что если начинать «снизу», получится разве что «сборная солянка». Но даже Глушков, когда идея не была принята в ее целостном виде, не отказался от попыток внедрения сначала элементов, чтобы потом попробовать их соединить. Нам же сегодня и подавно «не до жиру», сохранить бы само направление в науке, занимающееся этими проблемами. Но нужно обратить внимание, что в качестве элементов В. М. Глушков рассматривал не автоматизацию любых процессов, а отраслевые АСУ. Другими словами, [213] видимо, существует какой-то предельный уровень «элементарности» автоматизированных систем управления, после перехода которого никаких надежд на собирание из них путного целого не остается. К сожалению, никто пока не пробовал определить такой нижний предел для условий капиталистического производства, но, скорее всего, он тоже не может быть ниже отрасли.
Но самое главное, что нужно принимать во внимание при разборе вопроса, возможно ли создание ОГАС в условиях капитализма — это вопрос об объекте управления. Например, концепции Е-правительства вообще не ставят такой вопрос, а соответственно, вряд ли Е-правительство может рассматриваться как автоматизированная система управления. В лучшем случае, здесь может идти речь об автоматизированной системе сбора и обработки информации. При этом из поля зрения этих систем выпадает самое главное — первичная экономическая информация.
***
В завершение этого очерка хотелось бы еще раз обратить внимание на тот факт, что о невозможности применения ОГАС при капитализме я приводил не свое собственное мнение, а мнение В. М. Глушкова. Что касается моего мнения, то я полностью согласен с Виктором Михайловичем. С ним очень сложно не согласиться хотя бы потому, что более 40 лет после высказанного им мнения при необычайном развитии вычислительной техники мы имеем факт того, что ни одна, доже самая богатая капиталистическая страна, не только не имеет ничего подобного ОГАС, но даже не ставит перед собой задачи построения такой системы. Это факт, который я как исследователь не имею права игнорировать, независимо от того, нравится мне этот факт или не нравится.
Но поскольку я вовсе не бесстрастный исследователь, а такой, который сознательно пропагандирует идею ОГАС и желает этой идее дальнейшего развития, я вынужден в сегодняшних конкретно-исторических условиях занять позицию, которая формально является ровно противоположной той, которая высказана в позиции В. М. Глушкова. Я прекрасно помню, что ни ОГАС, ни любая другая основанная на научных принципах система управления экономикой в этих условиях невозможна, поскольку цель этой экономики — не удовлетворение [214] человеческих потребностей, а прибыль, прибыль любой ценой. Тем не менее, я призываю продолжать разрабатывать идеи ОГАС и даже пытаться внедрять их везде, где это возможно.
Такая моя позиция только на первый взгляд противоречива. На самом деле противоречия здесь не больше, чем в попытках родителей воспитать в своих детях честность, чувство собственного достоинства, способность к самостоятельному критическому мышлению, принципиальность, презрение к приспособленчеству, чинопочитанию, непримиримость к хамству, кумовству, обману, очковтирательству и т. п. Все мы прекрасно понимаем, что человек с такими качествами в современном мире не выживет, его «съедят» еще в школе, не говоря уж том, что с работы любой из нас вылетел бы в двадцать четыре часа, прояви мы хотя бы какой-то намек на такие качества. Но мы воспитываем детей не в расчете на сегодняшние задачи, а, так сказать, впрок, в расчете на некие «идеальные» общественные условия. И, считаю я, правильно делаем, поскольку таким образом мы даем нашим детям шанс когда-нибудь такие человеческие условия себе создать.
Так же и с ОГАС. Сегодня внедрить ее нельзя, но если мы из-за этого перестанем заниматься этими вопросами, то мы очень здорово подорвем себе шансы найти толковый заменитель сегодняшним методам управления экономикой, которые, согласитесь, от науки так же далеки, как далеки те люди, которые сегодня руководят экономикой, от того чему их учила в детстве мама — от честности, презрения к приспособленчеству, принципиальности и т. п.
И здесь имеет место не только простая аналогия, но и самая глубинная связь. Без честности, допустим, ОГАС не построишь даже как систему автоматизированного сбора и обработки информации, не говоря уж об автоматизации управления. А при капитализме честность не в чести. Вовсе не потому, что капиталистов плохо воспитывали, а потому, что если они будут честными, они не будут капиталистами, они быстро разорятся и вынуждены будут уступить более «гибким» в моральном отношении конкурентам. Поэтому так и получается, что капиталистов больше интересуют системы «оптимизации налогов», то есть то, как от них уклониться. Разумеется, они были бы не против получать оперативную правдивую информацию о ситуации на рынке. Она бы им позволила перестроить [215] производство так, чтобы обойти конкурента. Но при этом сами они делиться правдивой информацией о положении дел в собственном бизнесе не спешат. Мало того, солидные фирмы специально содержат сотни специалистов, которые денно и нощно трудятся над тем, как подать информацию о фирме в искаженном виде, чтобы она была правдоподобна, не переходила через рамки законов, но такая, как нужно для фирмы. Подумайте хотя бы о смысле деятельности отделов рекламы, пиар, охраны информации и т. п. Им платят (притом, неплохо платят) исключительно за профессиональное искажение информации, или за то, чтобы никто не мог узнать действительную информацию о положении дел на предприятии.
Но, в конце концов, даже самое буржуазное государство заинтересовано хотя бы в том, чтобы правильно собирались налоги, чтобы фирмы и частные лица не действовали в ущерб национальной безопасности (как например, компания-оператор Фукусимы, которая несколько раз игнорировала предупреждения об опасности аварии на АЭС и сознательно скрывала эту информацию), чтобы знать реальную ситуацию во многих других областях деятельности хозяйственных субъектов, которые по закону должно контролировать государство.
Конечно, фирмы (и госпредприятия тоже) будут стараться искажать информацию, скрывать правду, обманывать. Ну и пусть. Пусть государство добивается от них исполнения закона, пусть наказывает обманщиков.
Даже если вся эта затея закончится полным провалом, по ходу дела будут отработаны очень многие моменты, которые никак не продумаешь за рабочим столом и не увидишь в эксперименте. В конце концов, разработчикам станет ясно, что «строй имеет значение», что ОГАС и подобные системы — это не чисто техническая проблема, и даже не политическая, а политэкономическая проблема поистине глобального масштаба. Другими словами, таким образом до людей (не только специалистов) дойдет центральная мысль Глушкова, который возлагал на ОГАС такие большие надежды.
Конечно, есть большая опасность, что из-за неизбежного провала в условиях принципиальной невозможности ее внедрения сама идея ОГАС будет дискредитирована, но это уже совершенно иной вопрос, требующий отдельного обсуждения. [216]
Очерк восемнадцатый. Киберсин — чилийская ОГАС[193]
Уже после того, как в Советском Союзе ОГАС была «спущена на тормозах», в другом полушарии подобный проект, хотя и в куда более скромных масштабах, взялся реализовать английский ученый Стаффорд Бир.
Уже лет десять тому об идеях Бира начали говорить специалисты, как и о кибернетике в целом. Дошло до того, что в интервью журналу «Открытые системы» один из ведущих специалистов «Майкрософт» Чарлз Херринг заявил о необходимости «вернуться к первоосновам кибернетики»[194].
Активизации публикаций по Биру и «Киберсин» очень способствовало переиздание на русском языке книги Стаффорда Бира «Мозг фирмы», в четвертой части которой он подробно рассказывает о работе своей группы над системой автоматизированного управления экономикой Чили в годы, когда этой страной руководил Сальвадор Альенде.
История участия Стаффорда Бира в чилийском кибернетическомпроекте представляет собой прекрасную иллюстрацию мысли Ленина о том, что специалист приходит к коммунизму по-своему, через свою специальность, а не так, как это делает революционер. Бир принял самое деятельное участие в чилийской революции исключительно как ученый-кибернетик и практический деятель в области менеджмента крупных фирм.
Как известно, в 1970 году президентом Чили стал Сальвадор Альенде — представитель Социалистической партии, которая действовала единым фронтом с коммунистами и другими левыми пар[217]тиями. Следует принять во внимание, что чилийские социалисты имели тогда очень мало общего с тем, что собой представляют социалисты сегодня. Это была очень радикальная партия, иногда даже более радикальная, чем Коммунистическая партия Чили. Поэтому, когда Альенде получил в руки рычаги власти, он начал действовать очень решительно.
Правительство Народного единства предприняло массовую национализацию банков и крупнейших предприятий промышленности. Но национализация сама по себе не решала проблем. Нужно было еще наладить эффективное функционирование национализированных предприятий, что является нелегкой задачей и в значительно более благоприятных условиях, чем те, в которых оказалось правительство Альенде. Эти условия характеризовались как саботажем со стороны внутренней буржуазии, так и жесткой внешней блокадой, организованной правительством Соединенных Штатов Америки, которое привыкло распоряжаться в странах Латинской Америки как в своих колониях, и не допускало даже мысли о том, чтобы позволить в любой из них какие-либо социалистические эксперименты.
Оказалось, что управление национализированным хозяйством с помощью старой бюрократической структуры, какую представляла собой возглавившая процесс национализации Корпорация организации производства (CORFO), никак не могло обеспечить эффективности. Нужны были какие-то новые решения. Таковые предложил генеральный управляющий по технике CORFO, одновременно являющийся одним из политических лидеров Народного единства, Фернандо Флорес. По специальности он был профессором кибернетики и был хорошо знаком с идеями Стаффорда Бира в области кибернетики и организации работы больших предприятий. Именно Флорес подписал письмо к Биру с предложением осуществить его идеи на практике и возглавить проект по организации автоматизированной системы управления хозяйством страны «в реальном времени».
Именно идея «управления в реальном времени» как раз и была ключевой у Стаффорда Бира. Он считал, что основная проблема так называемой рыночной экономики состоит в огромном запаздывании в получении экономических показателей, необходимых для [218] принятия решений. Это запаздывание связано, в основном, с потерей времени при прохождении информации по многоступенчатым бюрократическим структурам, где она обрабатывается и обобщается. По словам Бира, даже в самых развитых капиталистических странах мира основные экономические показатели, необходимые для составления общей картины, получались в его время с опозданием в среднем на 9 месяцев[195].
Бир считал, что всего этого можно было избежать только одним способом: если работу по сбору и первичной обработке информации автоматизировать, чтобы она поступала в центры, где принимаются решения, непосредственно, минуя бюрократические структуры. Он был полностью уверен, что уровень вычислительной техники начала 70-х годов был вполне достаточным для решения этой проблемы. Мало того, он взялся за создание соответствующей системы, зная, что Чили располагала к тому времени всего двумя более или менее мощными электронно-вычислительными машинами. Но проблема, по мнению Бира, была вовсе не в этом. Дело было в том, что, как он писал, «мир богатых никогда не признавал кибернетику как инструмент управления и поэтому до смешного неверно к ней отнесся». Его слова не потеряли актуальности и сегодня. Мощности компьютеров с того времени возросли в миллионы, если ни в миллиарды раз, но «мир богатых» и не собирается использовать эту «умную» технику для того, чтобы организовать производство и распределение на разумных началах.
4 ноября 1971 года, год спустя после вступления Альенде на пост президента, С. Бир прибыл в Сантьяго и вместе с группой специалистов приступил к разработке проекта. За несколько дней был разработан и принят план работы. Основу системы автоматизированного управления экономикой должен был составить проект «Киберсин» — система сбора и обработки информации с элементами автоматического регулирования экономики. Ее функционирование должно было обеспечиваться специальной системой связи, которая получила название «Кибернет». В основу системы была положена существующая в стране телексная сеть. С помощью «Кибернет» каждое предприятие, входящее в состав национальной соци[219]ально-экономической системы (а таковых оказалось около 400), связывалось с компьютером.
Цель «Кибернет» состояла в том, чтобы, с одной стороны, предоставить рабочим комитетам, которые осуществляли руководство национализированными предприятиями, доступ к вычислительным мощностям, а с другой — обеспечить оперативной экономической информацией государственные органы, принимающие стратегические решения.
Основная идея, по словам Бира, состояла в том, чтобы важные индексы работы любого предприятия ежедневно направлялись в центральный компьютер, где бы они обрабатывались и проходили проверку в случае значительного отклонения от заранее определенной нормы. В случае выхода за пределы такого «коридора», вызывающие тревогу данные сначала отправлялись обратно на предприятие для перепроверки, а после подтверждения их истинности центральные органы предпринимали нужные шаги для нормализации ситуации.
Противники плановой экономики выдвигают в качестве основного аргумента против централизованного управления экономическими процессами утверждение, что управляющему органу необходимо было бы учитывать миллионы самых разнообразных постоянно меняющихся факторов, с обработкой которых не справится никакая техника. На самом же деле такой аргумент полностью несостоятелен, и он может выдвигаться только такими людьми, которые вообще ничего не понимают ни в экономике, ни в управлении. Стаффорд Бир, который неплохо разбирался и в том, и в другом, утверждает, что, как показал чилийский опыт, 10-12 интегральных индексов вполне достаточно для того, чтобы наблюдать за работой любого предприятия. Система любой сложности распадается на подсистемы, работа которых, в свою очередь, может быть описана своими обобщающими индексами и т. д.
Просто сторонники рыночной экономики не в состоянии представить себе никакой иной централизации, кроме бюрократической, и никакого иного планирования, кроме такого, которое полностью исключает инициативу исполнителей. Именно такая централизация и такое планирование господствует в рамках капиталистического способа хозяйствования и порождаемого им буржуазного государства. [220]
Но Бир и его чилийские сотрудники мыслили себе централизацию и планирование совершенно по-иному. Главным «действующим лицом» чилийской экономической системы были «рабочие комитеты», под контроль которых государство передавало национализированные предприятия. Но если бы такие предприятия действовали изолированно друг от друга, преследуя исключительно только выгоду своих коллективов и «согласуя» свои интересы только через рынок, ничего хорошего из этого бы не получилось: очень скоро они вернулись бы к капитализму. Это наглядно показал опыт титовской Югославии.
«Киберсин» был призван объединить национализированные предприятия Чили в единую «жизнеспособную систему», которая должна быстро и адекватно реагировать на все изменения «среды».
При этом речь шла не просто о приспособлении экономики к ситуации, которая складывается на рынке. Ставилась задача построить управление экономикой так, чтобы это давало возможность добиваться заранее намеченных целей. С целью грамотной постановки планирования экономического развития была подготовлена программа «Чеко», которая должна была представлять собой динамическую имитационную модель чилийской экономики, способную выполнять прогнозные функции. На этой же моделиможно было математически «просчитывать» построенные на основе полученных прогнозов планы. От обычных методов планирования,которые применялись в социалистических странах и крупных корпорациях, и которые строились на основе метода глубокого балансового анализа, этот подход отличался намного большей динамичностью и гибкостью, хотя страдал некоей «абстрактностью» и, вследствие этого, приблизительностью. Но в условиях нестабильности и революционных перемен, в которых пришлось действовать правительству Народного единства, это было скорее преимуществом, чем недостатком. Все равно просчитанные в деталях планы советского типа в тех, «близких к боевым», условиях были бы заведомо невыполнимыми.
Центральным пунктом, «мозгом» всей системы управления должна была стать «ситуационная комната». Это было место, куда стекалась обработанная с помощью специального пакета программ «Киберстрайд» текущая экономическая информация, которая в ви[221]де графиков и схем, специально разработанных лучшими специалистами в области эргономики, высвечивалась на специальных экранах. Кроме того, на одном из экранов демонстрировались «сигналы неблагополучия» в системах нижнего уровня. Еще один экран служил для демонстрации алгедонических сигналов от нижестоящих предприятий. Под алгедоническими сигналами имеется в виду неаналитическая интегральная реакция на те или иные решения или на сложившееся в результате таких решений положение дел в диапазоне «удовлетворен — неудовлетворен». Со временем алгедонические приборы планировалось установить не только на каждом предприятии, но и в каждом доме и каждой квартире.
Ситуационная комната должна была стать местом, где принимаются стратегические и оперативные решения, то есть помещением для проведения заседаний правительства или отдельных стратегических ведомств. Ее задача состояла в том, чтобы создать принципиально новую обстановку для принятия решений, когда управление становилось непосредственным звеном производственного процесса, когда бюрократическая иерархия заменялась системой автоматизированного обобщения и фильтрации информации, когда типовые, стандартные решения принимались самой машиной, а человек вмешивался только там, где возникала нестандартная ситуация, выходящая за пределы расчетного «коридора».
В перспективе ситуационная комната должна была быть созданана каждом предприятии. Предполагалось построить специальный завод, на котором бы изготавливалось оборудование для ситуационных комнат.
Увы, систему так и не удалось испытать в стабильных условиях, поскольку в Чили тогда таковых не существовало. Условия все время были экстремальными. Но и в экстремальных условиях проект продемонстрировал свою высокую эффективность. В 1972 году в результате подстрекательства внутренней оппозиции и спецслужб США забастовали «гремио» — так назывались в Чили корпорации частных владельцев грузовиков — нечто среднее между профсоюзами и картелями. Экономико-геграфическая специфика Чили в том, что это страна очень растянутая по побережью и практически не имеющая железнодорожной сети. Перевозки осуществляются, в основном грузовиками, а грузовики находились в частных руках. [222] Забастовка «гремио», в руках которых было большинство грузовиков, грозила стране катастрофой, на что и рассчитывали американскиеспецслужбы, организовавшие и профинансировавшие эту акцию. Тем не менее, катастрофы не случилось. Правительству удалось организовать снабжение теми ограниченными средствами, которые остались в его руках. Некоторые министры так и утверждали, что правительство Народного единства тогда устояло исключительно благодаря системе «Киберсин», которая позволила оперативно руководить преодолением транспортного кризиса.
Всего через несколько месяцев «гремио» организовали новую забастовку. Самое интересное, что на этот раз удалось не только не допустить коллапса, но даже улучшить снабжение по некоторым параметрам, благодаря правильной организации с помощью «Киберсин» тех 20 % транспортных средств, владельцы которых поддерживали правительство Народного единства. Согласитесь, что это очень неплохой показатель эффективности для системы управления.
В сентябре 1973 года в результате организованного спецслужбами США военного переворота правительство Народного единства было свергнуто, а президент Альенде убит. С приходом Пиночета в стране прекратились какие-либо разработки по проекту «Киберсин». Некоторые идеи, разработанные непосредственно в рамках этой программы, как, например, идея диверсификации традиционно ориентированного на медь чилийского экспорта, Пиночет взял на вооружение, приписав их авторство себе, но программа в целом, разумеется, прекратилась. Мало того, ситуационная комната, которая ко времени переворота, была перенесена в помещение президентского дворца, была варварски разгромлена. Иностранные участники проекта разъехались по домам, чилийские руководители направлений программы и большинство специалистов были вынуждены эмигрировать. Думается, что большинство из них сегодняеще живы, поскольку в то время они были еще достаточно молоды. Было бы очень хорошо, если бы они опубликовали воспоминания о своем участии в этом уникальном проекте, о котором мы знаем сегодня исключительно из книги Стаффорда Бира. Ведь их опыт очень ценен и нуждается в тщательном изучении. Несмотря на старания правительства США навязать всем странам и народам [223] экономические стандарты «дикого капитализма», лидеров, подобных Сальвадору Альенде, сегодня в Латинской Америке становится все больше. Не за горами то время, когда независимые от США правительства начнут появляться и на других континентах, а возможно даже и в Европе. Без перехода на современные научные методы управления хозяйством такая независимость не может быть ни прочной, ни перспективной.
Нет сомнения, что новые методы управления, способные вывести человечество из тупика, в который его завела давно устаревшая система рыночных отношений, обслуживающая интересы крупнейших корпораций, будут тесно связаны с обобществлением собственности и автоматизацией управленческих процессов. Идеи Виктора Михайловича Глушкова и Стаффорда Бира о создании общегосударственных автоматизированных систем управления экономикой и опыт практического внедрения этих идей (как положительный, так и отрицательный) могут послужить отличной отправной базой для дальнейших разработок в этом направлении. [224]
Очерк девятнадцатый. Эрнесто Че Гевара о преодолении «экономических методов»
Подавляющее большинство современных марксистов с искренним недоумением встречает мысль о том, что суть социализма состоит в преодолении товарного характера производства. Они никак не могут взять в толк, какое отношение может иметь социализм к товарному производству, чем оно ему не угодило? Ведь очевидно, что чем больше производится товаров — хороших и разных — тем лучше. О каком преодолении может идти речь? То, что производя товары, люди производят и соответствующего рода общественные отношения, которые, развиваясь, обязательно приводят к капитализму, эти «марксисты», как правило, или никогда не слышали или, если даже что-то такое и слышали, то никогда над этим серьезно не думали. И надо сказать, что такое непонимание этой азбучной истины марксизма родилось не сегодня и даже не вчера.
Че Гевара был, пожалуй, единственным крупным коммунистом (притом, как крупнейшим революционером-практиком, так — это станет ясно всякому, кто даст себе труд ознакомиться с его теоретическим наследием — и крупнейшим марксистским теоретиком) второй половины XX столетия, который понял как то, что экономической сущностью социализма является преодоление товарных отношений, так и то, что это преодоление непосредственно связано с использованием, как он выражался, «математических методов управления в экономике».
Было не так уж много даже теоретиков, не говоря о крупных политических вождях коммунистического движения, которые понимали хотя бы необходимость преодоления товарных отношений при социализме. Еще меньше было тех, кто понимал, что использование вычислительной техники в управлении экономикой совер[225]шенно бесполезно и не ведет ни к чему иному, кроме как к усилению рыночной анархии, если автоматизация управления не имеет своей целью преодоление товарных отношений.
Самое интересное, что Че Гевара, очевидно, не был знаком ни с идеей Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой (ОГАС) В. М. Глушкова, ни даже с идеями С. Бира, которые гораздо позже, после смерти Че Гевары воплотились в чилийском проекте «Киберсин». Судя по употребляемой им терминологии, он узнал о «математических методах управления в экономике» из работ так называемых «математиков» школы Немчинова, которые сами не смогли удержаться на своих позициях и в конце концов поддержали «рыночников»[196].
Но это и не очень важно, от кого именно Че Гевара узнал о «математических методах управления экономикой», поскольку даже самое детальное знакомство с ними не только не гарантирует понимания необходимости преодоления товарного характера производства, но не гарантирует даже понимания идей отцов кибернетики, которые практически все, начиная от Конрада Цузе, Норберта Винера и заканчивая В. М. Глушковым, мыслили эту науку, в первую очередь, именно как альтернативу, как минимум, капитализму, а В. М. Глушков — и как альтернативу именно товарно-денежным отношениям в целом[197] 188. Даже самые грамотные сторонники использования, [226] как бы сейчас сказали, информационных технологий в управлении, к которым, несомненно, относился один из первооткрывателей линейных методов программирования Л. В. Канторович, получивший Нобелевскую премию за применение математических методов в экономике, были уверены, что рыночные и математические методы управления в экономике можно и нужно совмещать. В упомянутой в примечании дискуссии Л. В. Канторович даже возмущается претензиями в его адрес, будто бы он не принимает прибыль как основной показатель работы предприятий[198].
Что касается Че Гевары, то он твердо выступал против «экономических», то есть рыночных методов управления в социалистической экономике и был уверен, что они ведут к восстановлению капитализма. Так же твердо он был уверен, что альтернативой рыночным методам управления и гарантией победы социализма может быть только решительное и, насколько это возможно, быстрое всемерное внедрение автоматизации, в том числе и автоматизации процессов сбора и обработки экономической информации для потребностей управления. Вот как он формулирует свою точку зрения по этому вопросу в интервью итальянскому журналисту Дж. Тотти:
«…Я уже думаю о проблеме концентрации промышленности, о ее модернизации, в конечном счете — о ее автоматизации. Я добиваюсь, чтобы мы быстрее пришли к использованию электронной техники — во всяком случае, поскольку речь идет об осуществлении экономического анализа, сбора и проверки информации, о статистическом контроле (статистика на Кубе в прошлом просто не суще[227]ствовала), об уничтожении всяческих препятствий, порождаемых бюрократией. Поэтому я утверждаю, что необходимо сегодня начать думать о предстоящем завершении этапа социалистического строительства, о строительстве коммунизма. Не строя, конечно, иллюзий, не надеясь на то, что можно решать дела, произнося слова, не считая, что войти в коммунизм столь же легко, как в кино — купить билет… Но нужно начинать думать о высшем этапе будущего…»[199]
И дальше о том, почему о «высшем этапе будущего» нужно начинать думать с самого начала, а не откладывать это дело на потом, ограничившись поначалу применением характерных для товарного хозяйства методов управления экономикой, тем более, что без использования этих методов поначалу просто не обойтись. Об этом свидетельствует опыт «военного коммунизма» в Советской России, который пришлось срочно сворачивать и переходить к новой экономической политике (НЭП), которая означала возврат к характерным для товарного хозяйства методам управления в экономике. Помнится, в эпоху перестройки из этой истории делали вывод, что НЭП — это и есть истинный социализм. Сторонники перестройки утверждали, что большевики попробовали сначала обойтись без рыночных методов управления, но практика показала, что это невозможно, и гений Ленина состоял в том, что он этот факт признал и соответственно откорректировал политику и даже теорию марксизма.
Конечно, во времена Че Гевары, еще никому в голову не приходило так говорить, но он еще тогда «прочитал» эти еще пока не сформулированные, не созревшие, мысли «между строк» советских учебников, и на этом основании поставил советскому обществу неутешительный «диагноз»:
«Мой тезис состоит в том, что изменения, происшедшие в связи с НЭПом, настолько глубоко отразились на жизни советского общества, что наложили отпечаток на весь последующий этап его истории. И результаты этого — обескураживающие: капиталистическая надстройка во всё более отчетливой форме влияет на производственные отношения, и конфликты, вызванные той «гибриди[228]зацией», которую обозначил НЭП, решаются сегодня в пользу надстройки; происходит возвращение к капитализму»[200].
Заметьте, Че Гевара пишет эти слова в период, когда СССР имел самые головокружительные успехи в области экономики, в образовании, науке, в международной политике и когда совсем недавно было объявлено о построении коммунизма в СССР в течении ближайших 20 лет. И пишет он не только о 60-х годах, а о всей после-нэповской истории СССР и о всех его руководителях после Ленина, а не просто Хрущеве или Косыгине с Брежневым:
«НЭП — это один из крупнейших шагов назад, сделанных СССР, недаром Ленин сравнивал его с Брестским миром. Решение было в высшей степени трудным и, судя по сомнениям, которые терзали душу Ленина в последние годы жизни, если бы ему довелось прожить еще несколько лет, он исправил бы наиболее опасные последствия этого решения. Но его продолжатели этой опасности не увидели, и так возник в конструкции социализма огромный троянский конь — прямой материальный интерес, в качестве [основного] экономического рычага»[201].
Если перевести эту мысль Че Гевары на язык советских учебников, то она будет звучать приблизительно так: главная опасность для социализма состоит в том, что его принципом сделали «от каждого по способности — каждому по труду». Не замечая этой опасности или не придавая ей должного значения, все руководители СССР после Ленина вели страну прямиком к реставрации капитализма.
Но ведь этот принцип для социализма выдвинул сам В. И. Ленин! — воскликнут знатоки советских учебников. И только при полном коммунизме, — добавят они, — будет «От каждого по способности, каждому — по потребностям!». И ошибутся, как минимум, дважды. Во-первых, они выпустили самое главное из того, что писал Ленин о принципе «Каждому по труду». А Ленин, ссылаясь на Маркса, настойчиво и многократно повторяет, что распределение по труду — это буржуазный принцип: [229]
««Равное право» — говорит Маркс, — мы здесь действительно имеем, но это еще «буржуазное право», которое, как и всякое право, предполагает неравенство. Всякое право есть применение одинакового масштаба к различным людям, которые на деле не одинаковы, не равны друг другу; и потому «равное право» есть нарушение равенства и несправедливость. В самом деле, каждый получает, отработав равную с другим долю общественного труда, — равную долю общественного производства (за указанными вычетами).
А между тем отдельные люди не равны: один сильнее, другой слабее; один женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и т. д.
…Справедливости и равенства, следовательно, первая фаза коммунизма дать еще не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и проч. в частную собственность…
Таким образом, в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) «буржуазное право» отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т. е. лишь по отношению к средствам производства…
Но оно остается все же в другой своей части, остается в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества. «Кто не работает, тот не должен есть», этот социалистический принцип уже осуществлен; «за равное количество труда равное количество продукта» — и этот социалистический принцип уже осуществлен. Однако это еще не коммунизм, и это еще не устраняет «буржуазного права», которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда дает равное количество продукта.
Это — «недостаток», говорит Маркс, но он неизбежен в первой фазе коммунизма, ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу. [230]
А других норм, кроме «буржуазного права», нет»[202].
Так вот, первая ошибка любителей советских учебников, как, разумеется, и писавших их ученых-экономистов вкупе с теми партийными руководителями, которые эти учебники одобряли, состоит в том, что принцип распределения по труду, который Маркс и Ленин настойчиво называют принципом сугубо буржуазным, хотя и остающимся при социализме по причине того, что перейти одномоментно к коммунистическому принципу производства и распределения невозможно, они объявили принципом социализма. Благосклонное отношение к товарному производству и даже объявление его «имманентным социализму» с последующим провозглашением прибыли основной целью социалистического производства — это всего лишь необходимые следствия этой роковой ошибки. Ведь если вы признали социалистическим и вполне справедливым очевидно несправедливый и очевидно буржуазный принцип распределения по труду (потратив одинаковое количество труда и получив одинаковую долю общественного богатства, один копит себе на машину, на которой потом будет «грачевать», а другой на точно такие же деньги кормит и воспитывает для общества, скажем, троих будущих работников — своих детей), то у вас нет никаких оснований не признать справедливым превращение в прибыль сверхплановой части произведенного продукта и коллективное потребление этой прибыли работниками этого успешного предприятия в виде, например, заводского дома отдыха на морском побережье.
Но сейчас не об этом. Сейчас о второй ошибке любителей советских учебников. Эта вторая ошибка не менее опасна, чем признание принципа распределения по труду социалистическим принципом, а то даже еще и более опасна, поскольку первая ошибка носит скорее теоретический характер, а вторая — хотя и является прямым следствием этой самой теоретической ошибки — является ошибкой сугубо практической, то есть определяющей совершенно неверное направление деятельности. Точнее, речь идет о том, [231] что эта ошибка ведет к полной бездеятельности именно на самом главном участке борьбы за социализм.
И в самом деле, если «От каждого по способности, каждому по потребностям» — принцип полного коммунизма, то и будем действовать в этом направлении тогда, когда наступит полный коммунизм. А пока займемся развитием товарного производства и накоплением «трудовых доходов». Так рассуждали очень многие в Советском Союзе — от простых колхозников до самых высоких руководителей и ученых.
Не сказать, что этой второй опасности никто не замечал. Валерий Алексеевич Босенко любил цитировать диалог между председателем колхоза «Смерть капiталiзму» Саливоном Часныком и его коллегой из колхоза «Тихе життя» Кондратием Галушкой из очень популярной в советские времена пьесы Александра Корнийчука «В степях Украины», написанной еще накануне войны, в 1941 году:
«Часник. Уперьод, уперьод, Галушко. Хiба товариш Ленiн вiдав свое життя тiльки за те, щоб нашi животи були набитi галушками? Та нiкогда цього не може бути, щоб живiт мечту людей великих убив. Раз до комунiзму йдеш, Кiндрате, так треба йти до нього швидко i щодня.
Степан. Так ви за комунiзм, товарищу Часник? А ви, товарищу Галушка, виходить, проти?
Як! я проти комунiзму?! Хто чув, що я проти? Хiба я несознательний? Але нехай мене Часник не тягне до комунiзму, менi й у соцiалiзмi добре, я тiльки в ньому пристроiвся, i вiн менi ще не надоiв».
И надо сказать, что таких «галушек», которые не только не были против коммунизма, но в свое время жизни не жалели в борьбе за коммунизм, но которым «и при социализме было хорошо», в Советском Союзе оказалось очень много. Возможно, даже, что в среде партийного руководства удельный вес таких настроений был гораздо выше, чем в обществе в целом.
Уже упомянутый здесь Валерий Алексеевич Босенко когда-то в разгар перестройки высказал мысль, которая звучала очень непривычно. Что КПСС потеряла авторитет в народе вовсе не потому, что дала невыполнимое обещание построить коммунизм за 20 лет, а потому, что не было ничего сделано для выполнения этого обеща[232]ния. Народ, который привык к тому, что партия выполняет свои решения, даже если они, на первый взгляд, кажутся совершенно невыполнимыми, был очень разочарован и даже деморализован тем, что для выполнения решения о построении коммунизма не делается абсолютно ничего. Если бы даже не успели за двадцать лет или если бы на пути его построения встретились бы непреодолимые трудности, — говорил В. А. Босенко, — народ бы это понял, но когда руководство партии начало критиковать само это обещание, вместо того, чтобы искать пути к его выполнению, авторитет партии был сильно подорван.
И его никак нельзя было восстановить за счет всемерного повышения благосостояния народа, которое и в самом деле начало стремительно расти, как только руководством страны был взят курс на применение «экономических методов управления» народным хозяйством, а планы построения коммунизма за 20 лет были если и не забыты вовсе, то отложены «до лучших времен».
Народ чувствовал, что «тут что-то не то», но что именно «не то», не мог понять никто. Честных и преданных делу людей, искренне стремящихся к коммунизму, и даже чувствующих, что, раз к нему идешь, то нужно идти «быстро и ежедневно», и в те времена было много. Но все они, как и герой пьесы Корнийчука председатель колхоза Салывон Часнык, были малограмотны в области теории. Настолько малограмотны, что не могли понять даже простейшей диалектической истины, что критика социализма возможна не только «справа», но и «слева», и что такого рода критика для социализма жизненно необходима. Притом эта теоретическая безграмотность была характерна для «теоретиков» даже больше, чем для людей практических. Именно этим объясняется как тот парадокс, что подавляющее большинство так называемых «шестидесятников», начиная как критики социализма «слева», очень быстро оказывались в одном лагере с крайне правыми, так и тот факт, что среди советских диссидентов почти не было рабочих или хотя бы инженеров — сплошная «творческая интеллигенция», то есть люди, далекие от решения реальных практических задач.
А для того, чтобы научиться последовательно критиковать социализм именно «слева», необходимо было соединение революци[233]онного практического действия и глубочайшего изучения теории. Именно такое соединение мы и видим в лице Эрнесто Че Гевары.
Может возникнуть вопрос, откуда у этого Че Гевары, врача по образованию, посвятившего всю свою жизнь революции, такая ясность в понимании вопросов, в которых безнадежно запутались профессиональные советские экономисты и математики мирового уровня, не говоря уж о советском партийном руководстве? Чего же не хватало этим в основном, без сомнения, талантливым, а иногда, получается, судя по нобелевской премии, и гениальным людям, такого, что было у в общем-то простого, не претендующего на особую ученость парня из Аргентины?
Думается, ответ прост. Че Гевара, в отличие от всех этих людей, очень серьезно отнесся к идеям Маркса, которого советские партийные руководители того времени уже просто не читали, а ученые хоть и читали, но, обнаружив, что понять прочитанное не так уж просто, решили сосредоточиться на решении более мелких и более понятных им вопросов, полагая, что вопросы крупные, коренные, разрешатся как-то сами собой. Тем более, что решение мелких вопросов давало непосредственные вполне ощутимые результаты, которые легко конвертировались в научные звания, должности, премии и тому подобные приятные вещи. Попытки же разбираться в вопросах крупных, затрагивающих основы мировоззрения и перспективы развития страны, в основном ничего, кроме крупных неприятностей, не сулили. Эрнесто Че Гевара же с самых юных лет настраивал себя на решение вопросов именно крупных, исторических, поэтому неудивительно, что разочарования в попытках понять Маркса только раззадоривали его — ведь деваться ему было некуда, «советоваться» по поводу интересующих его вопросов, кроме как с Марксом или, скажем, Лениным, ему было просто не с кем. Он пробовал черпать идеи у Фрейда, Сартра, но их идеи оказывались недостаточными для решения тех вопросов, которые ставил перед собой Че Гевара. Вот и возвращался к Марксу, и в первую очередь, к его «Капиталу» снова и снова.
Первый такой «подход» Эрнесто совершил в пятнадцать или шестнадцать лет. Конечно же, мало что понял из прочитанного. Второй раз он возвращается к Марксу через четыре года в универ[234]ситете[203]. И тоже без особого успеха. И только к 26 годам Эрнесто Гевара начинает осознавать себя как марксиста. А осенью 1956 года он пишет письмо матери, в котором говорится следующее:
«В действительности о своей собственной жизни я могу рассказать мало, провожу ее за физической подготовкой и чтением. Думаю, что после прочитанного я превращусь — в вопросах экономики — в настоящую боевую машину, хотя я и забываю прощупывать пульс и выслушивать сердце (это никогда у меня толком не получалось). Мой путь медленно, но верно расходится с призванием к клинической медицине… Святой Карлос приобрел усердного ученика… Я — в процессе смены характера моих занятий; раньше я с переменным успехом посвящал себя медицине, а в свободное время без определенного порядка (en forma informal) изучал святого Карлоса. Новый этап моей жизни требует и изменения этого соотношения; сегодня на первом месте — святой Карлос, он — ось всего и таким останется на все годы, пока шарик будет удерживать меня на своей поверхности…»[204].
Потом Че Гевара не только будет возвращаться к Марксу постоянно до последних дней своей жизни, но и будет после победы революции на Кубе требовать изучения Маркса от товарищей, работающих в революционном правительстве. Заняв пост руководителя министерства промышленности, он организовал для сотрудников министерства регулярные семинары по «Капиталу». Параллельно проводились также семинары по высшей математике. Позже семинары по «Капиталу» были организованы также и для членов правительства Кубы.
Но есть еще одна проблема — как удалось Че Геваре понять «Капитал» Маркса? Ведь он был далеко не единственным, кто читал его не один раз. Можно не сомневаться, что среди советских экономистов было немало людей, которые знали эту книжку чуть ли не наизусть.
Думается, что Че Гевара — это тот случай, о котором Маяковский писал «Мы диалектику учили не по Гегелю». Обычно эту фразу [235] понимают в том смысле, что не нужно изучать диалектику по Гегелю. Маяковский же имел в виду нечто другое, что диалектика есть логика революционной борьбы пролетариата, его теоретическое оружие, «огнестрельный метод» и что непосредственные участники этой борьбы имеют шанс подойти к этой логике не тем путем, которым идут «чистые» теоретики типа Гегеля.
От смутного представления, возмущения несправедливостью, через революционную практику, каковой обычно оказывается поначалу практика разрушения старого строя, к теоретическому осмыслению логики этой борьбы, для которого очень даже пригодится знание Гегеля[205], и от него — назад к практике: в той мере, в которой в этой самой практике акцент смещается на созидательные задачи, которые не решить успешно без более или менее полной ясности в голове, то есть без понимания того, против чего и за что на самом деле ведется эта борьба. Без самого глубокого проникновения в основы теории марксизма понять в этой борьбе практически ничего невозможно, даже будучи самым самоотверженным и преданным делу этой борьбы человеком.
Так вот, перед кубинской революцией встали практические задачи, которые в принципе невозможно было решить без глубочайшего понимания марксистской теории. И Че Гевара оказался одним из немногих ее вождей, который систематически изучал эту теорию.
И с высоты этой теории ему хватило беглого знакомства с советским учебником политической экономии, чтобы не только поставить неутешительный «диагноз» революции советской, но и понять причины такого развития событий:
«Всё проистекает из ошибочной концепции — желания построить социализм из элементов капитализма, не меняя последние по существу. Это ведет к созданию гибридной системы, которая заводит в тупик; причем тупик, с трудом замечаемый, который застав[236]ляет идти на всё новые уступки господству экономических методов, т. е. вынуждает к отступлению»[206].
Только не нужно понимать данную мысль так, что в Советском Союзе руководители были сплошные дураки и ретрограды — эдакие «партейные галушки», которые, не понимая, что рыночные методы управления ведут обратно к капитализму, а вот крутой, начитавшийся Маркса Че Гевара понял, что нужно двигаться «только вперед».
На самом деле все было намного сложнее. Например, проект Единой государственной сети вычислительных центров, которая должна была составить основу автоматизированной системы управления народным хозяйством СССР, мыслившейся как альтернатива рынку, В. М. Глушков разрабатывал отнюдь не по своей собственной инициативе, а по постановлению Совета Министров СССР. И уже другой вопрос, что его оппонентам из числа экономистов-рыночников удалось убедить руководство страны, что рыночная система управления будет «дешевле и эффективней». Социализм — это борьба нового со старым и было бы странно, если бы новое могло рождаться откуда-то еще, а не из этой борьбы. И неудивительно, что новое выигрывает в этой борьбе далеко не с первого раза. И вопрос состоит в том, насколько настойчивы будут в проведении своей линии сторонники нового, насколько готовы к тому, чтобы не опускать руки после очередного поражения, а извлекать уроки из этих самых поражений и даже уметь превращать поражения в «строительный материал» грядущей победы.
В связи с этим было бы неверно представлять дело так, будто Че Гевара призывал просто отбросить рыночные методы управления экономикой и ориентироваться исключительно на «математические методы». Отбросить их, увы, нельзя, их можно только преодолеть. Для этого они должны полностью развиться и исчерпать себя. Именно по этому поводу Маркс писал:
«Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает [237] достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества».
Разные ученые социалистические дурачки истолковывают это положение в том духе, что нужно ждать, когда капитализм себя сам исчерпает. Но таким макаром капитализм если и умрет, то разве что вместе со всем человечеством — притом очень быстро. Ему обязательно нужно помочь умереть «естественной смертью». На то и социализм, чтобы выполнить эту задачу. Фактически речь может идти только о том, чтобы при социализме — под тщательным контролем со стороны пролетарского государства — создать условия, необходимые для того, чтобы максимально ускорить «естественную смерть» рыночных методов управления; как можно быстрее и как можно менее болезненно для дела социализма «пробежать» все необходимые этапы развития этих методов вплоть до их полного самоисчерпания. Внешне это может выглядеть как развитие рыночных методов управления, и различие между «рыночниками» и «антирыночниками» будет состоять исключительно в тончайшем акценте: будет ли это развитие рыночных методов управления с самого начала нацелено на их преодоление или вопрос их преодоления будет отнесен на неопределенное будущее. У Че Гевары эта мысль выражена предельно ясно:
«Необходимо четко и ясно разъяснить следующее: мы не отрицаем объективной необходимости материального стимулирования, но мы против его использования в качестве основного побудительного рычага. Мы считаем, что в экономике подобный тип рычага быстро приобретает качество самоцели и затем его собственная сила довлеет над отношениями между людьми. Не надо забывать, что он пришел из капитализма и должен умереть при социализме. Что мы должны сделать, чтобы он умер?»[207]
В советском же учебнике политэкономии Че Гевара находит нечто ровно противоположное: [238]
«Далее в учебнике отмечается: «Товарное производство, закон стоимости и деньги прекратят свое существование только при достижении высшей фазы коммунизма. Но для создания условий, обеспечивающих прекращение товарного производства и товарооборота на высшей стадии коммунизма, необходимо развивать и использовать закон стоимости и товарно-денежные отношения в период строительства коммунистического общества»[208].
Почему развивать? Мы понимаем, что в течение некоторого времени будут сохраняться категории капитализма и этот отрезок времени не может быть определен заранее, но характеристики переходного периода — это характеристики общества, ликвидирующего старые путы, чтобы быстрее вступить в новый этап. По нашему мнению, тенденция должна состоять в возможно более быстром устранении прежних категорий, включая рынки, деньги, а тем самым и рычаг материальной заинтересованности, или, лучше сказать, условий, которые вызывают их существование».
Че Гевара прекрасно понимал, что в борьбе нужно уметь не только наступать, но и отступать тоже. Хорош не тот полководец, который никогда не отступает, а тот, который умеет каждый шаг отступления превратить в основу для будущего наступления.
Видимо, понимали это и советские вожди. Че Гевара, если и отличался от них в чем-то радикально, то, пожалуй, только в одном — выработанной в ранней юности привычкой сверять свои собственные взгляды на коренные вопросы революции с написанным у «святого Карлоса». Кому-то это может показаться догматизмом, но обычно люди, которым так кажется, просто не открывали книги этого самого «святого Карлоса», ограничиваясь только поклонением ему как иконе. К чему меньше всего располагает чтение Маркса — это к некритическому восприятию каких-либо идей или к некритическому восприятию социалистической действительности, то есть к эмпиризму, в чем совершенно справедливо обвиняет Че Гевара советских ученых-экономистов:
«…утверждение Маркса, высказанное им на первых страницах «Капитала», относительно неспособности буржуазной науки крити[239]ковать самое себя, о замене ею критики апологетикой, к несчастью, применимо сейчас к марксистской экономической науке»[209].
И причиной этой неспособности к самокритике Че Гевара считает отсутствие дисциплины мышления, каковое, в свою очередь, по его мнению, имеет отсутствие привычки систематически обращаться к «Капиталу» Маркса. Вместо этого советские «ученые марксисты» очень часто изощрялись в том, чтобы в сотый раз доказывать, что социализм лучше капитализма, и все, что делалось и писалось от имени социализма — это хорошо: даже если под маркой социализма делались откровенные глупости и писалась откровенная мелкобуржуазная чушь. В связи с этим с определенного времени и были «канонизированы» советские учебники, и подозревали в уклонении от марксизма всех, чьи мысли противоречили учебнику. Такое отношение к марксизму быстро начало распространяться и на Кубе:
«У нас избыток дисциплины в том, чтобы «следовать линии» и недостаток дисциплины сознания, дисциплины поиска ответов… Ведь библией для «борцов за чистоту» у нас был не «Капитал», а учебник»[210].
Нельзя, конечно, сказать, что учебник всегда и при всяких обстоятельствах есть нечто плохое, точно так же, как нельзя сказать, что не нужно показывать, что социализм лучше капитализма. Но очень важно, как во втором случае, так и в первом знать меру. Мерой превращения защиты социализма в превращение ее в апологетику служит, как уже говорилось, постоянная критика его слева, то есть, с точки зрения тех задач, которые еще остаются невыполненными. Мерой же полезности или вредности учебника служит то, насколько он развивает мышление или, наоборот, сковывает[211]. Например, для какого-то самого первого знакомства с основами [240] науки (скажем, в средней школе) учебник — штука необходимая. Но и в этом случае нужно быть крайне осторожным, чтобы школьнику вдруг не показалось, что в учебнике можно найти готовые ответы на любые вопросы. Поэтому даже в учебнике для младших и средних классов школы нужно по возможности представить не одну, а несколько точек зрения на излагаемые вопросы, чтобы чтение учебника приучало ребенка к самостоятельному мышлению, к умению «выдерживать напряжение противоречия». Обязательным дополнением к учебникам в школе должна стать научно-популярная литература или, скажем, научно-популярные фильмы, которые бы знакомили школьников с самыми последними проблемами изучаемых наук. Но все это будет бесполезно, если изучение основ наук не будет дополнено знакомством с их практическим применением в общественном производстве.
Другими словами, уже в школе нужно приучать человека к тому, что жизнь обычно ставит перед людьми такие вопросы, готовых решений для которых в принципе быть не может.
Но что же тогда искал и находил Че Гевара в «Капитале» Маркса, особенно если учесть, что в этой книге не то, что о специфических проблемах, вставших перед кубинским или советским социализмом, не было написано ни слова, но и социализме и о коммунизме вообще упоминается разве что вскользь в нескольких абзацах?
Думается, что у «святого Карлоса» (примечательно, что в тех же самых письмах к матери Че называет Маркса и совсем фамильярно — Карлеситосом), Че Гевара выискивал совсем не готовые решения, а способы проникновения в сущность общественных проблем, притом проникновения под углом зрения революционного решения этих проблем. С самого начала Че Гевара был уверен, что чтение Маркса должно помочь ему «превратиться в настоящую боевую машину» в вопросах экономики. И надо сказать, что он и в самом деле оказался достойным учеником Маркса в области экономической науки. Такую смелость и такую глубину в понимании экономических проблем социализма сумели продемонстрировать только единицы из последователей Маркса. Нет, повторять соответствующие фразы Маркса могли многие, но уметь предложить конкретные решения коренных проблем социализма «здесь и сейчас» не умели, [241] даже когда эти проблемы видели и критиковали рыночные методы управления в социалистической экономике. Именно поэтому решения этих проблем и откладывали на неопределенное будущее.
Че Гевара же умел действовать грамотно «здесь и сейчас». Он целился в самую сущность товарного производства, которая состоит в разделении труда. Например, он предлагал заменить материальное стимулирование созданием условий для смены рода деятельности:
«Ошибка СССР состоит в том, что материальный стимул понимается лишь в одном своем смысле — капиталистическом, хотя и централизованном. Важно же показать трудящемуся его долг перед обществом и наказывать его экономически, если он его не выполняет. Когда же он дает сверх должного, надо награждать его, поощрение может носить и материальный, и моральный характер, но в первую очередь должно выражаться в представлении возможности повысить квалификацию, перейти к работе на более высоком технологическом уровне»[212].
Уже в этом одном абзаце — целая программа перехода к новому миру, где человек перестает быть функцией производства и превращается в его цель. А идей такого масштаба в экономическом теоретическом наследии Че Гевары много, и практически ни одна из них не подверглась пока серьезному изучению, не стала предметом научных и политических дискуссий, не получила даже самого элементарного распространения, не говоря уж о развитии.
И это при том, что экономические воззрения Че Гевары имеют для нас далеко не только историческое значение. Точнее, они имеют для нас именно историческое значение, но не в смысле науки истории, а в смысле исторического действия, которое, правда, вряд ли может быть успешным, если не будут извлечены уроки той истории, на материале которой делал свои неутешительные выводы Че Гевара.
Сквозь призму критических замечаний Че Гевары должна быть внимательнейшим образом пересмотрена вся история социализма в СССР. Было бы очень неплохо посмотреть под углом зрения Че Гевары и на историю китайского «великого отступления», ибо очень [242] глупо сводить его к очередной «измене идеалам». Все любят посмеяться над украинскими патриотами, которые пытаются все описать в категориях «ганьби» или «зрады». Но разве умнее те левые, которые или превозносят современный Китай с его достижениями, или упрекают китайское руководство в измене делу социализма. Ведь даже если измена имеет место, то очень странно объяснять ее личными качествами людей. На это обстоятельство обратил внимание Энгельс еще в «Революции и контрреволюции в Германии»:
«Но когда приступаешь к выяснению причин успеха контрреволюции, то повсюду наталкиваешься на готовый ответ, будто дело в господине А или в гражданине Б, которые «предали» народ. Этот ответ, смотря по обстоятельствам, может быть правильным или нет, но ни при каких обстоятельствах он ничего не объясняет, не показывает даже, как могло случиться, что «народ» позволил себя предать. И печальна же будущность политической партии, если весь ее капитал заключается в знании только того факта, что гражданин имярек не заслуживает доверия».
Но особое значение имеют эти замечания Че Гевары для современной Кубы, которая сегодня совершает свое «отступление». Сам факт того, что это отступление осуществляется организованно, а не представляет собой паническое бегство, как это было в СССР, разумеется, заслуживает всяческого уважения (было бы глупо в сложившихся условиях требовать от Кубы революционного наступления), но тем более важно, чтобы отступление не было принято кубинскими товарищами за принцип, то есть, чтобы они не повторили предсказанную Че Геварой и исполнившуюся с устрашающей точностью судьбу Советского Союза.
И это не проблема Кубы. Кубинская революция с самого начала была и до сих пор остается мировой революцией. И, соответственно, ее успехи или неудачи нужно уметь рассматривать как успехи и неудачи мировой революции. Одним из очень серьезных достижений кубинской революции, имеющим мировое значение, являются выработанные в ходе этой революции политэкономические идеи Эрнесто Че Гевары, которые еще пока только ждут вдумчивого исследования со стороны тех, кому небезразлично будущее этого мира. [243]
Очерк двадцатый. Концепция социально эффективной экономики Н. И. Ведуты
Социалистическую экономику можно сравнить с капиталистической как автомобиль с телегой, запряженной лошадью. Старая лошадь сама знает куда и как ей идти и по самой плохой дороге привезет своего хозяина домой. Автомобиль сам не пойдет. Его надо знать, им надо управлять, ему нужна хорошая дорога. И уже совсем плохо, если за руль сядет параноик или дурак[213].
Если вести речь об автоматизированных системах управления экономикой, то нельзя не вспомнить еще об одном ученом, которого можно было бы назвать конкурентом В. М. Глушкова в этом деле. Конечно, масштабы их деятельности несравнимы. Глушков начал готовить свой проект по поручению зам. председателя Совета Министров СССР, получив при этом большую поддержку, и даже, когда проект был отклонен, он никогда не прекращал пропагандировать свою идею всеми доступными средствами среди самых широких слоев населения СССР. Н. И. Ведута, не смотря на то, что сам занимал серьезные посты (начальник отдела перспективного планирования Госплана БССР, директор научно-исследовательского института технического управления АН БССР, член коллегии Министерства приборостроения СССР), оказался фактически энтузиастом-одиночкой в деле как разработки принципов общегосударственной автоматизированной системы управления народным хозяйством, так и в деле пропаганды своих идей. Но у него было, как минимум одно существенное преимущество перед В. М. Глушковым. Он был [244] не только профессиональным кибернетиком, но и профессиональным экономистом. Притом, нужно заметить, очень грамотным и принципиальным экономистом, каковых среди советских экономистов фактически не было.
Вот как он оценивает ситуацию в экономической науке в СССР:
«После смерти Сталина экономическая наука попала в руки ученых, рассматривавших социалистическое производство как товарное, что в корне противоречит учению классиков о социализме. Эти ученые создали рыночный хозяйственный механизм, превративший преимущество социализма — централизованное управление экономикой в его недостаток, что привело к отставанию в экономическом соревновании с капитализмом»[214].
Здесь следовало бы обратить внимание на то, что Н. И. Ведута не просто противопоставляет рыночный хозяйственный механизм и централизованное управление экономикой, а утверждает, что в результате применения рыночных методов управления централизованное управление экономикой превращается из преимущества социалистической экономики в ее недостаток. То есть, автор неплохо владеет основами диалектического мышления, умеет рассматривать противоположности не только в их взаимоисключении, но и в тождестве, взаимопревращении, переходе друг в друга.
Н. И. Ведута считает, что требовалась серьезная научная работа по совершенствованию централизованной модели управления для доведения ее до уровня, требуемого для человеческого прогресса в нашей стране, вместо чего «централизованный механизм и супердержава СССР, созданные огромными усилиями народа, были демонтированы полностью»[215]. Пути такого совершенствования он пытается в своей книге «Социально эффективная экономика», основные идеи которой мы постараемся разобрать в данном очерке.
Н. И. Ведута совершенно сознательно ставит перед собой задачу объединения возможностей политэкономии и науки об управлении. «Политическая экономия и управление» — так и называется первый раздел его книги. [245]
Вот как видится автору соотношение этих двух наук:
«Политическая экономия изучает объективные законы развития общества, общественных производственных отношений. Наука об управлении изучает законы целесообразного использования объективных законов развития»[216].
Важно отметить, что автор ясно видит предмет этой объединенной науки и задачи, которые она должна решать. Предметом этой науки, считает Н. И. Ведута, является человек. Притом, ясность здесь просто поразительная, каковой невозможно найти ни у экономистов, ни у кибернетиков:
«Рыночные отношения — это антагонистические отношения между независимыми друг от друга товаропроизводителями. Одного товаропроизводителя совершенно не интересует судьба другого, вступившего с ним в рыночные отношения. Каждый стремится взять от другого максимум возможного, что и является движущей силой развития общества. «Рыночному» человеку свойственна бескомпромиссная борьба на поле производства и распределения жизненных благ.
При коллективном производстве жизненных благ природа «рыночного» человека проявляется в стремлении каждого трудиться поменьше, а при распределении коллективно произведенного — получить кусок побольше. Интуитивная оценка различий в затратах человеком жизненных сил в различных процессах труда в единицу рабочего времени, при отсутствии каких-либо технических средств для соизмерения, создает руководителям коллективного производства почву для злоупотреблений в свою пользу. Однако замена частной собственности на средства производства позволяет преодолеть природу «рыночного» человека»[217].
В полном согласии с «учением классиков социализма» Н. И. Ведута понимает человека не как абстракт, присущий отдельному индивиду. «В своей действительности, — писал Маркс, — она есть совокупность всех общественных отношений»[218]. Так же считает и Н. И. Ведута: меняются эти отношения — меняется и природа человека. [246]
Правда, здесь же он сам высказывает положение, которое в корне противоречит учению классиков:
«Государство, как геополитическое понятие, означает форму существования и географического размежевания человеческого общества и представляет собой целостную совокупность органов власти, владельцев средств производства, трудящихся и иждивенцев»[219].
Такое понятие о государстве является не просто крайне наивным, поскольку оно представляет его исключительно с точки зрения господствующих классов, которые кровно заинтересованы в том, чтобы люди путали понятие государство и общество, страна. Оно не верно методологически. Сущность государства нужно искать не в политике и уж точно не в географии. Сущность государства от начала и до конца экономическая.
«По Марксу, государство есть орган классового господства, орган угнетения одного класса другим, есть создание «порядка», который узаконивает и упрочивает это угнетение…»[220].
Правда, здесь же автор пытается поправиться, заметив, что «Реальная власть принадлежит владельцам средств производства»[221]. Но принятие геополитического понятия государства вместо марксистского еще не раз скажется в ходе его исследования.
Отношения собственности автор определяет тоже не по-марксистски:
«Отношения между людьми по поводу их владения конкретными объектами и есть отношения собственности»[222], — пишет он. На самом деле, даже формально собственность предполагает не только владение, но еще и распоряжение и пользование.
Но самый главный недостаток такого подхода состоит во вне-историчности. Вместо того, чтобы рассмотреть, как государство вырастает и как изменяется в процессе изменения производственных отношений, его превращают во внеисторическую абстракцию. Это же недостаток сказывается и при рассмотрении самих производственных отношений. [247]
Но при рассмотрении производственных отношений этот недостаток превращается даже в некоторое преимущество. Так Н. И. Ведута противопоставляет социализм не капитализму, а рынку вообще. Разумеется, что рынок — это абстракция. Но это именно та абстракция, которая является очень продуктивной в данной ситуации. На то обстоятельство, что социализм есть преодоление не просто специфически капиталистических отношений, а товарного производства, а, соответственно, стоимостной формы вообще, обращает внимание Э. В. Ильенков в своем «Ответе тов. Я. А. Кронроду»[223] и рукописи «К выступлению у экономистов 24.II.65»[224]. И точно так же, как и Н. И. Ведута, Ильенков критикует советских экономистов за то, что они пытаются понять социалистическое хозяйство как товарное хозяйство. Он пишет:
«Да, на «социалистической фазе» своей эволюции коммунизм продолжает сохранять («влачить за собой») товарно-денежные отношения. Более того — его собственные, имманентные ему формы отношений между людьми выступают здесь в маске товарно-денежных отношений, и даже находят в них свое формальное — юридически-узаконенное — выражение.
Таким образом те подлинные контуры нашей экономики, которые мы как раз и обязаны обнажить путем анализа, на поверхности выступают в неадекватной себе форме, — в стоимостной форме… их и надо обнаружить путем анализа, очистив их от неадекватных им форм выражения силой абстракции»[225].
Противопоставление социализма капитализму само по себе не решает проблемы и даже, напротив, запутывает ее и усугубляет. Это хорошо видно на примере той постановки проблемы, которую мы находим в «Экономических проблемах социализма в СССР» И. В. Сталина, который капиталистическому товарному хозяйству противопоставляет социалистическое товарное хозяйство. И если Сталин еще понимал, что главная цель — это все-таки уничтожение товар[248]ного хозяйства в целом[226], то, допустим, Я. А. Кронрод, у которого эта мысль была сформулирована задолго до написания «Экономических проблем», уже не считает уничтожение товарного хозяйства первостепенной задачей (для него это вовсе не задача, а дело далекого будущего). И нужно сказать, что советская политэкономия развивалась не по Сталину, а по Кронроду.
Так же состоит дело и с государством. Если мы видим только противоположность капитализма и социализма, то тогда становится совершенно непонятным принципиальность марксистского требования о необходимости уничтожения буржуазной государственной машины. Действительно, нет никаких препятствий не только для того, чтобы построить государственную машину по образцу буржуазной, но и для того, чтобы использовать уже имеющуюся буржуазную государственную машину. В конце концов, каждому отдельному государственному служащему нет разницы, какому господствующему классу служить. Но сущность социалистического государства, то есть, диктатуры пролетариата, состоит в том, чтобы не просто служить господствующему классу, то есть поддерживать тот порядок, при котором этот класс господствует, а в уничтожении классов, а, значит, и существующих порядков. И это не два разных вопроса — уничтожение государства и уничтожение товарного производства — а один и тот же вопрос. Если разовьется способ производства, исключающий товарный обмен, то классы и государство отомрут сами собой. Если сохранится товарное производство — уничтожить классы и государство невозможно.
Что же касается вопроса уничтожения товарного производства, то он совпадает с вопросом уничтожения разделения труда, в том числе и на труд исполнительный и управленческий. А уничтожение разделения труда, особенно, в последней его части, есть уничтожение частной собственности. Ведь, как подметили Маркс с Энгельсом, «разделение труда и частная собственность, это — тождествен[249]ные выражения: в одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом — по отношению к продукту деятельности»[227].
В условиях машинного производства есть только один путь уничтожения разделения труда — автоматизация производства. Только она может обеспечить исключение человека из производства в качестве агента производства. Но невозможно управлять вручную автоматизированным производством, точно так же, как невозможно произвести полную автоматизацию производства, не уничтожив его частный характер.
В связи с этим нужно отметить еще одну верную мысль в книге Н. И. Ведуты. Он выдвигает на первый план проблемы централизованного управления производством, совершенно правильно замечая при этом, что проблемы централизованного управления производством — это проблемы не только государственного управления, ссылаясь при этом на Маркса:
«Всякий непосредственно общественный или совместный труд, осуществляемый в сравнительно крупном масштабе, нуждается в большей или меньшей степени в управлении, которое устанавливает согласованность между индивидуальными работами и выполняет общие функции, возникающие из движения всего производственного организма в отличие от движения его самостоятельных органов. Отдельный скрипач сам управляет собой, оркестр нуждается в дирижере»[228].
Разумеется, что и в условиях рыночной экономики производители — это не просто отдельные «скрипачи». Хотя бы потому, что основанием рынка является разделение труда. Отдельные скрипачи не только могли бы играть отдельно друг от друга, но даже могут быть заинтересованы в том, чтобы играть именно отдельно, а не мешать один другому. Но скрипач не сможет существовать без скрипичного мастера, без портного, сапожника, земледельца, в конце концов, без не умеющего играть на скрипке слушателя, который бы согласился платить за его искусство. То есть, деятельность [250] людей и в условиях рыночной экономики носит общественный характер. Вопрос состоит только в том, каким образом координируются усилия участников общественного процесса деятельности.
«Независимые друг от друга (не связанные общей целью) коллективы (и отдельные лица) координируют свою производственную и коммерческую деятельность самостоятельно, руководствуясь ситуацией на общем для всех рынке. В этом суть рыночной экономики»[229], — пишет Н. И. Ведута.
А вот как в книге определяется суть централизованного управления экономикой:
«При слиянии всех производственных коллективов в единый на уровне государства, государство на основе изучения потребностей общества, прежде всего спроса и предложения на внутреннем рынке, а также возможностей внешнего рынка, с учетом имеющихся ресурсов определяет производственные задачи, детализируемые сверху донизу по всей иерархии управления производством, вплоть до рабочих мест. В этом суть централизованного управления экономикой»[230].
То есть, централизованное управление экономикой на самом деле оказывается отнюдь не противоположностью рынка, а только его модификацией.
Притом Н. И. Ведута указывает, что централизованное управление экономикой совместимо с рынком не только при социализме, но и при капитализме:
«Централизованное государственное управление экономикой и ориентация независимых друг от друга товаропроизводителей на общий для них рынок в рамках одного государства вполне совместимы, их взаимодействие может быть весьма полезным. При капитализме область и функции централизованного управления, осуществляемого государством, определяются общими интересами класса частных собственников (отдельных лиц или коллективов) и служат им. Государству передаются непроизводственные (образование, оборона, соцобеспечение и т. п.) и производственные функции (со средствами их выполнения), совершенно необходимые об[251]ществу, но в сложившейся ситуации не достаточно прибыльные или требующие государственного финансирования»[231].
Из этой цитаты хорошо видно, как материал, с которым имеет дело автор, вносит поправку в его «геополитическое» определение государства. От «геополитики» здесь не остается и следа, и государство оказывается тем, чем оно есть в действительности — специальным органом в руках господствующего класса, призванным сохранять и укреплять порядки и условия, при которых это господство остается возможным. Централизованное государственное управление вполне может содействовать сохранению и укреплению экономического господства класса капиталистов, если государство буржуазное, то есть, если его действия определяются «общими интересами класса частных собственников (отдельных лиц или коллективов) и служат им».
Мало того, автор убедительно показывает, как рост монополий при капитализме ведет к огосударствлению средств производства с одной стороны, и к полному подчинению государства интересам монополистического капитала, который даже формально давно перерос национально-государственные рамки — с другой.
«Суверенитет государств снижается до уровня подчинения МНК (международным корпорациям)»[232], — констатирует Н. И. Ведута.
Данная констатация и звучащее в ней то ли удивление, то ли сожаление, есть не более чем еще одно проявление «геополитического» определения государства. С точки зрения марксистского определения государства, ничего удивительного в таком «снижении суверенитета» нет. Государство всегда и везде подчинено господствующему классу. В этом его роль в обществе и состоит. Впрочем, автор сам это прекрасно понимает:
«Огосударствление частной собственности означает ее обобществление, расширение сфер планомерного управления производством, ограничиваемого рамками частных предприятий, различных их ассоциаций, монополий. Тем не менее, отношения между государственно-монополистическими корпорациями и другими независимыми друг от друга капиталистическими объединениями [252] остаются управляемыми объективными законами товарного производства. Государство в случае необходимости может ограничивать действия отдельных монополий или их группировок, если этого требуют интересы правящего класса в целом.
Таким образом, рынок как сфера обмена товаров со своими экономическими законами остается на самых нижних и самых верхних ступенях иерархической системы построения капиталистического способа производства. Действие объективных законов товарного производства проявляется еще в том, что на всех ступенях иерархии системы общественного производства критерием эффективности функционирования является прибыль»[233].
Но если централизация и даже центральное государственное управление сами по себе еще не означают преодоления товарных отношений, то каковы вообще условия этого преодоления?
Для ответа на этот вопрос мы вернемся к параграфу «О науке управления», в котором дается определение этой науки:
«Наука управления производством отличается от прочих наук тем, что она изучает не преобразования вещества природы или энергии в процессах труда, а управление самими процессами, т. е. управление управлением. Объективные законы развития общества, производственных отношений изучает политическая экономия, законы их целесообразного использования — наука управления производством»[234].
Заканчивается же этот параграф следующими словами:
«К объективным законам общественного развития как процесса, независимо от желания, воли и сознания людей, относится постоянное углубление концентрации и централизации производства, т. е. движение к централизации управления общественным производством до государственного уровня, к социализму. При этом субъективные построения элементов системы централизованного управления могут ускорить дальнейшее общественное развитие по сравнению со стихийным процессом или замедлить его, если возможности централизованного управления используются плохо. Поэтому наука управления имеет огромное значение для успешного [253] движения общества вперед на основе четких представлений об объективных законах, действующих как во внешней по отношению к системе управления среде, так и внутри системы в условиях уже свершившихся субъективных построений, она должна определять направления постоянного дальнейшего совершенствования и реализовать их, приближать траекторию движения к оптимальной.
В СССР политическая экономия социализма как наука не состоялась, что будет показано дальше. Результат известен: крах социалистического эксперимента»[235].
Из сказанного можно заключить, что вопрос преодоления товарных отношений — это вопрос перехода к научному централизованному управлению на государственном уровне, целью которого должно быть успешное движение общества вперед.
Мы не будем останавливаться здесь на вопросе о том, что считать движением общества вперед, поскольку на самом деле это вопрос от начала и до конца схоластический. Никаких универсальных критериев общественного прогресса нет и быть не может. Для каждой стадии развития общества (соответственно, для каждого народа, находящегося на той или иной стадии развития) критерий будет свой. К примеру, Ленин писал в 1905 году: «В таких странах, как Россия, рабочий класс страдает не столько от капитализма, сколько от недостатка развития капитализма»[236]. Означало ли это, что Ленин был сторонником капитализма? Нет, конечно. Он призывал быстрее проскочить этап капитализма, поскольку он есть необходимый этап на пути к социализму. А в 1920, предлагая НЭП, он призвал фактически вернуться к капитализму, поскольку Россия в результате революции явно забежала вперед, не исчерпав, как оказалось, капиталистический этап. Но при этом Ленин писал:
«Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы сначала отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед»[237]. [254]
Что касается ситуации, о которой пишет Н. И. Ведута, то для нее критерий прогресса он определяет совершенно точно — это переход от стихийных методов управления общественным производством, выработанных в условиях товарного производства, к научным методам управления.
«Наука об общих законах управления в природе, технике и обществе — кибернетика»[238], — считает Н. И. Ведута. Экономическая кибернетика, по его мнению — это одно из практических приложений этой общей науки наряду с технической и биологической кибернетикой.
Нужно отметить существенный недостаток в определении экономической кибернетики, который допускает Ведута. Вот это определение:
«Экономическая кибернетика изучает общественное производство, функционирующее как живой организм, с целью повышения его эффективности и создания автоматизированных систем управления производством. Это требует разработки методов описания протекающих в производстве информационных процессов, выполняемых пока в основном людьми, оптимизации процессов на основе достижений математических наук и реализации их посредством технических средств, создаваемых на основе достижений технической кибернетики и других технических наук»[239].
На самом деле общественное производство функционирует отнюдь не так, как функционирует живой организм. Между обществом и живым организмом есть существенная разница.
В разбираемой книге мы находим следующие слова:
«Одно дело — реализация прямых и обратных связей в живом организме, другое — в технике»[240].
Вполне естественно было бы добавить: и совсем другое дело — в общественном производстве в целом. Но автор не добавляет, а вводит в свое определение экономической кибернетики нечто противоположенное высказанной им же самим вполне справедливой мысли. Извинить его может разве что то, что мысль о подобии про[255]цессов управления в различных системах он разделяет со всеми классиками кибернетиками. Собственно, впервые в таком виде эта мысль была высказана в книге А. Богданова «Тектология», которую многие сейчас считают предшественницей кибернетики[241].
Н. И. Ведута даже делает шаг вперед по сравнению с классиками кибернетики и системного подхода, сравнивая общество именно с живым организмом, подчеркивая таким образом более высокий уровень общественных систем по сравнению с механическими системами и с техническими системами вообще. Но на самом деле общество — это уровень, более высокий и по сравнению с организмом.
Организм приспосабливается к окружающей среде — это способ его существования. В то время как общество существует в той мере, в какой оно приспосабливает внешнюю среду под себя. В этом сущность общественного производства. Разумеется, что человек — это тоже живое существо, и в этом отношении момент приспособления к внешней среде для него тоже остается обязательным. Но сам способ приспособления ровно противоположен тому, который мы наблюдаем у всех живых организмов. Живые организмы (точнее, их виды) сами изменяются для того, чтобы приспособиться, а человек изменяет внешнюю среду. Если это обстоятельство упустить из виду, тогда то, что у общества выступает в качестве исчезающего момента, грозит превратиться в принцип. Собственно, рынок это и есть механизм превращения момента приспособления к внешней среде в принцип. Парадокс состоит в том, что именно в условиях рынка внешняя среда уничтожается наиболее беспощадно. Да и самому обществу такой принцип его существования очевидно грозит гибелью.
При этом нужно понимать, что внешняя среда в любом случае не остается неизменной (и живые организмы приспосабливаются как раз к изменениям внешней среды), и поэтому вопрос состоит, собственно, только в том, будет ли внешняя среда в результате человеческой деятельности меняться в благоприятном для человека направлении или она будет становиться губительной для него. Рыночный способ производства очень быстро меняет внешнюю среду, [256] но именно в губительном для человека направлении. Н. И. Ведута отмечает это обстоятельство и заявляет:
«Простое и расширенное воспроизводство природных ресурсов, как и сохранение окружающей среды, осуществляется за счет того же конечного продукта, изначально принадлежащего владельцам средств производства. Но поскольку связанные с этим мероприятия носят глобальный характер, их реализация посильна только обществу, взятому в целом, т. е. его государству. Затраты на них велики, поэтому каждый в отдельности владелец средств производства из их множества, составляющего общество, от таких затрат уклоняется. Кардинальное решение проблемы, без чего человечество идет к своей гибели, возможно только при обобществлении средств производства хотя бы в рамках государств, а затем и в мировом масштабе»[242].
Другими словами, даже не смотря на принципиальную ошибку в определении предмета экономической кибернетики, Н. И. Ведута выходит на верные выводы относительно ее задач. И это касается не такого в общем-то частного, хотя и очень важного случая как воспроизводство природных ресурсов, но и определения цели производства в целом. Он считает, что «в перспективе роль человека в управлении производством может свестись к постоянному совершенствованию технологических процессов и нормативов с обновлением соответствующей информации в автоматизированной системе управления народным хозяйством (АСУНХ)».
Что же касается указанной выше ошибки, то она, скорее всего, обусловлена не только характерным для кибернетики ошибочным отождествлением законов управления в живых, неживых и общественных системах, но и возможностями математического моделирования, которое является основным инструментом кибернетики. Математическая модель в принципе не может ухватить эти различия. Математика механистична по своей природе и поэтому может описывать только системы в прямом смысле этого слова, то есть механические системы. В случае, когда речь идет о живых, а тем более общественных системах, то слово «система» здесь употребляется исключительно в переносном смысле, как аналогия, ухватывающая, да и то, в самом общем виде, такие свойства организмов и [257] общества как то, что любое целое не сводится к сумме его частей. Но это не значит, что математика совершенно неприменима при описании общества, или что невозможно математическое моделирование общественных процессов. Принципиально неформализуемыми, а, соответственно, недоступными математическому моделированию являются производственные отношения, составляющие экономический базис общества и определяющие сущность человека данной эпохи. Что же касается производительных сил общества, то на уровне машинного производства они представляют собой именно механическую систему и поэтому вполне моделируемы математически. Мало того, человек в этих условиях оказывается исключительно придатком к машине и оказывается, как выражался Маркс в молодости, отчужденным от своей собственной сущности. Соответственно, его «машинная деятельность» тоже вполне формализуема и моделируема. Притом, не только производственная, но и касающаяся деятельности государственной машины.
Другими словами, в обществе еще слишком много совершающегося по логике механических систем и живой природы, и поэтому для математики и кибернетики здесь вполне достаточно приложения. Можно говорить даже о том, что только автоматизация производства и управления экономическими процессами позволит отделить машинное от человеческого, тем самым освободив человека из машинного рабства, отдав без остатка машине машинное — производство вещей — тем самым предоставить человеку человеческое — производство идей и собственно производство людей, то есть производство общественных отношений, не опосредованных способом производства вещей.
Другими словами, если определять предмет экономической кибернетики, то она должна научиться не смешивать законы управления в живых, неживых и общественных системах, а наоборот, тщательно отделять в общественном производстве то, что управляется по законам живой и неживой природы от того, что действует по противоположным, то есть сугубо человеческим законам. Первое подлежит математическому моделированию и автоматизации, второе — освобождению от необходимости подчиняться законам машинного производства и действовать по животному принципу приспособления к внешней среде. [258]
Если грамотно формулировать цель экономической кибернетики, понятой таким образом, то она состоит в уничтожении разделения труда путем передачи функций этого самого разделенного труда машинам, с одной стороны, и замены обмена продуктами труда разумным распределением ресурсов — с другой.
Что касается последнего, то Н. И. Ведута обращает внимание читателей, что никакой альтернативы преодолению товарного характера хозяйства нет. Особое внимание он уделяет критике взглядов, согласно которым уже при капитализме идет сглаживание классовых противоречий и даже «исчезновение классов». Вот, например, как излагает Н. И. Ведута смысл продажи акций рабочим:
«Этим на самих работников возлагается определение стоимости собственной рабочей силы. Избыточные по оценке работника средства он возвращает хозяину, покупая акции. При регулярном получении дивидендов их сумма в конечном счете войдет в стоимость его рабочей силы, сокращая соответственно заработную плату…
…дивиденды, выплачиваемые по акциям, либо возвращаются обществу в связи с их использованием на приобретение акционерами новых акций, либо, будучи регулярно используемыми работниками на непроизводственное потребление, позволяют сократить долю заработной платы в оплате стоимости рабочей силы»[243].
А вот критика системы ЭСОП («План участия работников в акционерной собственности», англ. — Employee Stock Ownership Plan — ESOP), которая давно сошла на нет, но в свое время рекламировалась в качестве как бы альтернативы капитализму:
«Однако среди работников предприятий, даже на Западе — в странах с управляемой рыночной экономикой, мало кто имеет избыточные доходы, чтобы войти в число «совладельцев». Поэтому там подлинные владельцы фирм и предприятий практикуют принудительное поголовное акционирование своих работников. Наиболее распространенная на Западе система поголовного «окапиталивания» работников капиталистических предприятий без их желания получила название ЭСОП.
По этой системе акции выдаются работникам бесплатно на условиях предоставления кредита, погашаемого затем за счет диви[259]дендов в течение всего периода работы владельца акций на данном предприятии. Предприятие получает статус «народного». Только при уходе работника с предприятия с ним производится полный расчет с выкупом предприятием оплаченных дивидендами акций. Работник ни акционером, ни совладельцем «своего» предприятия не остается»[244].
Также Н. И. Ведута не только отмечает, что всякое вмешательство государства в решение экономических и социальных проблем служит интересам владельцев средств производства, упрочению их власти, хотя выглядит довольно часто как забота о трудящихся и неимущих, но и показывает экономические механизмы такого рода «заботы»:
«Организация «бесплатного» лечения, обучения, содержания престарелых и т. д. производится за счет отторжения и передачи государству той части, которая принадлежала бы рабочему, если бы он сам оплачивал такие затраты. Централизованное использование государством ресурсов этих затрат эффективнее индивидуального, что позволяет уменьшить долю получаемого рабочим продукта в пользу владельцев средств производства»[245].
Кстати, когда речь заходит о конкретных экономических проблемах, автор счастливо забывает о своем «геополитическом» определении государства, и рассуждает очень верно:
«Централизованное государственное управление экономикой и ориентация независимых друг от друга товаропроизводителей на общий для них рынок в рамках одного государства вполне совместимы, их взаимодействие может быть весьма полезным. При капитализме область и функции централизованного управления, осуществляемого государством, определяются общими интересами класса частных собственников (отдельных лиц или коллективов) и служат им. Государству передаются непроизводственные (образование, оборона, соцобеспечение и т. п.) и производственные функции (со средствами их выполнения), совершенно необходимые обществу, но в сложившейся ситуации не достаточно прибыльные или требующие государственного финансирования»[246]. [260]
Но и с этими рассуждениями у Н. И. Ведуты получается некоторый «перебор». Так, продолжением этой мысли оказывается тезис о том, что в роли собственника средств производства выступает не отдельный капиталист или какая-либо их ассоциация, а идеальный совокупный капиталист в лице финансовой олигархии буржуазного государства. Автор даже не заметил, что это тезис противоречит его же собственному определению рыночных отношений, которые есть «антагонистические отношения между независимыми друг от друга товаропроизводителями». Разумеется, что тенденция к образованию «совокупного капиталиста» при капитализме неизбежна. Бесспорно и то, что эта тенденция реализуется в образовании финансовой олигархии и в том, что последние «подминают» под себя буржуазное государство, превращают его в том числе и в инструмент эксплуатации. Но есть и другая тенденция — к усилению и ужесточению конкуренции между монополиями и использованию государства в качестве инструмента этой конкуренции.
Но будем считать, что рассмотрение этой тенденции в любом случае не может быть предметом экономической кибернетики, поэтому вернемся к вопросу об автоматизации управленческих процессов. Н. И. Ведута считает, что
«Автоматизация управления общественным производством — приложение экономической кибернетики как науки. В перспективе роль человека в управлении производством может свестись к постоянному совершенствованию технологических процессов и нормативов с обновлением соответствующей информации в автоматизированной системе управления народным хозяйством (АСУНХ).
При рыночных отношениях возможность решения подобной задачи исключается. Каждый из товаропроизводителей принимает решения независимо от других, а то и в ущерб другим. Это практически исключает возможность определения ими собственного места в системе оптимального функционирования экономики. Оптимальное развитие экономики часто требует перераспределения между различными звеньями общественного производства имеющихся ресурсов. Это наталкивается на барьеры, создаваемые частной собственностью»[247]. [261]
Каким же образом преодолеваются эти «барьеры»? Ответ Ведуты звучит так:
«При обобществлении средств производства до уровня превращения их в государственную собственность и образовании государственных органов централизованного управления единым народнохозяйственным комплексом снимаются все барьеры на пути эффективного развития экономики и справедливого распределения благ»[248].
В данной мысли снова сказывается «геополитическое» понимание государства. Ведь очевидно, что далеко не всякое «превращение средств производства в государственную собственность и образование государственных органов централизованного управления» снимает барьеры на пути эффективного развития экономики, создаваемые частной собственностью. Автор сам двумя страницами раньше совершенно справедливо констатировал нечто ровно противоположное:
«Обобществление средств производства влечет за собой «растворение» антагонистических классов в обществе. В роли эксплуататоров — владельцев средств производства — выступает не отдельный капиталист или корпорация, а идеальный совокупный капиталист в лице буржуазного государства. Последнее всегда служит интересам буржуазии, хотя огосударствление капиталистического производства изображается ее идеологами как социализация в пользу всего общества»[249].
Да и относительно социалистического государства все не так просто, и об этом тоже ясно и верно писал сам Н. И. Ведута:
«… теория социалистического способа производства, сформировавшаяся в СССР к началу 80-х гг. годов вступила в противоречие с важнейшими положениями учения Маркса и Энгельса о социализме. Но она стала господствующей в умах ученых экономистов и руководителей практики построения социалистического общества и была принята в качестве дисциплины, изучаемой повсеместно. Она умаляла роль государства в организации форм собственности, [262] рассматривая их как нечто формирующееся само собой; в развитии экономики отдавался приоритет товарно-денежным отношениям, цель управления и критерий его эффективности в конечном счете свелись к максимизации прибыли. Господство такой теории социализма уже в середине 80-х гг. привело практически к отказу от социализма и принятию руководством страны шагов к его ликвидации»[250].
Другими словами, советское государство под влиянием захвативших господствующие высоты в науке экономистов-рыночников использовало обобществление собственности и наличие в своих руках централизованных органов управления для ликвидации социализма.
Так что вопрос о преодолении товарного хозяйства оказывается в первую очередь вопросом теоретической борьбы, в которой экономисты-марксисты в СССР потерпели полное поражение.
Вот как описывает завершающий этап этой борьбы Н. И. Ведута:
На всесоюзном совещании, состоявшемся в мае 1957 г. в Институте экономики АН СССР, экономисты-«товарники» во главе с директором Института академиком АН СССР Островитяновым осмелились взять реванш: объявить средства производства в СССР товаром не только по форме, но и по существу. Социалистический способ производства в целом стал товарным с некоторыми оговорками о его якобы новом социалистическом содержании.
На этом совещании между экономистами-«товарниками» и «нетоварниками» еще шла ожесточенная борьба. Но наиболее яркие выступления в защиту марксистских определений, хотя и имели определенный успех, в состав опубликованных материалов совещания, в том числе выступление автора данной работы, не вошли. Затем в журнале «Коммунист» № 13 за 1957 г. была опубликована статья Островитянова «Товарное производство и закон стоимости при социализме», в которой обвиняются советские экономисты, а между строчек — Сталин, — что они не сделали выводы о необходимости творчески пересмотреть ряд положений Маркса, Энгельса, Ленина о товарном производстве и законе стоимости при социа[263]лизме. «Здесь — пишет Островитянов — сказалось догматическое отношение к высказываниям Маркса и Энгельса»[251].
Протесты «нетоварников» в печати не публиковались, в высших партийных органах оставались без реагирования. Лидеры КПСС послесталинского периода, знакомые с марксизмом лишь понаслышке, даже в Программе КПСС, принятой на XXII съезде в 1961 г., с подачи «ученых» записали требование: «полностью использовать товарно-денежные отношения в соответствии с новым содержанием, присущим им в период социализма». Хозяйственная деятельность все больше ориентировалась на рыночный критерий эффективности — прибыль»[252].
Но что же предлагает сам Н. И. Ведута:
«В условиях социализма, — пишет он, — при планировании, ценообразовании и т. д. нужно заботиться не об использовании закона стоимости, а о предотвращении его действия»[253].
Теоретически он обосновывает свое заявление ссылками на Ф. Энгельса:
«Непосредственно общественное производство, как и прямое распределение, исключает всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары (по крайней мере внутри общины), а значит и превращение их в стоимости»[254].
Но перед этим нужно было доказать, что в Советском Союзе и в самом деле экономика не носила товарный характер, и, соответственно, продукты не превращались в товары.
Здесь Н. И. Ведута ссылается на ответ Сталина Ноткину из работы «Экономические проблемы социализма в СССР». В этом ответе Сталин замечает, что в СССР средства производства не продаются, «а распределяются государством среди своих предприятий», государство при этом «ни в коей мере не теряет права собственности на средства производства…, директора предприятий… не становятся их собственниками, а наоборот, утверждаются, как уполномоченные советского государства по использованию средств производства согласно планов, преподанных государством», соответственно, [264] «средства производства при нашем строе никак нельзя подвести под категорию товаров»[255].
По поводу регулирующего воздействия закона стоимости на заготовительные цены продуктов, изготавливаемых в сельском хозяйстве и сдаваемых государству, Сталин пишет: «Во-первых, цены у нас на сельскохозяйственное сырье — твердые, установленные планом, а не «свободные». Во-вторых, размеры производства сельскохозяйственного сырья… определяются не стихией…, а планом. В-третьих, орудия производства, необходимые для производства сельскохозяйственного сырья, сосредоточены… в руках государства. Что же остается после этого от регулирующей роли закона стоимости?»[256].
Из изложенного Н. И. Ведута делает совсем не тот вывод, который делает Сталин:
«Ответ на поставленный вопрос может быть только один: ничего. Но ничего не остается и от обоснований Сталиным необходимости в СССР товарного производства тем, что «колхозной продукцией, как своей собственной, распоряжаются лишь колхозы… Других экономических связей с городом, кроме товарных, кроме обмена через куплю-продажу, в настоящее время не приемлют»[257].
Таким образом не только средства производства, но и продукцию колхозов, поставляемую государству, «никак нельзя подвести под категорию товара». Значит нельзя и объяснять товарные отношения в СССР существованием двух форм социалистического производства, продукцию которых никак нельзя подвести под категорию товаров»[258].
Н. И. Ведута уверен, что на самом деле факт наличия товарного обращения при социализме еще не означает, что социалистическое производство является товарным?
Он пишет:
«В принципе при социализме может существовать товарное производство. Это может быть, во-первых, производство в личном [265] хозяйстве, если его пользователь планомерно производит продукт специально для внутреннего рынка, во-вторых, производство социалистической страны в целом, если в силу сложившейся международной специализации продукт, производимый внутри страны, планируется с учетом целесообразности его реализации на внешнем неорганизованном рынке.
В первом случае товарное производство ограничено крайне узкими рамками, во втором — функционирует вне данного общества, не порождая каких-либо товарных отношений внутри него. Третьего не дано. Как же обстояло дело в СССР при наличии двух форм собственности на средства производства, личного хозяйства и международных связей? Можно ли производство государственной социалистической промышленности считать в этих условиях товарным?
Ответ напрашивается сам собой. Цель социалистического производства — максимальное удовлетворение потребностей общества. Предметы личного потребления производятся для потребления, а не для обмена на другие товары. Товарное обращение, в том числе и обмен товаров за границей, лишь используется в интересах социалистического производства и к тому же удельный вес товаров в объеме производства невелик. В социалистическом обществе производятся не товары, а продукты. Лишь небольшая часть из них становится обычным товаром без какого-либо нового при социализме содержания»[259].
Автор уверен, что за товарно-денежной формой измерения продуктов скрываются непосредственно-общественные отношения социализма, чего не увидел ни Сталин, ни, тем более, советские экономисты послесталинского периода.
В соответствии с этой теорией, Н. И. Ведута трактует и советские деньги, которые, по его мнению, деньгами являются тоже только по форме, а на самом деле это не что иное как «трудовые квитанции», которые «лишь констатируют индивидуальную долю участия производителя в общем труде и долю его индивидуальных притязаний на предназначенную для потребления часть общего [266] продукта и в этой своей функции «имеют с деньгами так же мало общего, как, скажем, театральный билет»[260].
Автор подчеркивает, что эти трудовые квитанции могут превращаться и превращаются в настоящие деньги там, где они находят свободный рынок, то есть товарные отношения, и где действует закон стоимости.
А закон стоимости при социализме, считает Н. И. Ведута, действует там, где совершены ошибки в планировании, в распределении ресурсов, ценообразовании.
И вот для того, чтобы таких ошибок совершалось меньше и планирование приближалось к оптимальному, а цены к ценам равновесия, Н. И. Ведута предлагает давать «известную свободу действию «закона стоимости» и ввести гибкую политику государственных розничных цен на предметы не первой необходимости, приближая их постоянно к рыночным ценам, уравновешивающим платежеспособный спрос и предложение»[261].
Автор не случайно ставит здесь слова «закон стоимости» в кавычки. Если при социализме продукты производства не превращаются в товары, то, соответственно, нельзя говорить об их стоимости. А если нет стоимости, то о каком законе стоимости можно вести речь? От него, как и от денег, здесь остается только внешняя форма, а сам он превращается в один из инструментов исследования платежеспособного спроса. Как и такие стоимостные категории как цена, прибыль, себестоимость, рентабельность, заработная плата и т. д., закон стоимости при социализме представляет собой не просто не то, что он есть в условиях товарного хозяйства, а даже, можно сказать, нечто противоположное. Фактически он есть инструмент преодоления товарного хозяйства.
Ситуация здесь такая же (правильнее было бы сказать — та же самая), что и с государством и правом.
«…в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) «буржуазное право» отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т. е. лишь по отношению к средствам производства… [267]
Но оно остается в другой своей части, остается в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества…
…Государство отмирает, поскольку капиталистов уже нет…
…но государство еще не отмерло совсем, ибо остается охрана «буржуазного права», освящающего фактическое неравенство. Для полного отмирания государства нужен полный коммунизм»[262].
Точно так же, как при социализме мы имеем буржуазное право и буржуазное государство без буржуазии[263], так и стоимостные категории здесь функционируют без стоимости. И точно так же, как основная задача государства при социализме — обеспечение условий для отмирания классов, а значит и государства, так же и стоимостные категории здесь должны работать на преодоление товарного производства.
Именно таким образом формулирует проблему Н. И. Ведута:
«В социалистической экономике следовало сосредоточить усилия на разработке методов сопоставления друг с другом полезных действий различных предметов потребления, формирования показателей затрат труда на производство продуктов и построения оптимальных балансов производства и потребления»[264].
Формулируя эту задачу, он ссылается на Ф. Энгельса:
«Когда общество вступает во владение средствами производства», оно получает возможность знать количество труда, необходимого для производства продуктов непосредственно в часах рабочего времени, и это рабочее время общество «не будет выражать окольным и бессмысленным образом, говоря, что… продукт обладает стоимостью… Производственный план будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их изготовления количествами труда. Люди сделают тогда все это очень просто, не прибегая к услугам прославленной «стоимости»[265]. [268]
Но разработка этих нерыночных методов, по мнению Н. И. Ведуты, не только не исключает, но, напротив, предполагает использование закона стоимости и стоимостных категорий.
Особое внимание он уделяет вопросу о ценах.
Н. И. Ведута считает, что политика ценообразования, проистекающая из признания социалистического хозяйства товарным, была порочна в своей основе, поскольку на самом деле товарным оно не было.
Вот, например, что он пишет о советской торговле:
«Розничная торговля в СССР была промежуточным звеном между ценообразующими органами и покупателями. Цены от нее не зависели. Поэтому и называлась она торговлей по недоразумению (что это за торговля, если цена неприкосновенна). Это — не торговля, а доведение продукта общественного производства до потребителя на заранее установленных условиях»[266].
Но для того, чтобы эти условия установить правильно, нужно иметь объективную информацию о результатах своих предыдущих действий. Планирующие органы такую информацию если и получали, то слишком поздно для того, чтобы можно было что-то изменить, поскольку это могла быть только одного рода информация, что такие-то продукты оказались непроданными — и не суть важно, идет ли речь о тех изделиях, которые остались лежать на полках или о дефиците. Фактически, это действовал закон стоимости, с той лишь разницей, что при социализме не было механизма регулирования этого «кризиса перепроизводства» в виде разорения и банкротства производителей ненужных товаров. Но, в любом случае, он действовал исключительно разрушительно. Н. И. Ведута предлагает поставить его на службу планирующим органам. Он предлагает отказаться от практики установления цен на основе будто бы стоимости товаров (на самом деле в основы цены лежала никак не стоимость, а, в лучшем случае, себестоимость, которая никак не связана со стоимостью), и допустить работу торговли по ценам равновесия.
«Между тем розничная торговля может располагать всей информацией, необходимой для установления розничных цен на [269] уровне цен равновесия, и оперативно их изменять в зависимости от изменений соотношения между платежеспособным спросом и предложением. Поэтому государственной системе розничной торговли и должны принадлежать функции построения таких розничных цен, при которых в конечном счете в сети розничной торговли были бы в наличии все виды продуктов, поставляемых промышленностью, а количество реализованных (значит и потребленных) продуктов с учетом необходимых изменений запасов равнялось бы объему производства за тот же период. Выручка при этом увеличивалась бы за счет перераспределения продуктов в торговой сети и подвижности цен, согласованной с закономерностями (сезонностью) изменений спроса, выдачи заказов поставщикам преимущественно на те продукты, от реализации которых разность между ценой реализации и ценой поставки оказывалась бы наибольшей. Здесь же должна накапливаться информация о фактическом движении цен равновесия для изучения его закономерностей и прогнозирования»[267].
Никакой угрозы социализму, в условиях, когда собственником средств производства и, соответственно, продуктов производства, является государство, допущение такой «свободной торговли», — считает Н. И. Ведута, — не несет. Если кто и пострадал бы от такого нововведения, то разве что спекулянты и различного рода махинаторы, обычно кладущие в свой карман разницу между розничными ценами госторговли и ценами равновесия, которые устанавливаются через «черный рынок». Он уверен, что пользуясь информацией, которая заложена в цене равновесия, государство могло бы построить работу таким образом, что проблема неправильного распределения ресурсов могла бы быть в принципе снята:
«Роль информации обратной связи в управлении экономикой играет цена равновесия. Вся прочая информация, необходимая для управления, основывается не на общественных оценках, а на научных данных о различного рода технических и экономических нормативах, законах преобразования фактического состояния экономики в требуемое, математике и вычислительной технике. Поэтому все функции централизован[270]ного управления общественным производством в перспективе могут выполняться в автоматизированной системе управления народным хозяйством (АСУНХ), действующей в реальном режиме времени»[^2056].
Один из параграфов книги называется «Труд — единственный фактор общественного производства»[268].
На первый взгляд, это положение является ошибочным. Маркс в «Критике Готской программы» по поводу похожей мысли Лассаля пишет следующее:
«Приведенную выше фразу (Труд есть источник всякого богатства и всякой культуры — В. П.) вы встретите во всяком детском букваре, и она правильна постольку, поскольку в ней подразумевается, что труд совершается при наличии соответствующих предметов и орудий. Но в социалистической программе не должны допускаться подобные буржуазные фразы, обходящие молчанием те условия, которые одни только и придают им смысл. Поскольку человек заранее относится к природе, этому первоисточнику всех средств и предметов труда, как собственник, обращается с ней как с принадлежащей ему вещью, постольку его труд становится источником потребительных стоимостей, а следовательно, и богатства. У буржуа есть очень серьезные основания приписывать труду сверхъестественную творческую силу, так как именно из естественной обусловленности труда вытекает, что человек, не обладающий никакой другой собственностью, кроме своей рабочей силы, во всяком общественном и культурном состоянии вынужден быть рабом других людей, завладевших материальными условиями труда. Только с их разрешения может он работать, стало быть, только с их разрешения — жить»[269].
Но Н. И. Ведуту эта ошибка приводит к весьма интересному повороту мысли. Отметив походя нечто противоположное тому, что заявлено в названии раздела, а именно, что «в любом производственном процессе участвуют природа, продукт труда, созданный ранее (производственные фонды), и человек — «генератор» живого [271] труда», он пишет: «Сегодня имеет значение количественная мера не вчерашних затрат труда, а их вещественный результат, натуральная форма созданного вчера продукта, его качественные характеристики, определяющие производительность живого труда, функционирующего сегодня, в том числе и необходимого для воспроизводства используемых сегодня природных ресурсов и изготовленных вчера основных производственных фондов»[270].
Тем самым он превращает свою ошибку в своего рода «опечатку». Должно было быть: «Труд — единственный фактор общественного воспроизводства».
А что такое воспроизводство, и чем оно отличается от производства? Воспроизводство — это то же производство, но взятое не в целом, не как результат, а в процессе, как переход от одного цикла к другому. Роза Люксембург в своем «Накоплении капитала» так описывает эту проблему:
«Репродукция означает буквально возобновление процесса производства, причем с первого взгляда может быть неясно, чем, собственно, понятие воспроизводства отличается от ясного для всех понятия производства, и для чего здесь нужно новое непривычное выражение. Но как раз в повторении, в постоянном возобновлении процесса производства кроется момент, имеющий, сам по себе существенное значение… Производство не может быть возобновляемо, и воспроизводство не может иметь места, если нет налицо определенных предварительных условий: орудий, сырых материалов и рабочей силы, являющихся результатом предшествующего периода производства»[271].
Другими словами, вопрос об условиях производства уже снят в самом понятии воспроизводства и тем самым мы получаем возможность действительно рассматривать труд как единственный фактор производства (воспроизводства).
Самое важное при переходе от рассмотрения производства в целом к рассмотрению его в процессе — правильно определить, что в нем меняется, а что остается неизменным. Для кибернетики это ключевой вопрос, поскольку она работает с математической моде[272]лью объекта, а в данном случае это должна быть динамическая, а не статическая модель. Другими словами, это вопрос о том, что в данном процессе должно и может быть выражено количественно, а чем можно пренебречь, не потеряв при этом сущность процесса.
Единственная количественная мера, которой оперирует политэкономия, это мера стоимости, то есть выраженное в деньгах общественно необходимое время на производство товара. Эта мера определяется всегда и исключительно задним числом, через обмен, то есть на рынке. Для общества, которое взялось сознательно управлять процессом общественного производства, такая мера представляет весьма ограниченный интерес:
«Количественная мера фактических затрат живого труда на производство продуктов, ставшего теперь прошлым, интересует общество лишь постольку, поскольку изучение ее динамики обычно необходимо для прогнозирования затрат в планируемом периоде. Какого-либо другого значения сегодня она не имеет»[272].
И дальше:
«Но так как управляем лишь живой труд, то задачей управления в области производства средств производства является обеспечение такого приложения живого труда сегодня, которое обеспечивало бы максимально возможный рост его производительности завтра»[273].
Решение этой задачи, особенно в условиях, когда предполагается в перспективе автоматизировать функции централизованного управления общественным производством, упирается в определение такой универсальной количественной меры затрат живого труда, которая была бы объективно определима не только в прошлом, но и в режиме реального времени, и даже для будущего.
Вот здесь и срабатывает отмеченная нами выше «опечатка» насчет роли труда в производстве. Н. И. Ведута пишет:
«Из всего разнообразия натуральных форм различных ресурсов, используемых во всей системе общественного производства, общественное рабочее время является в конечном счете единственным ресурсом, ограничивающим объем производства матери[273]альных благ. Его планомерное распределение в системе позволяет преодолеть ограничения по всем прочим ресурсам, а также предупреждать их возникновение»[274].
Остается только найти способ управления этим самым общественным рабочим временем, распределения его в системе общественного производства именно так, как это нужно обществу с одной стороны, и так, чтобы на такое распределение его рабочего времени согласился каждый отдельный член этого общества. Что касается второй части задачи, то Н. И. Ведута считает, что здесь как раз и должна сработать система распределения, учитывающая цены равновесия:
«…управление производством, прежде всего и в решающей мере, представляет собой распределение в пространстве и времени общественных ресурсов живого труда.
Это распределение опосредствуется распределением продуктов труда, в связи с чем совершенно необходима информация о затратах общественного труда на производство каждого продукта. Единственным источником такой информации является цена. Поэтому оптимизация управления возможна только в меру достоверности этой информации»[275].
И дальше:
«Как масса присуща любой вещи, так овеществленный труд любому продукту. Как грамм служит физической единицей измерения массы — общего свойства каждой вещи и любой их совокупности, так и рубль служит денежной единицей оценки количества живого труда, овеществленного в каждом отдельном продукте и любом их множестве.
Целеустремленное распределение ресурсов по отраслям общественного производства определяет объем и структуру продукта в последующем за распределением отрезке времени, а не в предшествовавшем ему. Поэтому цены, используемые для распределения ресурсов как исходные данные, должны нести информацию не о прошлых затратах на единицу продукта, а о тех затратах, которые будут иметь место в предстоящем процессе простого и расширен[274]ного воспроизводства общественного продукта. Для прогнозирования таких цен также нужна точная информация о фактических затратах и их динамике»[276].
Точная информация о фактических затратах живого труда в условиях рыночной экономики если и возможна, то только внутри крупных корпораций, которые имеют для этого необходимые ресурсы для ее сбора и заинтересованы в ней с целью понижать необходимое рабочее время и повышать прибавочное для извлечения большей прибавочной стоимости. Но именно эта информация в условиях рыночной экономики скрывается самым тщательным образом, поскольку ее открытие грозит тем, что этой информацией воспользуется конкурент, налоговая полиция, да и просто потребитель увидит фальсификацию продукта, без каковой сейчас просто невозможно удержаться на рынке.
В то же время, не существует никаких принципиальных препятствий для организации сбора и обработки точной информации о фактических затратах живого труда в условиях централизованного государственного управления экономикой, когда все общество представляет собой единую корпорацию. Здесь если и существует какая-то трудность в решении этого вопроса, то чисто техническая — как собирать, хранить и обрабатывать огромные массивы информации. Но эта задача сравнительно легко решается с помощью автоматизации процессов сбора и обработки информации, необходимой для управления.
Н. И. Ведута так и пишет:
«Главным достоинством централизованного планомерного управления экономикой при общественной собственности на средства производства является возможность сбора и использования всей информации, необходимой для того, чтобы обеспечить оптимальное управление экономикой: пропорциональное развитие всех отраслей народного хозяйства, полное и эффективное использование трудовых, производственных и природных ресурсов, их полномасштабное воспроизводство и сохранение природной среды»[277].
Но, как верно замечает в своей статье о разбираемой книге Н. И. Ведуты А. Ю. Самарский, «сам по себе точный расчет выпус[275]каемой продукции не избавит общество от анархии производства… если нет ясного экономического видения, как преодолеть товарную экономику, дело изначально обречено на неудачу»[278]. Притом речь идет не только о политэкономическом, но еще и об экономико-математиченском видении, поскольку автоматизированная система управления экономикой требует построения не просто динамической, а не статической модели, но и такой, которая бы предполагала динамику в нужном направлении, в данном случае — в направлении преодоления товарного характера производства.
Но А. Самарский не прав, когда утверждает, что главным направлением экономических исследований Николая Ивановича Ведуты было «развитие метода «затраты — выпуск» В. В. Леонтьева»[279] Сам Н. И. Ведута ссылается не на В. В. Леонтьева, а на В. С. Немчинова[280], школа которого, нужно напомнить, впоследствии полностью перешла на позиции товарничества. И это не просто вопрос отечественного приоритета. Дело в том, что именно В. С. Немчинов поддерживал идею вычисления и использования полных затрат труда в экономических расчетах, в то время как в модели «затраты — выпуск» В. В. Леонтьева труд — это всего лишь один из множества «ресурсов», подлежащих учету. К тому же В. В. Леонтьев не сам придумал метод межотраслевого баланса. Главные его идеи, в том числе и центральная — перевод трудовой теории стоимости на язык математики — принадлежит русскому экономисту В. К. Дмитриеву. Этим методом активно пользовались в начале 20-х годов в СССР для составления годовых балансов народного хозяйства, и В. В. Леонтьев неслучайно подчеркивает значение для своего последующего творчества первой своей печатной работы «Баланс народного хозяйства СССР. Методологический разбор работы ЦСУ»[281] написанной, когда он учился в аспирантуре в Берлине, и перепеча[276]танной сразу же в декабрьском номере журнала «Плановое хозяйство» за 1925 год. Но, как уже говорилось, в методе «затраты — выпуск» исчезла главная идея В. К. Дмитриева, которая является центральной и у Н. И. Ведуты — идея рассмотрения труда как единственного фактора производства.
Метод межотраслевого баланса был естественным для концепции Н. И. Ведуты еще и потому, что он считает, что «сущность управления функционированием и развитием экономики и культуры является эффективное распределение ограниченных ресурсов общественного рабочего времени по отраслям народного хозяйства»[282].
Насколько этот метод был бы эффективен, если бы нашел полное применение, сейчас сказать сложно. Все, что можно сказать с полной уверенностью, что рыночные методы управления производством оказались разрушительными и привели к катастрофе СССР и грозят всем, кто не спешит от них отказываться.
Разумеется, что эта небольшая книжечка, которой мы посвятили данный очерк, не может претендовать на роль фундаментального труда, но можно без слишком большого преувеличения сказать, что ее автор в каком-то смысле спас честь советской экономической науки. Он оказался одним из немногих советских экономистов, которые работали именно в том направлении, в котором должны были работать экономисты при социализме. Но одновременно это и «свидетельство о бедности» советской политэкономической науки. Ведь Н. И. Ведута оказался одним из немногих профессиональных экономистов, которые пытались исследовать пути преодоления товарного характера производства при социализме и последовательно отстаивал свою точку зрения.
Для нас же важно, что одинаково хорошо разбираясь как в вопросах кибернетики, так и политической экономики, он пришел к выводу, что преодоление товарного характера производства возможно только на путях создания общегосударственной автоматизированной системы управления народным хозяйством. [277]
Очерк двадцать первый. Актуальность основных принципов построения ОГАС
В. М. Глушков, размышляя над ОГАС, с самого начала исходил из того, что эта система должна послужить инструментом радикального переустройства общества — притом переустройства на совершенно новых основаниях. Он ясно видел, в чем состоит основание современного ему общества. Это были, по его мнению, товарно-денежные отношения. Конечно, существовали огромные различия между экономической системой капитализма и социализма. И Глушков вовсе не намеревался их игнорировать. Напротив, он всячески подчеркивал, что системы, подобные ОГАС, невозможны при капитализме с его конкуренцией и коммерческой тайной, и что только социализм с его общественной собственностью на средства производства и централизованной плановой системой управления экономикой создает благоприятную почву для внедрения общегосударственных автоматизированных систем управления. Но в то же время, он прекрасно понимал, что план и рынок еще не исключают друг друга. Что товарно-денежные отношения смогут быть устранены только тогда, когда будет найдена адекватная, а точнее, более эффективная замена им в плане способа контроля и учета — как потребностей и ресурсов для их удовлетворения, так и меры труда и потребления. Именно в качестве такой альтернативы товарно-денежным отношениям он мыслил ОГАС.
Увы, тогда его предложения не были приняты правительством и предсказанный Глушковым кризис в управлении экономикой обернулся полным крахом экономики[283].
Но проблема «второго информационного барьера» от этого не исчезла, в том числе и для развитых капиталистических стран. [278]
Например, Советский Союз критиковали за то, что там большой бюрократический аппарат. На 1988 год численность его оценивалась между 2 и 2,4 млн чел.[284] Это было существенно меньше 1 % населения. Притом, следует принимать во внимание, что такая численность чиновничьего аппарата была результатом горбачевской «борьбы с бюрократией». В 1980 году их было всего 1755 тыс. чел. И считалось, что это очень много. Но вот данные по основным некоторым развитым капиталистическим странам на 1995 год о количестве занятых в государственном управлении в отношении ко всему населению: США — 4,4 %, Германия — 3 %, Швеция — 9,4 %. А по данным за 2010 год в Германии процент управленцев вырос до 6,1 % населения, в США — 6,8 %, в Швеции — 11,7 %. Притом, Барак Обама грозился увеличить штат федеральных ведомств еще на 25 %[285].
Но это речь идет только о занятых в государственном управлении. А посмотрите на аппарат управления в сфере экономики, который часто значительно превышает количество занятых в производстве. Например, в книге Эда Майклза, Хелен Хэндфилд-Джонс и Элизабет Экселрод «Война за таланты» приводится мнение, что «работники умственного труда теперь требуются для 60 % рабочих мест»[136:1].
Но разве можно сказать, что управляемость экономики от этого повышается? Длящийся уже который год кризис дает вполне очевидный ответ на этот вопрос.
И никакое увеличение числа компьютеров, локальных и корпоративных сетей здесь не поможет. Это прекрасно видно на примере ведущих капиталистических стран, где эта проблема стоит острее всего. Идя по такому пути, они никогда не приблизятся к тому, о чем писал Глушков — к созданию автоматизированной системы управления экономикой.
Их опыт в этой сфере нельзя копировать, не только потому, что их системы дорогие, но и потому, что они не выполняют главной задачи — они не рассматривают общество и даже государство как единое целое. В связи с этим современные системщики, когда заходит речь об автоматизированных системах управления обществен[279]ными (скажем, экономическими процессами), просто не видят «объекта управления».
Причина этого в том, что, с одной стороны, есть объективная проблема — глобальный рынок, в котором любая национальная экономика и национальное общество выступают, в лучшем случае как подсистемы (в подавляющем большинстве стран — это только секторы рынка, а то и вовсе чьи-то сферы влияния). К этой проблеме прибавляется еще и субъективный фактор — эмпирический, то есть мозаичный подход, который сегодня полностью господствует в науке.
Но любые попытки собрать систему управления обществом из кусочков обречены на провал. Это невозможно, как невозможно собрать организм из отдельных клеточек, а наоборот, организм развивается из одной клеточки. Как никогда не собиралось общество из отдельных индивидов, а наоборот, индивид всегда есть продукт общества.
Это невозможно было в условиях централизованной плановой экономики. Тем более, это невозможно в условиях рынка с его конкуренцией, коммерческой тайной, господством монополий, беспрестанной «борьбой всех против всех». Вот что писал Виктор Михайлович Глушков по этому поводу:
«Невольно напрашивается вопрос: нельзя ли в таком случае ограничиться созданием отраслевых, ведомственных вычислительных центров, сумма которых и составит ОГАС? В таком понимании проблемы и состоит другая характерная ошибка. Дело в том, что главные резервы повышения эффективности управления народным хозяйством как раз и сосредоточены на «стыках» различных ведомственных систем. Вместе с тем приведение в действие этих резервов и представляет наибольшие трудности. Для решения этой задачи недостаточно наладить лишь координацию работ по созданию ведомственных автоматизированных систем управления (АСУ). Здесь требуются совершенно новый подход, специальная техническая база»[137:1].
Разумеется, это писано было для социализма с его единым народно-хозяйственным комплексом, имеющим более или менее [280] стройную единую систему управления. Но все эти мысли в еще большей мере касаются и капитализма с его рыночной экономикой. И его основные резервы кроются именно на «стыках», и как раз из-за «нестыковок» возникают все его проблемы — от повальной коррупции до глобальных кризисов. Внутри капиталистическое предприятие, как правило, очень хорошо управляемо (мы оставляем в стороне вопрос, за счет чего это достигается, важно только то, что плохо управляемые предприятия в условиях рынка долго не живут), но, что касается «стыков» даже между отдельными предприятиями, не говоря уж об отраслях и связях между ними, тут ни о каком разумном управлении и речи быть не может не только на практике, но даже в теории. В. М. Глушков в этом отношении был категоричен:
«Никто не намерен с помощью кибернетики согласовывать производственные программы, а это — главный рычаг ускорения научно-технического прогресса. То, что нам доступно и для нас естественно, в капиталистических условиях исключается. Повторяю: невозможно практически, несовместимо с частной собственностью. Социальные противоречия буржуазного строя накладывают запрет и на подлинно научное планирование, и на согласование планов в национальном масштабе»[33:2].
Интересно, что современная экономическая теория не только не опровергает это суждение Глушкова, но, напротив, часто открыто предлагает для устранения хаоса, возникающего вследствие неурегулированности отношений между субъектами хозяйственной деятельности и отраслями, еще большую дерегуляцию[286].
Само понятие отрасли в условиях рынка очень размыто и отрасль зачастую даже не рассматривается, как объект управления. Это хорошо видно из того, что большинство отраслевых министерств просто прекратили свое существование с приходом рынка, а те, которые остались (как например, министерство сельского хозяйства), не выполняют управленческих функций (в этом смысле изменение его названия на министерство аграрной политики вовсе не случайно). [281]
Разумеется, что решить эти проблемы современной рыночной экономики (например устранить с ее помощью кризисы, которые в последнее время явно обнаруживают тенденцию к превращению с циклических в перманентные) с помощью разработки и внедрения системы, подобной ОГАС, невозможно. Для этого нужно сначала предпринять весьма радикальные политические преобразования, в результате которых возникла бы сама потребность в управлении экономикой. Несложно понять, что тем, кто сегодня решает судьбы мира, скорее нужен «управляемый хаос», который является естественной питательной средой для них и позволяет им оставаться на плаву. Притом это касается не только отечественных олигархов и чиновников, которых принято ругать, но и тех, кого ругать не принято, а принято рассматривать в качестве идеала. Увы, последний скандал с главой МВФ, от действий которого часто зависела судьба многих стран и целых регионов мира, наглядно продемонстрировал, что их озабоченность проблемами мировой экономики очень легко уступает место озабоченностям совершенно другого рода[287].
Но если даже предположить, что судьбы мира окажутся в руках более ответственных людей, от этого не исчезнут ни товарно-денежные отношения со всеми проблемами, которые они порождают, ни «второй информационный барьер», для преодоления которого, согласно идее В. М. Глушкова, нужно искать инструмент более совершенный, чем товарно-денежные отношения и иерархия в управлении. И готовить этот инструмент нужно уже сегодня, потому, что, в отличие от саней, которые нужно готовить летом, или телеги, которую нужно готовить зимой, это агрегат куда более сложный и требующий, кроме прочего, очень длительной наладки, не говоря уж о том, что еще до сих пор даже специалисты и даже приблизительно не понимают, что собой эти «сани» или «телега» представляют. К примеру, расхожей является мысль, что ОГАС — это был прообраз интернета[288]. Другими словами, путают сеть машин и соб[282]ственно систему управления. Именно из такой путаницы возникали или наивные технократические утопии, согласно которым ОГАС будто бы сможет устранить бюрократию, и управление будет осуществляться машинами или, наоборот, обвинения Глушкова в технократизме и попытках подчинить человека машине.
Эта путаница возникла не сегодня, и В. М. Глушков поспешил внести ясность в этот вопрос:
«Чем отличается ОГАС от ЕГСВЦ? Какие дополнительные вопросы нужно решить, чтобы превратить ЕГСВЦ в ОГАС? Прежде всего, нужно решить задачу созданию информационной базы этой системы. За рубежом вычислительному центру или соответствующей сети ВЦ коллективного пользования присущ коммерческий характер. Они нацелены, прежде всего, на простую продажу машинного времени. Создание информационной базы для них — дело самих потребителей. Проектанты этим не занимаются.
В нашей стране эта сеть направлена на вполне определенную задачу: на оптимальное управление экономикой в народном хозяйстве. У нас имеется вполне определенный поток задач. Для их успешного решения необходима определенная информация. Поэтому мы должны проектировать не только саму технику, не только программы, обеспечивающие работу в режиме продажи машинного времени для этой системы, но и процедуры управления, соответствующие экономическую и информационную базы. Этим прежде всего и отличается ОГАС от простой сети ВЦ»[289].
Соответственно, математическая модель, которая должна лежать в основе автоматизированной системы управления общественными процессами, должна изначально представлять собой единое целое. Притом она должна быть динамической моделью. И это не два разных требования, а одно и то же, поскольку целостность как единство многообразия может обеспечиваться исключительно только через динамичность, то есть через отражение свойства элементов системы взаимопревращаться, переходить друг в друга. [283]
В современном обществе такая целостность обеспечивается обменом, который приобрел форму товарно-денежного обмена. Деньги — универсальный товар. Любой товар превращается в деньги — деньги превращаются в любой товар. С одной стороны, такого рода общество очень удобно для математического моделирования и, соответственно, для автоматизации управления им. Ведь здесь все можно посчитать в сравнимых единицах, то есть в деньгах — наличные продукты, производственные ресурсы, потребности людей, даже их способности. Все имеет свою стоимость, а значит, и свою цену, в которой стоимость выражается. В условиях капитализма математическое моделирование экономических процессов присутствует везде и всегда. Без так называемого «хозяйственного расчета» капитализм просто невозможен. Ни на уровне индивида, ни на уровне предприятия, ни на уровне государства. Тотальный хозяйственный расчет и капитализм — это синонимы.
Беда только в том, что это моделирование осуществляется каждым отдельно, исходя из соображений собственной (индивидуальной, корпоративной, коллективной, национальной — это неважно) выгоды, и результатом такого всеобщего расчета оказывается абсолютная, ничем неограниченная анархия производства и потребления, которая проявляет себя в периодических кризисах перепроизводства.
Идея создания единой общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой с точки зрения современных экономических учений считается полным абсурдом, поскольку противоречит фундаментальным принципам этих теорий — свободы предпринимательства и отрицания вмешательства государства в экономическую деятельность. Но одно дело — принципы, и совсем другое — развитие техники. У него свои законы и они, как и любые другие объективные законы пробивают себе дорогу. Если немного перефразировать Гегеля, то можно сказать: если субъективные принципы противоречат объективным законам, то тем хуже для принципов. Адепты свободной игры слепых рыночных сил даже не заметили, как ненавистный им монстр автоматизированного управления экономикой пробрался в самое сердце рыночной экономики — на биржу. [284]
Но хитрость состоит в том, что в условиях господства рынка применение машин в управлении не только не делает процесс управляемым, а, напротив, только усугубляют хаос.
Главная идея Глушкова даже не в том, что без ЭВМ после 30-х годов невозможно поддерживать хозяйство на прежнем уровне. Главная его идея, что считать нужно не по частям, а исходить из целого. Это модельное целое может быть даже очень абстрактным. Главное, чтобы оно было именно целым. С точки зрения логики это означает подчинение частей целому.
Не просто жертвовать частями, если целому угрожает опасность, а спланированное отмирание (перерождение) частей таким образом, чтобы обеспечить не просто сохранность целого, а его планомерное развитие.
Увы, сегодня господствует ровно противоположный принцип, когда судьба целого, каковым объективно сейчас выступает весь мир, никого из субъектов управления не волнует. Частное — превыше всего.
Время кризиса, которое мы сейчас переживаем, самое подходящее для того, чтобы задуматься над тем, что этот гибельный принцип нужно менять. [285]
Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С 10. ↩︎
Энциклопедия кибернетики. К., 1974. С. 440. ↩︎
Поспелов Д. А. Становление информатики в России. Цит. по: http://cshistory.nsu.ru/?int=VIEW&el=200&templ=BOOK_INTERFACE ↩︎
Там же. ↩︎
Энциклопедия кибернетики. К., 1974. С. 440. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 210. ↩︎
Там. же. С. 313-314. ↩︎
http://www.komproekt.ru/table/ ↩︎
Фiлософiя + фiзика // Вiтчизна. №3. 1963. С. 171-179. В. М. Глушков, О.Ахiзер, П. В. Копнiн. ↩︎
Очерки информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 13. ↩︎
Там же. С. 22. ↩︎
Вопросы философии. 1953, № 5. С. 210-219. ↩︎
Кольман Э. Я. Мы не должны были так жить / Предисл. Ф. Яноуха. New York: Chalidze Publications, 1982. ↩︎
Очерки информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 12. ↩︎
Там же. С. 13. ↩︎
Там же. С. 45-83. ↩︎
В 1962 году, выступая на заседании Совета ИФИП, представитель СССР А. А. Дородницын предложил внести в будущий глоссарий терминов по процессам обработки информации два термина: «Cybernetics active» и «Cybernetics talkative». Цит. по: Поспелов Д. А. Становление информатики в России. http://cshistory.nsu.m/?int=VIEW&el=200&templ=BOOK_INTERFACE ↩︎
Маяковский В. Товарищу Нетте, пароходу и человеку. ↩︎
Дубинин Н. П. Вечное движение. М., 1989. С. 338-339. ↩︎
Там же. С. 259. ↩︎
Жданов Ю. А. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону. 2004. С. 260. ↩︎
Замечательный философский анализ спора между генетиками и «мичуринцами» в советской биологии содержится в статье В. А. Босенко «Размышления по поводу и по существу // Марксизм и современность. № 1. 2000. С. 55-59 или в его же книге «Диалектика мстит за пренебрежение к ней». К., 2010. С. 161-170. ↩︎
См. повесть Д. Гранина «Зубр ↩︎
Поспелов Д. А. Становление информатики в России // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 15. ↩︎
Шрейдер Ю. А. А. А. Ляпунов — лидер кибернетики как научного направления. // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 200. ↩︎
Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. 2-е издание. М.: Наука; Главная редакция изданий для зарубежных стран, 1983. С. 29. ↩︎
Китов В. А., Филинов Е.Н., Черняк Л.Г. Анатолий Иванович Китов. http://www.computer-museum.ru/galglory/kitov.htm ↩︎
Кибернетика и управление народным хозяйством // Кибернетику — на службу коммунизму. Сб. статей под ред. А.И.Берга. Том 1. М.; Л.: Госэнергоиздат, 1961. С. 203-218. ↩︎
Перевод с одного языка на другой при помощи машины: Отчет о первом успешном испытании // Реферативный журнал «Математика». № 10.1954. С. 75-76. ↩︎
Поспелов Д. А. Становление информатики в России. // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 11. ↩︎
Успенский В. А. Серебряный век структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР; Розенцвег В. Ю.: Как это начиналось (заметки очевидца). И Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 275. ↩︎
Чеповский А. Неразрешимая проблема компьютерной лингвистики // «Компьютерра». № 30 от 02 августа 2002 года. ↩︎
Моев В. Бразды управления. Беседы с академиком Глушковым. М., 1974. С. 22. ↩︎ ↩︎ ↩︎
Иванов Вячеслав В. Из прошлого семиотики, структурной лингвистики и поэтики // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 333-334. ↩︎
Обсуждение статьи С. Л. Соболева, А. А. Ляпунова и А. И. Китова «Основные черты кибернетики» в редакции журнала «Вопросы философии» // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 107. ↩︎
Там же. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 322. ↩︎
Шрейдер Ю. А. А. А. Ляпунов — лидер кибернетики как научного движения И Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 199. ↩︎
Арсеньев А. С., Ильенков Э. В., Давыдов В. В. Машина и человек, кибернетика и философия // Ленинская теория отражения и современная наука. Москва, 1966. С. 263-284. ↩︎
Ильенков Э. Об идолах и идеалах. К., 2006. 311 с. ↩︎
Об ОГАС см., напр. в книге «Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики». К., 2003. С. 321-332. ↩︎
Бир С. Мозг фирмы. Часть четвертая. Ход истории. М. : URSS, 2009. ↩︎
Необычайно интересна в этом отношении мысль профессора, академика РАЕН Ю. А Шрейдера — активного участника всей истории с кибернетикой. Вот она: «Сейчас, собственно, нет кибернетики как чего-то целого, но в рамках кибернетики существует много конкретных программ, и вовсе нет нужды договариваться об их согласовании… Мне кажется, что единой научной программы в кибернетике никогда не было» // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 198. ↩︎
При подготовке этого очерка очень широко использованы материалы из книги: Малиновский Б. Н. Академик В. М, Глушков. Киев, 1993. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 21. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 24-25. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 25. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 27. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 27-28. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 28-29. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 29-30. ↩︎
Малиновский Б. Н. История Вычислительной техники в лицах. К., 1995. С. 264. ↩︎
Цитировано по источнику http://www.situation.ni/app/j_art_277.htm ↩︎
Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС. М.: Статистика. 159 с. 1975. ↩︎
Методологические вопросы применения математических методов в биологии. Киев. 63 с. Препр./ИК АН УССР; 79-60. Соавт.: В. В. Иванов, В.М. Яненко. 1979. ↩︎
Теория рака с позиций общей теории систем. Киев. 20 с. Препр. / ИК АН УССР; 79-26. 1979. ↩︎
Ленин В. И. Об едином плане хозяйственных работ. В. И. Ленин ПСС. Т. 45. С. 346. ↩︎
Предэскизный проект этой сети недавно обнаружен в личном архиве дочерью В. М. Глушкова Верой Викторовной Глушковой и опубликован на сайте «ОГАС». С ним можно ознакомиться по адресу: http://ogas.kiev.ua/library/predeskyznyj-proekt-predvarytelnyj-varyant-edynoj-gosudarstvennoj-sety-vychyslytelnych-tsen-0 ↩︎
Акад. В. Глушков, акад. Н. Федоренко. Проблемы широкого внедрения вычислительной техники в народное хозяйство // Вопр. экономики. № 7. С. 87-92. ↩︎
Бирман А. М. Что решил сентябрьский пленум. М.: Экономика, 1965. С. 16. ↩︎
Малиновский Б. Н. История вычислительной техники в лицах. К., 1995. С. 57. ↩︎
Там же. С. 70. ↩︎
Глушков В. М. Для тех, кто остается // Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003 С. 326. ↩︎
Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР, цит. по: Косолапов Ричард. Слово тов. Сталину. С. 201. Отдельное издание: М.: Ленанд/URSS,2018. ↩︎
Емельянов Ю. В. Сталин. На вершине власти. М., 2003. С. 490-491. ↩︎
Акад. К. В. Островитянов. Методологические вопросы политической экономии социализма // Вопросы экономики. № 9. 1964. С. 111-128. ↩︎
Экономисты и математики за круглым столом // Вопросы экономики. № 9. 1964. С. 65. ↩︎
Курс политической экономии / Под редакцией Н. А. Цаголова. М., 1963. ↩︎
Экономисты и математики за круглым столом // Вопросы экономики. № 9. 1964. С. 63-110. ↩︎
Там же. С. 81. ↩︎
Там же. С. 98. ↩︎
Там же. С. 97. ↩︎
Там же. С. 65. ↩︎
Экономисты и математики за круглым столом // Вопросы экономики. № 9. 1964. С. 73. ↩︎
Бирман А. М. Что решил сентябрьский пленум. М., 1965. С. 8. ↩︎
Либерман Е. Г. Хозрасчет машиностроительного завода. М., 1950.212 с. ↩︎
Немчинов В. С. Общественная стоимость и плановая цена. М., 1970. С. 4. ↩︎
Немчинов В. С. О дальнейшем совершенствовании планирования и управления народным хозяйством. 2-е изд. М., 1965. ↩︎
Струмилин С. Г. Наш мир через 20 лет. М., 1964. 202 с. ↩︎
Моев В. Бразды управления. М.: Изд. политической литературы. 1977. С. 92. ↩︎
Товарищ. № 41, октябрь 1997 г. ↩︎
О работе Центрального экономико-математического института. Доклад Академика Н. П. Федоренко // Вестник АН СССР 1964. № 10. С. 4. ↩︎
Там же. С. 12. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 324. ↩︎
Моев В. Бразды управления. М.: Изд. политической литературы, 1977. С. 147. ↩︎
Моев В. Бразды управления. М.: Изд. политической литературы, 1977. С. 174. ↩︎
http://www.intelros.ru/readroom/nz/nz-75-l-2011/8691-inter-net-pochemu-v-sovetskom-soyuze-ne-byla-sozdana-obshhenacionalnaya-kompyutemaya-set.html ↩︎
Так изволил оценить состояние советской экономики в 1953 году некто R. Judy (Judy R. The Soviet Economy: From Commissars to Computers // International journal. 1967. Vol. 22. P. 642.) И это при том, что уже к 1950 году уровень промышленного производства в СССР превысил довоенный на 73 %, а в 1952 году среднегодовой прирост промышленного производства равнялся 10 %. СССР к этому времени ликвидировал монополию США не только в области ядерного оружия, но и в области электронно-вычислительной техники. Интересно, как бы этот умник назвал состояние экономики США, которая несмотря на то, что она невероятно разжирела на второй мировой войне, уже в 1948-1949 году пережила серьезный кризис со спадом производства на 17 %? Подъем 1950 года был связан в основном с войной в Корее, к концу которой американская экономика медленно вползла в очередной кризис, который длился еще дольше, чем предыдущий и привел к падению производства на 9 %. ↩︎
Источники, на которые ссылается В. Герович, пронумерованы, как в его статье: 7) Conway F., Siegelman J. Dark Hero of the Information Age: In Search of Norbert Wiener, the Father of Cybernetics. New York: Basic Books, 2005. P. 318, 391. 8) Arthur Schlesinger Jr., to Robert Kennedy, 20 October 1962. Schlesinger Personal Papers. John F. Kennedy Library (Boston, Mass.). Box WH-7. «Cybernetics». ↩︎
В этой связи не может не вызывать удивления, что В. Герович, который явно очень хорошо понимает эту проблему, почему-то дал своей статье о проблеме построения Общегосударственной автоматизированной системы управления название, явно не отражающее ее истинное содержание. ↩︎
http://robots.steelsite.ru/robots_201110060929.php ↩︎
Anderson J. Goldman Runs Risks, Reaps Rewards, The New York Times, June 10,2007. ↩︎
Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958. С. 120. ↩︎
Бир С. Мозг фирмы. М.: URSS, 2009. С. 256. ↩︎
«Мир после кризиса. Глобальные тенденции — 2025: меняющийся мир. Доклад Национального разведывательного совета США. М.: Издательство «Европа». 2009. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 326. ↩︎
https://ru.wikipedia.org/wiki/Интернет ↩︎
http://ra.wikipedia.org/wiki/ARPANET ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер Кибернетики. К., 2003. С. 305. ↩︎
Данные приводятся по статье А. Прохорова «От ARPAnet до INTERnet», которая опирается на американские источники. http://www.compress.rU/Archive/CP/2000/2/l/ ↩︎
Постановление Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР от 21 мая 1963 г. № 564 «Об улучшении руководства внедрением вычислительной техники и автоматизированных систем управления в народное хозяйство». ↩︎
В СССР подобная система вступила в строй только в 1972 году. См.: http://www.asmon.ru/sirena_history ↩︎
Там же. ↩︎
http://chemykh.net/content/view/189/200/ ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 299. ↩︎
http://computer-museum.ru/galglory/kitov_3.htm ↩︎
Зацаринный А. А. Академик И.А. Мизин: военная наука и практика // Игорь Александрович Мизин — ученый, конструктор, человек. М.: ИПИ РАН, 2010. С. 99. ↩︎
АкадемикВ. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 318. ↩︎
http://www.lenta.ru/articles/2008/03/21/ingenuous ↩︎
http://news.softodrom.ru/ap/b9347.shtml ↩︎
http://www.netaddiction.com/ ↩︎
Там же. ↩︎
Брук И. Перспективы применения управляющих машин в автоматизации // Сессия Академии наук СССР по научным проблемам автоматизации производства / Под ред. В. Трапезникова. М.: АН СССР, 1957. С. 147. ↩︎
Письмо А. Н. Несмеянова и А. В. Топчиева в Президиум ЦК КПСС от 14 декабря 1957 года. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 5. Оп. 35. Д. 70. Л. 119. ↩︎
Имеется в виду «Эскизный проект ОГАС» 1980 года. ↩︎
Заместитель директора Всесоюзного научно-исследовательского института проблем организации и управления (ВНИИПОУ), который был организован специально для разработки ОГАС и научным руководителем которого, как и самого проекта ОГАС был В. М. Глушков. ↩︎
Кутейников А. В. История проекта создания автоматизированной системы управления советской экономикой (ОГАС) в 1960-1980 х гг. http://www.computer-museum.ru/histussr/ogas_sorucom_201l.htm. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 325-326. ↩︎
Там же. С. 326. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 326. ↩︎
Если быть точным то против проекта Глушкова выступили экономисты-рыночники, но нужно признать, что к этому времени они полностью господствовали в экономической науке и фактом остается, что в поддержку этого проекта никто из видных экономистов не выступил. ↩︎
Государственный комитет по совершенствованию управления — структура, которая, по замыслу Глушкова, должна была координировать создание и функционирование ОГАС и курировать ее должен был непосредственно один из членов Политбюро. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 331. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 330. ↩︎
Там же. С. 331. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 331. ↩︎
Вопросы философии. 1953. № 5. С. 211. ↩︎
Кольман Э. Я. Мы не должны были так жить / Предисл. Ф. Яноуха. New York: Chalidze Publications, 1982. ↩︎
Цит. по книге: Малиновский Б. Н. История вычислительной техники в лицах. К., 1995. С. 109. ↩︎
Деркач В. П. Государственный подход к делу. ↩︎
Малиновский Б. Н. Нет ничего дороже. К., 2005. С. 171. ↩︎
http://www.komunist.com.ua/article/18/17264.htm ↩︎
Фiлософiя + фiзика // Вiтчизна. №3. 1963. С. 171-179. Спiвавт.: Ахiезер О., Копнiн П. В. ↩︎
Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К. Энгельс Ф Собр. соч. 2-е изд. Т. 20. С. 549. ↩︎
«Какой вопрос вы хотели бы задать академику Виктору Михайловичу Глушкову?» http://propaganda-joumal.net/7541.html ↩︎
Глушков В. М. Всесоюзная автоматизированная. Правда. 28 сентября 1971 г. ↩︎ ↩︎
Например, в пометках на книге Бухарина «Экономика переходного периода» Ленин пишет, что при социализме товар превращается в «продукт, идущий на общественное потребление не через рынок». Ленинский сборник XL. М. 1985. С. 417. ↩︎
Peters В. How Not to Network a Nation: The Uneasy History of the Soviet Internet. Boston: The MIT Press, 2016. 312 p. ↩︎
Питерс Б. Советский Интер-нет. http://inosmi.ru/science/20161023/238054065.html ↩︎
Возможно, имеется в виду «Предэскизный проект ЕГСВЦ» http://ogas.kiev.ua/library/predeskyznyj-proekt-predvarytelnyj-varyant-edynoj-gosudarstvennoj-sety-vychyslytelnych-tsen-0 ↩︎
Воспроизводится по книге Б. Н. Малиновского «История вычислительной техники в лицах», http://ogas.kiev.ua/history/chto-skazhet-ystoryya ↩︎
Ленин В. И. Первый всероссийский съезд по внешкольному образованию. ПСС. Т. 38. С. 353. ↩︎
Моев В. Бразды правления. Беседы с академиком В. М. Глушковым. С. 134. ↩︎
Моев В. Бразды правления. Беседы с академиком В. М. Глушковым. С. 128. ↩︎
Там же. С. 114. ↩︎
Моев В. Бразды правления. Беседы с академиком В. М. Глушковым. С. 113. ↩︎
Там же. С. 120. ↩︎
Там же. ↩︎
Записи можно найти по этому адресу: https://drive.google.com/open?id=0B0Ijo8rfS06IcnhQMHRWZ0JhNDQ ↩︎
Ленин В. И. Государство и революция //Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 101. ↩︎
Экономисты и математики за круглым столом // Вопросы экономики. № 9. 1964. С. 63-110. ↩︎
Моев В. Бразды управления. Беседы с академиком В. Н. Глушковым. М., 1974. С. 87. ↩︎
Ответы на вопросы анкеты «Комсомольской правды» // Академик В.М.Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 154. ↩︎
Кибернетика и социальное прогнозирование // Проблемы мира и социализма. 1971. № 1. С. 37-42. ↩︎
Там же. ↩︎
Кибернетика и социальное прогнозирование // Проблемы мира и социализма. 1971. № 1.С. 37-42. ↩︎
Ленин В. И. Марксизм о государстве. ПСС. Т. 33. С. 145. ↩︎
Ленин В. И. Из доклада о концессии на собрании актива московской организации РКП (б) 6 декабря 1920 г. ПСС. Т. 42, стр. 58 ↩︎
Глушков В. Н. Заветные мысли для тех, кто остается // Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. ↩︎
Глушков В. Н. Заветные мысли для тех, кто остается // Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. ↩︎
Бузгалин А. В., Колганов А. И. Открытость политэкономии и империализм mainstream’a: economics как прошлое // Горизонты экономики. № 2.2012. С. 22. ↩︎
Иглтон Т. Почему Маркс был прав. Карьера-пресс. 2012. ↩︎
Второй конгресс собрал уже около тысячи участников и его удостоил своим присутствием даже Иммануил Валлерстайн — мировой социолог № 1. ↩︎
Энгельс Ф. К критике проекта социал-демократической программы 1891 г. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 22. С. 234. ↩︎
Ленин В. И. Замечания на второй проект программы Плеханова // Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 232. ↩︎
Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф., соч., 2-е изд. Т. 19 С. 222-223. Отдельное издание: М.: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Замечания на книгу Н. И. Бухарина «Экономика переходного периода». Ленинский сборник ХL. С. 417. ↩︎
Маркс К., Энгельс Ф. Собр.соч. 2-е изд. Т. 46. ч. 2. С. 204. ↩︎
Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2 е изд. Т. 46. Ч. 2. С. 203. ↩︎
Там же. С. 207. ↩︎
Ленин В. И. Государство и революция // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 101. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Включая самых видных учеников и соратников ак. В. С. Немчинова, который, собственно и сформулировал первоначальный вариант идеи централизованного использования вычислительной техники для экономических расчетов и который поддержал идею В. М. Глушкова о создании для этой цели Единой сети вычислительных центров. ↩︎
Подробней об этом можно прочитать в очерке пятом «Невостребованная альтернатива рыночной реформе 1965 года». ↩︎
Глушков В. М. Для тех, кто остается // Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 326. ↩︎
Бир С. Мозг фирмы. М.: URSS, 2009. С. 319-323. ↩︎
См. напр., книгу К. Дымова «Капитализм — система без будущего». К., 2010.852 с. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 324. ↩︎
В своих воспоминаниях В. М. Глушков указывает, что «проект был очень толстый, несколько книг (1500 и 2000 страниц)», в то время как известный сегодня «Предэскизный проект» (предварительный вариант Единой государственной сети вычислительных центров (ЕГСВЦ)) занимает всего 52 страницы. ↩︎
Моев В. Бразды управления. М.: Изд. политической литературы. 1977. С. 92. ↩︎
Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. Открытое общество в опасности. М., 1999. С. 86. ↩︎
Ильенков Э. В. Гегель и отчуждение. http://caute.tk/ilyenkov/texts/phc/hgentfr.html ↩︎
Там же. ↩︎
Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР // Сталин И. В. Соч. Т. 16. С. 164-165. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2018. ↩︎
Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР // Сталин И. В. Соч. Т. 16. С. 164-165. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2018. ↩︎
Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 6-7. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Радиотехника и электроника и их техническое применение / Под ред. А. И. Берга и И. С. Джигита. М., 1956. С. 113. ↩︎
Брук И. Перспективы применения управляющих машин в автоматизации // Сессия Академии наук СССР по научным проблемам автоматизации производства / Под ред. В. Трапезникова. М.: АН СССР, 1957. С. 147. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 321. ↩︎
http://propaganda-joumal.net/6565.html ↩︎
Проблемы мира и социализма, 1971. № 1. С. 37-42. ↩︎
Малиновский Б. Н. Академик В. Глушков. К., 1993. С. 99. ↩︎
Впервые материал этого очерка появился в свет в виде статьи: ПихоровичВ., Тайнов В. Кибернетика возвращается. ↩︎
http://www.osp.ru/os/2004/09/077.htm ↩︎
Бир С. Мозг фирмы. М.: URSS, 2009. С. 157. ↩︎
Речь идет о проходивших в СССР в 60-е годы дискуссиях между экономистами, которые выступали за усиление рыночных методов управления экономикой, и так называемыми «математиками», которые были сторонниками концепции «оптимального планирования и управления народным хозяйством», за которую Л. В. Канторович, В. В. Новожилов, В. С. Немчинов в 1965 году получили Ленинскую премию, но идея которых была похоронена, так же, как и идея ОГАС, а в основу экономической реформы того же 1965 года были положены идеи «экономистов», суть которых состояла в объявлении прибыли главным критерием эффективности предприятия. Материалы итогов одной такой дискуссии были опубликованы в журнале «Вопросы экономики» — Экономисты и математики за круглым столом // Вопросы экономики. № 9, 1964. С. 63-110. В этой дискуссии принимали участие и В. М. Глушков, Н. П. Федоренко, А. А. Дородницын, которые представили главные идеи проекта, позже получившего название ОГАС, но их выступления даже не обсуждались участниками круглого стола и в журнальной публикации поданы в очень коротком пересказе ↩︎
Для популяризации ОГАС В. М. Глушков придумал так называемую «теорию информационных барьеров», согласно которой в первобытном обществе для управления экономическими и социальными процессами достаточно было «интеллектуальных мощностей» одного человека, но после того, как масштабы производства выросли, эффективное управление стало возможным только благодаря появлению товарно-денежных отношений и иерархии в управлении. Но и этот этап, по мнению В. М. Глушкова, имеет свою границу. Вот что он говорит в книге, составленной из интервью, которые он дал корреспонденту Литературной газеты В. Моеву и изданной под названием «Бразды управления»: «Первый информационный барьер или порог человечество смогло преодолеть потому, повторяю, что изобрело товарно-денежные отношения и ступенчатую структуру управления. Электронно-вычислительная техника — вот современное изобретение, которое позволяет перешагнуть через второй порог». Моев В. Бразды управления. Беседы с академиком В. М. Глушковым. М.: Издательство политической литературы, 1974. С. 87. ↩︎
Экономисты и математики за круглым столом // Вопросы экономики. № 9, 1964. С. 81. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 571. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С.511. ↩︎
Там же. С. 510. ↩︎
Ленин В. И. Государство и революция // Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 94-95. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 16. ↩︎
Цит. по: Че Гевара Э. Экономические воззрения. М., 1990. С. 7. ↩︎
Че Гевара полностью осознавал необходимость знания классической философии вообще и Гегеля в частности для революционера и даже составил программу для ликвидации своих собственных пробелов в этой области и издания соответствующих книг для кубинского читателя. См. Письмо Армандо Харту // Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 505-508. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 510. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 386. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 394. ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 512. ↩︎
Там же. С. 495-496. ↩︎
У Ленина в «Записках о нашей революции» по этому поводу есть замечательная мысль: «Слов нет, учебник, написанный по Каутскому, был вещью для своего времени очень полезной. Но пора уже все-таки отказаться от мысли, будто этот учебник предусмотрел все формы развития дальнейшей мировой истории. Тех, кто думает так, своевременно было бы объявить просто дураками». ↩︎
Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М.: Культурная революция, 2006. С. 510. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 82 ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 7. ↩︎
Там же. С. 8. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 10. ↩︎
Там же. С. 7. ↩︎
Маркс К. Тезисы о Фейербахе //Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2 е изд. Т. 3. С. 3. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 7. ↩︎
Ленин В. И. Государство и революция // Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 7. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 11. ↩︎
Там же. ↩︎
Ильенков Э. В. Ответ тов. Я. А. Кронроду («Капитал» Маркса и проблема стоимости) // Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. М., 1997. С. 421-422. ↩︎
Ильенков Э. В. К выступлению у экономистов 24.11.65 // Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. М., 1997. ↩︎
Там же. ↩︎
«Конечно, когда вместо двух основных производственных секторов, государственного и колхозного, появляется один всеобъемлющий производственный сектор с правом распоряжения всей потребительской продукцией, товарное обращение с его «денежным хозяйством» исчезнет, как ненужный элемент народного хозяйства». Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР // Сталин И. В. Сочинения. Т. 16. М.: Издательство «Писатель», 1997. С. 164. ↩︎
Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса. 2-е изд.Т. 3. С. 31; 8-е изд. М.: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 342. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 11. ↩︎
Там же. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика, М., 1999. С. 16. ↩︎
Там же. С. 17. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 17. ↩︎
Там же. С. 12. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 12. ↩︎
Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в русской революции // Ленин В. И. ПСС. Т. 11. С. 37. ↩︎
Ленин В. И. Речь на Пленуме Московского Совета 20 ноября 1922 г. // Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 302. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 12. ↩︎
Там же. С. 13. ↩︎
Там же. ↩︎
Богданов А. А. Тектология: Всеобщая организационная наука / Под ред. Г. Д. Гловели. Издание 6-е, испр. и доп. М.: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 11-12. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 19. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 19. ↩︎
Там же. С. 16. ↩︎
Там же. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 15. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 20. ↩︎
Там же. С. 18. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 33. ↩︎
Журнал «Коммунист». 1957. № 13. С. 87. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 26. ↩︎
Там же. С. 29. ↩︎
Маркс К. и Энгельс Ф. Т. 20. С. 320. ↩︎
Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. М: Ленанд/URSS, 2018. С. 132. ↩︎
Там же. С. 138. ↩︎
Там же. С. 52. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 25. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 25-26. ↩︎
Маркс К. и Энгельс Ф. Т. 20. С. 314. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 30. ↩︎
Ленин В. И. Государство и революция // Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 95. Отдельное издание: М: Ленанд/URSS, 2019. ↩︎
Там же. С. 99. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 31. ↩︎
Маркс К. и Энгельс Ф. Т. 20. С. 321. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 51. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 50. ↩︎
Там же. С. 34. ↩︎
Маркс К. Критика Готской программы // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 19. С. 13. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 34. ↩︎
Люксембург Роза. Накопление капитала. М., 1934. С. 5. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 34. ↩︎
Там же. С. 35. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С.43. ↩︎
Там же. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 44. ↩︎
Там же. С.81. ↩︎
Самарский А. Ю. Принцип экономико-математической модели межотраслевых производственных связей в контексте управленческих идей В. М. Глушкова // Досвiд та перспективи застосування загальнодержавних автоматизованих систем управлiння в соцiально-економiчнiй сферi. Матерiали Круглого стол-семiнару до 90-рiччя з дня народження академiка В. М. Глушкова. К., 2012. С. 77. ↩︎
Там же. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 14. ↩︎
Леонтьев В. Баланс народного хозяйства СССР — методологический разбор работы ЦСУ И Плановые хозяйство. 1925. № 12. ↩︎
Ведута Н. И. Социально эффективная экономика. М., 1999. С. 69. ↩︎
Академик В. М. Глушков — пионер кибернетики. К., 2003. С. 329. ↩︎
Труд в СССР. М.: ЦСУ СССР, 1988. С. 30. ↩︎
http://sd.net.ua/2010/12/27/bolshe-demokratii-bolshe-chinovnikov.html ↩︎
http://news.liga.net/news/N1114754.html ↩︎
Речь идет об обвинении экс-главы МВФ в сексуальных домогательствах. Это был уже третий крупный скандал такого характера, связанный с его именем. ↩︎
Кутейников А. В. Прообраз интернета в СССР: из истории разработки проекта автоматизации управления советской экономикой (ОГАС) в 1963-1980 гг. // Материалы Международного молодежного научного форума «ЛОМОНОСОВ-2010» / Отв. ред. И. А. Алешковский, П. Н. Костылев, А. И. Андреев, А В. Андриянов. [Электронный ресурс] М.: МАКС Пресс, 2010. ↩︎
Глушков В. М. Принципы построения ОГАС. http://www.ogas.kiev.ua/glushkov/pryntsypy-postroenyya-ogas ↩︎