Основное противоречие советской философии
Василий Пихорович
Часть 1
2015-07-22
В советской философской и экономической литературе время от времени вспыхивал какой-то нездоровый интерес к теме «основного противоречия социализма». По этому поводу писались статьи, проводились «круглые столы», защищались диссертации, но от этого противоречия не разрешались и, соответственно, тема не исчерпывалась.
Нужно отметить, что интерес этот имел два основных источника. Первый был, так сказать, официальный. Логика этой части любителей темы «основного противоречия социализма» исходила, в основном, из того, что противоречия — это источник развития, и получится, что если у социализма не будет противоречий, то не будет и развития. С другой стороны, каждая «уважающая себя» общественная система имеет свое собственное противоречие, значит, и у социализма оно должно быть.
Кроме того, у темы «противоречий социализма» был и свой «диссидентский» подтекст. Если у социализма есть противоречия, значит там далеко не все так хорошо, как считается, мыслили себе многочисленные «внутренние эмигранты», количество которых было особенно велико в научных верхах, ибо люди с таким складом ума легко «всплывают» и всегда остаются на поверхности. Эти люди мыслили противоречия как некие неприятности, свидетельствующие о недостатках системы, о ее несовершенстве. Они были, как правило, далеки от философии и поэтому даже не догадывались о том, что противоречия они представляют себе в духе формальной логики, в которой существует закон исключения противоречия, запрещающий противоречия в теории, а, соответственно, лишающий теорию возможности адекватно отражать противоречия реальной действительности, а значит, и понимать ее такой, какой она является на самом деле, а не такой, какой она кажется, понимать ее во всем богатстве ее определений — в ее динамической целостности и во всей взаимосвязи ее сторон, каждой из которых касается все сказанное выше. В том числе, и по вполне понятным причинам, нужно уметь рассмотреть диалектически и такой феномен как советская философия.
Так вот, основное противоречие советской философии, на наш взгляд, состояло в том, что она существовала. Как известно, классики марксизма полностью разделяли мнение Гегеля о том, что с открытием диалектики философия как форма общественная сознания исчерпывает себя, и ей приходит конец. "У всех философов,— пишет Энгельс, — преходящей оказывается как раз "система", и именно потому, что системы возникают из непреходящей потребности человеческого духа: потребности преодолеть все противоречия"[1]. Но требовать от философии разрешения всех противоречий — значит требовать, чтобы один философ сделал такое дело, которое под силу только всему человечеству в его поступательном развитии. Раз мы поняли это,— а этим мы больше, чем кому-нибудь, обязаны Гегелю,— то всей философии в старом смысле слова приходит конец"[2].
На Западе все пошло исключительно «по Гегелю», хотя вовсе не так, как хотелось бы Гегелю или как предсказывал Энгельс, считавший, что только выработанная в рамках гегелевской философии диалектика могла «помочь естествознанию выбраться из теоретических трудностей»[3]. Увы, ни етествоиспытатели, ни философы в массе своей не прислушались к мнению Энгельса, поэтому после Гегеля немарксистская философия на Западе просто становится «недействительной», потому что перестает быть «разумной», направив все свои усилия на борьбу против разума. С одной стороны, это была атака на диалектику с позиции провозглашения формальной логики вершиной человеческого мышления, своейственного позитивизму, с другой — отказ от рациональности вообще в пользу всякого рода иррационализма, релятивизма, агностицизма, религии, мистики.
Что же касается судьбы философии в Советском Союзе, то она оказалась особо сложной. Разумеется, что ставить вопрос об отмирании философии в стране, где огромная часть населения была неграмотной, не приходилось. Тем не менее, нужно заметить, что в СССР в очень короткое время была не только ликвидирована неграмотность, но и был сделан невиданный доселе рывок в деле приобщения трудящихся к высшим достижениям мировой культуры, в том числе и философской. Вопросы, которые раньше были исключительной привилегией крайне узкого круга людей с университетским образованием, начали обсуждать самые широкие массы людей, которых раньше считали в принципе неспособными к мышлению.
Сложность ситуации определялась тем, что перемещение в Россию центра мирового революционного движения не могло не привести к тому, что здесь стали концентрироваться и силы противодействия этому процессу, среди которых не последнюю роль играла и реакционная философия. Не было, пожалуй, такого реакционного течения в философии конца XIX-начала XX веков, которое не нашло своих горячих сторонников в среде российской интеллигенции, а некоторые из этих направлений, такие как, например, экзистенциализм и многие направления религиозной философии именно в России и зарождались.
Парадокс состоял еще и в том, что очень часто яростным последователями самых реакционных учений становились наиболее революционно настроенные российские интеллигенты — об этом свидетельствует не только известное благодаря «Материализму и эмпириокритицизму» увлечение махизмом и богостроительством видных большевистских деятелей, но и, например, мода на Ницше или широкое распространения фрейдизма в 20-е годы в СССР и популярность Шпенглера после появления «Заката Европы».
Вот свидетельство Луначарского:
"...мы, марксисты-коммунисты, на заре нашего революционного движения отдали некоторую дань увлечению Ницше. Конечно, в разной степени. Я, например, оговариваясь относительно глубоко чуждой нам сущности общественных тенденций Ницше, отдавал ему дань восторга за его борьбу с христианством, с мелочной мещанской моралью, со всей жвачкой, со всем беззубием пацифизма всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов"[4].
Еще один парадокс, состоял в том, что очень грамотный в области марксистской философии Г.В. Плеханов оказался фактически в стане противников российской революции (на словах он был, конечно, сторонником, но на деле, каждый раз оказывался противником). В то же время, как верно отмечает С. Мареев в своей книге «Из истории советской философии: Лукач, Выготский, Ильенков»[5] после революции направление развития советской философии определяли (и определили не просто на долгое время, а фактически навсегда) именно ученики Плеханова. Так, бывшие меньшевики Деборин, Аксельрод, Сарабьянов, Горев др., составившие кадровую основу кафедры философии Коммунистического университета имени Я.М. Свердлова и редколлегии журнала «Под знаменем марксизма», или тоже бывший меньшевик проф. Семковский, издавший один из первых в СССР учебник по марксистской философии «Курс лекций по историческому материализму» и «Марксистскую хрестоматию», по которым долгое время наряду с деборинским «Введением в философию диалектического материализма» в Советском Союзе знакомились с философией марксизма, а также «внефракционный» Д. Рязанов, возглавивший институт Маркса-Энгельса-Ленина.
Кампания против «меньшевиствующего идеализма», развернувшаяся в начале 30-х годов, ничего по сути не поменяла, она была, скорее, склокой внутри этой философской школы. Ведь на смену прежним руководителям советской философии пришли их же ученики Митин, Юдин. В этом смысле стоит согласиться с утверждением С. Мареева из упомянутой выше книги, что «диалектика» Деборина перешла в митинско-федосеевский «диамат». Не стоит упускать из внимания и тот факт, что именно один из представителей этой школы Я.Э. Стэн по просьбе Сталина читал ему курс по гегелевской диалектике[6].
Существует даже мнение, что «написанная Стэном глава о диалектике после его ареста была включена в «Краткий курс истории ВКП(б)» без указания источника. Потом авторство этой главы было приписано Сталину, который лишь обработал и огрубил первоначальный текст[7]. Мы не намерены вникать, правда это или нет, хотя бы потому, что не видим в этой главе ничего плохого. Мало того, считаем, что это один из лучших образцов популяризации философских идей марксизма. А другие задачи, кроме самой первичной популяризации, перед этой книгой, по которой должны были осваивать историю партии (даже не марксизм, а только историю партии) миллионы и миллионы граждан людей, многие из которых только что научились читать, и не могли ставиться. Но об этом несколько позже.
Сейчас же обратим внимание на то, какое огромное значение философии в деле революции придавал Ленин. В наиболее ответственные моменты (период реакции после поражения революции 1905-1907 годов или в разгар первой мировой, которая, по мысли Ленина, должна была обязательно завершиться новой революцией) он углубленно работал над изучением философии, результатом чего стала книга «Материализм и эмпириокритицизм» и знаменитые конспекты, изданные после смерти Ленина под названием «Философские тетради». Существуют свидетельства, что в начале 1918 года Ленин заказал в Румянцевской библиотеке «Феноменологию духа» и до конца его жизни эта книга оставалась у него настольной. «Настольной книгой всякого сознательного рабочего» наряду с «Манифестом коммунистической партии» Ленин называл «Анти-Дюринг», который во многом посвящен именно изложению философии марксизма. Друг и соратник Дж. Рида, автора известнейшей книги о революции 1917 года - «Десять дней, которые потрясли мир», Альберт Рис Вильямс пишет в своей книге «Путешествие в революцию», что в начале 1918 года, когда немцы угрожал Петрограду и правительство уже перебралось в Москву, Ленин предложил ему и другим иностранцам, поддержавшим русскую революцию, организовать кружок для изучения марксизма под его личным руководством[8].
Примечательно, что революционная масса, в отличие от интеллигенции, тоже чувствовала невиданную доселе потребность в философии.
Л.А. Коган в своей работе «На подступах к марксистской образованности» приводит свидетельство московского корреспондента эмигрантского журнала "Смена вех": "Чрезвычайно интересно просматривать афиши в Москве. Что преобладает? Афиши о лекциях на научные и общественно-литературные темы и концертах. Страну охватила огромная жажда положительных знаний; не десятками, не сотнями, а тысячами насчитывается количество общедоступных лекций в месяц. Все эти лекции не только усиленно посещаются, но на многих из этих лекций зал не может вместить всех желающих". И дальше продолжает: «Первых марксистских лекторов по философии засыпали вопросами (Луначарскому, например, задавали их единовременно до 100 и более)[9].
Эту потребность нужно было удовлетворять немедленно, поэтому и было принято решение привлечь к работе по подготовке новых кадров всех, кто имел хоть какое-то понятие о марксизме, не взирая на то, что диалектика, которую проповедовали эти люди, была очень далека от объективной диалектики революции. Но выбор был невелик. Достаточно вспомнить, что писал Ленин о Бухарине в известном «Письме к съезду»: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики»[10].
Вот такой вот «небольшой недостаток» у крупнейшего теоретика партии — никогда не учился и никогда не понимал диалектики. Можно только представить, как ее понимали не такие крупные теоретики, не говоря уж о том, что теоретиков среди большевистских вождей было куда меньше, чем практиков. Возможно, именно поэтому им удалось возглавить революцию и довести ее до победы. А вот меньшевики, имевшие очень большое количество известных теоретиков в своих рядах, оказались в стане врагов революции. Проблема была не в теории самой по себе, а в том, что, теория, если не уметь правильно соединить ее с практикой, из светоча, указывающего правильный путь, превращается в шоры на глазах, не позволяющие видеть даже очевидных вещей, доступных даже неграмотным массам. Так, меньшевики, превратив вполне верные марксистские положения о том, что социалистическая революция может произойти только в развитой капиталистической стране, в мертвую догму, выступили против социалистической революции в России. Нет, те бывшие меньшевики, к которым обратились большевики с предложением возглавить советский «философский фронт», не выступали против революции с оружием в руках. Мало того, они порвали со своей партией, как только она перешла в стан врагов революции. Но ведь в области теории они от этого не продвинулись ни на шаг вперед. А то, каков был их уровень понимания марксизма, хорошо показывает тот факт, что даже Л. Аксельрод — вне сомнения, самая подготовленная в теоретическом отношении представительница этой группы — совершенно не поняла ничего в работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Вот пару мест из ее отзыва об этой работе: «Вдумчивый, внимательный и незабывчивый читатель, следивший за философской полемикой различного рода эклектиков-марксистов с ортодоксальными марксистами, сразу заметит, что по существу Ильин не сказал ничего такого, что не было бы высказано раньше последними...
Беда, однако, не в том, что в книге Ильина нет новых мыслей: подчас разработка уже высказанного известного взгляда может быть чрезвычайно интересна и чрезвычайно оригинальна, если только она, эта разработка, отличается серьезной, вдумчивой и тонкой аргументацией. Но, увы! книга Ильина не обладает такими качествами. В аргументации автора мы не видим ни гибкости философского мышления, ни точности философских определений, ни глубокого понимания философских проблем».
Вот такая вот оценка книги, значение которой, к сожалению, не ослабело до этого времени.
Нам ни в коем случае не хотелось бы на этом основании делать вывод о том, что эти люди не принесли советской философии ничего, кроме вреда. Напротив, мы хотели бы подчеркнуть, что они выполнили огромную и ни с чем не сравнимую работу. Они познакомили с основами материалистической философии миллионы и миллионы людей. А это гораздо важнее, чем то, что по обыкновению называется «развитием философии», хотя на самом деле оно, как правило, представляет собой очередной всплеск философской моды, значение которого не выходит за рамки узенького кружка ее адептов, очень легко меняющего своих кумиров по окончанию «сезона». Даже самое изысканное философское «тончилово» по значению не может сравниться с иногда грубыми, иногда даже ошибочно понятыми фундаментальными философскими идеями, которые овладели массами.
В этом смысле хотелось бы выразить несогласие с Э. В. Ильенковым, который, если судить по воспоминаниям А. Т. Фролова[11], весьма пренебрежительно высказался о известном втором параграфе четвертой главы «Краткого курса исории ВКП(б)», мол, «диалектика была распята на кресте из «четырех черт» второго параграфа четвертой главы «Краткого курса»».
Неважно, кто был настоящим автором этой главы — Сталин или Стэн — несомненно, это одно из самых значительных популяризаторских произведений в области философии. И уже совершенно другая проблема, что большинство советских философов, в том числе и тех, кто в духе решений ХХ съезда, относился к Сталину резко негативно, так и не смогло подняться выше уровня этой главы, предназначенной для первоначального знакомства с азами философии марксизма миллионов людей в полуграмотной стране. Это проблемы этих философов, а не автора (или авторов) четвертой главы. Но, увы, любимое занятие советских философов периода упадка — представлять свои собственные проблемы в области понимания философии в качестве проблем и недостатков марксизма — были свойственны им задолго до перестройки.
Часть 2
2015-07-28
Вопреки расхожему мнению
Но, в любом случае, если сравнивать развитие философии в СССР с развитием таковой в любой другой стране за тот же период, то результат получится не такой уж плохой. Как по количеству, так и по качеству. Уже сам факт того, что с философией стали знакомить всех, кто получал высшее образование, и даже в средней школе был предмет «Обществоведение», где излагались основы философии — это был полный переворот в философии. В западных странах до этого времени ничего подобного нет. Мало того, что в большинстве западных стран философия в университетах является предметом по выбору[12], притом, далеко не во всех вузах, но с философией в систематическом виде там не знакомы даже специалисты.
Вот что говорит по этому поводу уже много лет преподающий в европейских вузах модный ныне на Западе философ советского происхождения Карен Свасьян:
«...тут главное — попасть в лузу, а там делай, что взбредет в голову. Что здесь хуже всего, так это отход от классической традиционной методики (я имею в виду систематическое введение в философию, изучение истории философии в целом), которая все больше отодвигается на задний план, уступая место моде и "оригинальничанию"».
Но в СССР не ограничились тем, что сделали знакомство с философией обязательным элементом образования. Здесь философия стала необходимым и весьма заметным элементом общей культуры. Сами бывшие советские философы очень любят поговорить о том, что в дореволюционной России была философия, а в СССР ее то ли не было, то ли была одна только догматика. Сразу две работы[13] по истории философии в СССР имеют в своем названии словосочетание «Подавление философии». Но если взять конкретные факты, то ситуация выглядит несколько иначе.
Так, например, академик М. Б. Митин приводит справку об изданиях классиков философии в царской России за 20 лет до революции и за 21 год советского периода:
Издание классиков философской мысли (тыс. экз.)[14]:
| С 1897 по 1916 гг. | С 1917 по 1938 гг. | |
|---|---|---|
| Аристотель | 1 | 78,3 |
| Вольтер | 64,5 | 222,6 |
| Гегель | 4,5 | 200,5 |
| Дидро | 1,5. | 139,1 |
| Спиноза | 7,7 | 55,2 |
| Фейербах | 10 | 44 |
Произведения Бэкона, Гольбаха,Гельвеция, Демокрита с 1897 по 1916 г. не издавались, — продолжает М.Б. Митин. — За период о 1917 по 1938 г. выпущено произведений: Бэкон. 23 тыс. экз., Гольбаха — 79,4, Гельвеция — 67,5, Демокрита — 10 тыс. экз.
В этот период изданы также сочинения Лукреция Кара, Сенеки, У. Дакосты, Дж. Бруно, Гоббса, Декарта, Спинозы, Лейбница, Сен-Симона, Мора, Локка, Толанда, Пристли, Руссо, Кондильяка, Ламетри, Дидро, Мелье, Фурье, и др.
Нужно сказать, что Митин скромничает. На самом деле, большинство этих изданий было сделано не просто за 25 лет, а в 30-е годы, когда он находился у философского руля. Можно сколько угодно скептически относиться к философским достижениям самого М. Б. Митина, но факт остается фактом, что за последние 25 лет тиражи философской классики на порядок меньшие, не говоря уж о том, что, очень часто это переиздание того, что было сделано в советские времена.
Возьмем для примера серию «Памятники философской мысли», которую начали выпускать в 1978 году (последний том вышел в 2008 году). В эту серию вошли переводы классиков мировой философии.
Всего выпущено 29 томов, часть которых — переиздания и допечатки. Так вот, по данным, которые приводит Википедия, совокупный тираж серии составил свыше 700 000 экз., из них 620 000 приходятся на советские издания. То есть, имеем уменьшение совокупного тиража более чем в 10 раз.
Но «Памятники философской мысли» — это далеко не лучшее, что было сделано в советские времена в области популяризации классического философского наследия.
Она выглядит очень бледно по сравнению с серией «Философское наследие», которая начала выпускаться в 1963 году. Так вот, до 1991 года в этой серии вышло 115 томов произведений мировой философской классики общим тиражом без малого 7 миллионов экземпляров.
Но и эти цифры ни о чем не говорят, поскольку философская литература была в страшном дефиците, и даже далеко не все специалисты имели у себя книги из «Философского наследия» и пользовались ими в основном в библиотеках, где на каждую книгу было много читателей.
Но даже без учета этой особенности тиражи, скажем, четырехтомника Аристотеля в 220 тысяч или «Философии религии» Гегеля в 175 тысяч экземпляров способны поразить воображение. При этом, повторяю, они раскупались мгновенно, при том, что стоили не так уж и дешево (по советским меркам, конечно, где книги стоили, как правило, копейки).
Посчитать тиражи современных изданий философских книг не представляется возможным, поскольку часто они просто не указываются, поэтому мы приведем «экспертную оценку», которая тем примечательнее, что принадлежит она А. П. Огурцову — человеку весьма компетентному, члену редколлегии журнала "Вопросы философии", ученому секретарю науч.-ред. совета «Новой философской энциклопедии», автору упомянутой уже выше статьи «Подавление философии», почти четверть столетия спустя написавшему статью под не менее «оптимистическим» названием «Поражение философии»[15]:
«Тиражи философских книг не идут ни в какое сравнение с тиражами книг 60-70-х годов. Я вспоминаю, что издательство «Мысль» издало «Философию природы» Гегеля тиражом 100 тысяч экземпляров, и через месяц книгу невозможно было найти в книжных магазинах! Наши книги издаются тиражом 300-500 экземпляров, от силы до 1000 экземпляров, и они лежат на складских полках. Их мало кто читает! Когда я работал в журнале «Вопросы философии», мы ставили перед собой цель достичь в 1967 г. тиража журнала в 40 тысяч. Теперь же его тираж не больше 1000 экземпляров».
И это касается не только философской классики, но и того, что в СССР получило название «современной буржуазной философии». Представления, которые господствуют на этот счет, не менее далеки от действительности, которая в СССР была гораздо сложнее.
К примеру, вот что пишет известный исследователь творчества Фрейда В. М Лейбин:
«Ни в одной другой стране мира работы Фрейда не переводились столь интенсивно, как в России 20-х годов».
В течение 20-х годов было издано на русском языке 9 работ Шпенглера, включая двухтомник «Закат Европы», 6 работ Дьюи, издавались М. Вебер, Э. Кассирер, К. Форлендер, Э. Реклю, Л. Леви-Брюль.
Если даже работы каких-то известных в это время западных философов не издавались, то о них писали. В 1922 году вышла книга Н. Лосского о А. Бергсоне[16], в 1926 году — большая статья Г. Баммеля о М. Шеллере[17]. О Гуссерле и говорить нечего, поскольку Инстиут научной философии, созданный в 1921 году при кафедре философии МГУ, до 1923 года возглавлял Г. Шпет, которого Гуссерль называл своим лучшим учеником. К слову, сам этот институт, который объединил тех философов, которые относились к марксизму, так сказать, настороженно, был создан фактически в пику философской секции Социалистической академии, откуда и такое название — мол, остальная философия ненаучная.
В тридцатые годы, конечно, была несколько иная политика, но, например, Л. Витгенштейну она не казалась такой уж ужасной. Он приезжал в СССР в 1936 году и, говорят, даже выражал желание переехать жить навсегда[18].
А теперь для сравнения, что в те же самые 20-е годы рассказывали о философии в Советском Союзе студентам-философам в тогда еще очень демократической Германии:
«Большевизм, покончивший с Россией как с культурным государством и до основания разрушивший ее народное хозяйство, тем самым уничтожил также и предпосылки высшей духовной жизни... Допускается только лишь марксизм и крайний материализм в наигрубейшей форме, в области нравственности предоставляющий полную свободу беспорядочных половых отношений, а для женщин-членов партии делающий готовность к ним даже делом чести»[19]. Согласитесь, что очень сложно помыслить такой уровень «критики» западной философии в советских изданиях.
Очень характерно изображено немецкое образование примерно той поры Л. Фейхтвангером в памфлете «Автор о самом себе»: «98 преподавателей в общей сложности обучали его 211 научным дисциплинам, среди которых были древнееврейский язык, прикладная психология, история верхнебаварских владетельных князей, санскрит, сложные проценты, готский язык и гимнастика, но не было ни английского языка, ни политической экономии, «и истории Америки. Писателю Л. Ф. понадобилось целых 19 лет на то, чтобы полностью вытравить из своей памяти 172 из этих 211 предметов. За годы его учения имя Платона упоминалось 14 203 раза, имя Фридриха Великого – 22 614 раз, а имя Карла Маркса не упоминалось ни разу».
Получается, что если бы даже в СССР сложилась такая ситуация, как сейчас представляют — полное, мол подчинение политике, недопущение никаких альтернативных взглядов и т. п., то все, в чем могли бы обвинить советских философов — это в том, что они пошли по пути своих западных коллег.
Но никогда советские философы, разумеется, и близко не подходили к их «достижениям». Там ведь не только советских философов или Ленина никто не собирался печатать. Там и насчет философской классики ситуация была несколько иная, чем в СССР.
Вот какие слова приводит в уже цитированной нами статье Б. Э. Быховский: «Когда мне было двадцать лет, — вспоминает Ж.-П. Сартр, — в 1925 году в университете не было кафедры марксизма, и студенты-коммунисты остерегались ссылаться на марксизм или даже упоминать о нем в своих диссертациях, в ином случае их не допустили бы к экзаменам. Страх перед диалектикой был таким, что даже Гегель был нам неведом».
Но черт с ними, со сравнениями. В конце концов, мы сейчас говорим о противоречиях советской философии, а не западной.
Так вот, прежде, чем мы снова вернемся к противоречиям, отдельно нужно сказать об еще одном очевидном советском достижении — о научно-популярной литературе по философии. Далеко не полный, но очень интересный обзор этой литературы можно найти в статье Е. В. Босенко «О популярной философской литературе. Над чем работали и о чем спорили философы»[20].
Правда, в этой статье перечислены даже далеко не все серии научно-популярных изданий по философии. У кого-то может вызвать кислую усмешку, если я укажу на огромную научно-популярную литературу по научному атеизму, но я бы не советовал улыбаться, а то как бы после «скулы не свело».
Как, например, у уже упомянутого автора статьи «Подавление философии» А.П. Огурцова, в 1989 году, когда была написана эта статья, так радовавшегося тому, что начался «процесс очищения наших душ от яда авторитарной идеологии», а уже в 2013 году он констатирует «Поражение философии», которое он видит в том, что «православная церковь заняла место коммунистической партии, а сама религия превратилась в идеологию «власть предержащих»[21].
«Поражение философии» в общем-то — статья довольно поверхностная, как и «Подавление философии», но одно вполне реальное противоречие там все-таки схвачено. Автор уловил, что засилие религии в философии и даже в науке привело к тому что из «философского арсенала исчезли такие понятия как «внутренний мир», «идеальное» ... «душа», «дух», «идеал»».
Разумеется, что советский научный атеизм и близко не подходил к действительному решению проблемы религии — в первую очередь потому, что он был действительно только научным, то есть критикой религии с точки зрения естественных наук. Что же касается советской философии, то она по мере возможности облекала эту выработанную в основном материалистами XVIII века точку зрения в квазимарксистскую терминологию, чем обеспечивала положение науки в СССР как господствующей формы общественного сознания. Ничего специфически коммунистического в таком положении нет. Наука становится господствующей общественной формой сознания в том же самом XVIII веке, выиграв борьбу за господство в этой сфере с религией, которая была господствующей формой сознания в эпоху Средневековья. Другими словами, то, что наука является господствующей формой сознания, это нормально уже для капитализма. Но, оказывается, что эта самая «норма» является исключительно результатом идейной борьбы, в которой философия играет не последнюю роль. И стоило бывшим советским философам немножко «расслабиться», как не только философия, но и наука была легко отброшена в ситуацию Средневековья.
И такое положение характерно не только для атеизма.
Когда, например, С.Н. Мареев[22] утверждает, что советский «диамат» в основе своей был позитивизмом, то он в целом, конечно же, прав. Но только в целом. В частностях же, кроме позитивизма как господствующей тенденции, в советской философии можно было найти представителей самых невообразимых философских течений. Фактически полную их номентклатуру представляла так называемая «критика буржуазной философии», которая на самом деле очень часто, скорее, даже по преимуществу, под видом критики представляла собой популяризацию этих течений.
Приведу очень объемную цитату из статьи главного научного сотрудника сектора современной западной философии ИФ РАН Н. С. Юлиной «Философская ситуация в России»[23], которая дает хорошее представление о том, что собой представляла советская философия так называемой «эпохи застоя»:
«Вопреки расхожему на Западе мнению о непроницаемости идеологического занавеса между «социалистическим» и «капиталистическим» мирами западная философская литература была в 60-80-годы вполне доступней для советских философов-профессионалов. Библиотеки Москвы и Ленинграда, в меньшей мере библиотеки в провинции, снабжались всей значительной литературой и периодикой. Профессора философии имели возможность, хотя и ограниченную, выписывать из-за рубежа интересующую их литературу. В 60-80 гг. было переведено и издано довольно большое количество работ по логике, методологии и философии науки, философии языка: работы Л. Витгенштейна, Р. Карнапа, А. Тарского, Б. Рассела, В. Гейзенберга, С.Франка, А. Грюнбаума, Т. Куна, П. Фейерабенда, И. Лакатоша, М. Бунге, К. Поппера и др., значительно меньше сочинений общефилософского характера — Дж. Мура, Р. Коллингвуда, М. Поляни и других».
Так что «идеологический занавес» и в самом деле был отнюдь не такой уж непроницаемый, как считается. Он был, скорее, проницаемый только в одну сторону. Я здесь даже не столько о том, что вряд ли какая-либо из самых разлиберальных западных стран сможет предъявить подобный список переводов и публикаций у себя советских философов (думать так было бы так же наивно, как, например, требовать свободного хождения рубля или, скажем, гривны на территории Соединенных Штатов Америки[24]). Но я сейчас о другом, что и в СССР издавали далеко не всех западных философов. Например, представителей так называемого «западного марксизма» в СССР в это время издавали далеко не так щедро. За исключением, пожалуй, А. Грамши и то, наверное, потому, что он уже умер. Остальные иногда переводились, но для служебного пользования.
Издавались также англичане М. Корнфорт, Дж. Льюис, французы Ж. Политцер, А. Дени, Г. Бесс, Ж. Коньо, одна брошюрка Р. Гароди «Ответ Ж.П. Сартру». Но все это были эпизоды, а не политика. А политика была совсем иная. Чтобы показать, какая именно, продолжим цитировать Н. С. Юлину:
«В начале 60-х годов по инициативе вице-президента АН СССР и члена ЦК КПСС П. Н. Федосеева, по своим взглядам ортодоксального марксиста, был создан при Академии наук Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН). Одна из его главных целей — усиление борьбы с буржуазной идеологией и ее более квалифицированная критика. Владея богатейшей в стране библиотекой по общественным наукам, институт издавал огромное количество информационных материалов по всем отраслям гуманитарного знания за рубежом, в том числе рефератов новинок философской литературы. Обязательным требованием к которым было идеологически нейтральная подача материала. С созданием ИНИОН преподаватели из провинции стали получать обширную и разнообразную, хотя и в «сжатом» виде, информацию о философской жизни и других странах. «Борьба с буржуазной идеологией» на практике обернулась существенным прорывом информационной блокады, ограждавшей советских гуманитариев от остального мира, и приобщением к мировой философии».
Ну, а в завершение этой темы еще одна мысль из этой великолепной по своей простодушной откровенности статьи:
«Одна из печальных гримас нынешнего периода «свободы информации» состоит в том, что из-за нехватки твердой валюты для закупки зарубежной литературы информационные возможности этого института существенно сократились».
Вот такая вот «диалектика». В результате, подавляющее большинство «неподавляемых» философов на огромных просторах бывшего СССР до сих пор питаются в основном тем материалом, который был наработан в рамках советской «критики буржуазной философии» и считают себя приверженцами тех течений в философии, которые были модными на Западе лет 40-50 тому назад и давно там уже забыты.
Часть 3. Кто и куда направлял «развитие» советской философии
2015-08-07
С исчезновением СССР не просто исчезла советская философия, но в одночасье на ее развалинах в готовом виде, как Афина из головы Зевса, возникли сонмища сторонников позитивизма, экзистенциализма, фрейдизма, феноменологии, герменевтики, антропологии и т. п. философских ископаемых, основательно призабытых на Западе. Но рождение взрослой тетеньки, да еще в полном военном обмундировании, из головы отца — это миф, и это все прекрасно понимают. А вот появление в готовом виде полчищ постсоветских позитивистов, экзистенциалистов и прочих «истов» — это, так сказать, «медицинский факт», который нельзя объяснять чудом, хотя объяснить его рационально, на первый взгляд, не представляется возможным. Так вот, в предыдущей части мы постарались показать, что эти течения на самом деле никогда и не возникали в готовом виде, что они давно уже существовали в советской философии и нередко были куда более крепкими, чем на Западе. Мы ссылались на В. М. Лейбина, который говорил, что ни в одной другой стране мира работы Фрейда не переводились столь интенсивно, как в России 20-х годов. Увы, это касалось не только 20-х годов и не только Фрейда. Так, например, все, что писал по философии В. Гейзенберг, в СССР обязательно переводилось и очень широко издавалось[25]. Популяризаторов его философских идей нисколько не останавливало ни то, что он был активным участником нацистского атомного проекта, ни то, что он никогда не скрывал своих целей — опровергнуть материализм. И таких примеров можно приводить очень сколько угодно.
Единственное философское течение, которое в СССР во все времена было в огромном дефиците, это, пожалуй, марксизм. Притом, потребность в нем была огромная, как и интерес к нему среди широких масс.
В комментарии ко второй части этого материала читатель Денис написал следующее: «Указание на тиражи книг выглядит как попытка подменить качество количеством. На самом деле в СССР не особо много всяких развлечений было, поэтому коллекционирование книг (большинство из которых не читали) было одно из хобби». Не хотелось бы с ним спорить, поскольку в той части статьи речь вообще шла не о том, насколько в СССР читали философскую классику, а о том, насколько и как там «подавлялась философия» (чего уважаемый комментатор, к сожалению, не заметил, наглядно продемонстрировав тем самым, что и чтение само по себе еще ничего не говорит о «качестве»), но я позволю себе рискнуть указать на тиражи изданий работ классиков марксизма в виде брошюрок. Вряд ли кому-то могло придти в голову коллекционировать эти совершенно непрезентабельные копеечные издания. Так вот, согласно Большой советской энциклопедии, «в СССР, по данным на 1 января 1973, выпущено 447 изданий „Манифеста коммунистической партии“ тиражом 24341 тысяча экземпляров на 74 языках». На всякий случай предупреждаю, что приводя эти данные, я не имею в виду, что все эти экземпляры были прочитаны от корки до корки, и 24 миллиона человек, прочитавшие их, стали теоретиками-марксистами, и если кто-то меня в этом заподозрил, то это его проблемы. Я указываю только на то, что эти издания, по всей видимости, раскупались, поскольку очень трудно предположить десятки переизданий какой-то книжки, в условиях, когда не проданы предыдущие, также как сложно предположить наличие в СССР 24 миллионов людей, которые, поскольку «в СССР не особо много всяких развлечений было» (?????????), начали вдруг коллекционировать «Манифесты коммунистической партии».
В то же время, хочется обратить внимание, что не только в этой части, но и во всем материале, я не только не пытаюсь «подменить качество количеством», но и, напротив, непрерывно провожу мысль о том, что, вопреки расхожему мнению, марксистская философия отнюдь не была господствующей в СССР ни в какие годы его существования. Интересно, что мнение о ее господстве с одинаковой настойчивостью внушали как советские, так и антисоветские идеологи (впрочем, очень часто это были одни и те же люди), но сейчас разговор о другом. О том, что, с одной стороны, в СССР была огромная потребность в философии вообще и в марксизме в частности, и что были приложены огромные усилия для того, чтобы эту потребность удовлетворить. Но при всем этом советские дипломированные философы в массе своей всегда были приверженцами тех или иных направлений так называемой современной буржуазной философии. Нас меньше всего интересует вопрос о том, считали ли они себя при этом марксистами или находились во «внутренней оппозиции», поскольку после того, как практически все советские философы под чутким руководством секретарей по идеологии ЦК (напомним, что секретарем ЦК КПСС по идеологии был А. Н. Яковлев, а секретарем ЦК КПУ по идеологии — Л. М. Кравчук) вдруг «прозрели» и стали антимарксистами, этот вопрос снялся сам собой. Пока мы постараемся хотя бы хорошо зафиксировать этот парадокс.
Ибо это, как минимум, парадокс, что при том всем, что в обществе существовал огромный спрос на классическую философию и марксизм, который государство всячески старалось удовлетворить, среди профессиональных советских философов марксистов практически можно было пересчитать по пальцам.
Например, на философском факультете Киевского университета им. Т. Г. Шевченко в свое время без какой-либо иронии говорили, что там всего двое марксистов — В. А. Босенко и Л. С. Горбатова[26]. На самом деле, это было преувеличение. Ведь там были еще, как минимум, А. С. Канарский и М. Л. Злотина. Да и В. А. Босенко как марксист не с неба свалился. Сам он считал, что на его становление большое влияние оказал С. Х. Чавдаров, который тогда работал заведующим кафедрой педагогики в Киевском государственном университете.
Нельзя также сбрасывать со счетов П. В. Копнина[27]. Это в Москве, занимая самый высокий в советской философии пост директора Института философии АН СССР и не смотря на все свои старания, он как-то «растворился» как марксист. Что, видимо, и позволило авторам русскоязычной энциклопедии написать, что П. В. Копнин — «один из инициаторов разработки в СССР логики научных исследований». Если вы не поленитесь перейти по гиперссылке, то немедленно столкнетесь с Поппером. Получается, что Копнин — инициатор наступления позитивизма в СССР. И это о человеке, который приложил столько усилий в борьбе с позитивизмом, человеке, который всячески издевался над модными тогда «философскими проблемами естествознания». Пересказывают, что он говорил: «Если это проблемы философские, то при чем здесь естествознание, а если это естествознание, то при чем здесь философия». Но в Москве такой «тонкий» юмор уже давно никто не понимал. Тем более, что как директору института философии АН СССР Копнину приходилось немало говорить и даже писать по вопросам как «логики научных исследований», так и «философских вопросов естествознания», которыми тогда очень увлекались советкие философы. А что именно он говорил и писал и какие идеи при этом отстаивал, мало кого интересовало.
В Киеве же П. В. Копнин был, что называется, «на своем месте». Возможно, Копнин не совершал прорывов в области марксистской философии, но с каким изяществом он умел поддерживать тех, кто это делал. В. А. Босенко рассказывает, что как-то в бытность его аспирантом Копнина тот принес на кафедру рукопись статьи «Идеальное» для философской энциклопедии, которую прислали ему на рецензию, и сунул ее своему аспиранту со словами: «Опять тут Ильенков со своей Спинозой. Я знаю, что ты этим тоже увлекаешься, поэтому напиши, а я подпишу».
П.В. Копнин был просто великолепным организатором, а это качество в то время имело первостепенное значение, поскольку киевский период деятельности Копнина совпал с массовым введением преподавания философии в вузах в качестве отдельного предмета[28].
Копнин же умел завоевать авторитет и, соответственно, увлечь за собой людей иногда даже одной фразой. К примеру, согласно, легенде, однажды он поспешил закончить заседание кафедры, сославшись на то, что ему нужно спешить домой, поскольку у него сегодня генеральная стирка, чем мгновенно завоевал симпатии женской половины кафедры и сильно озадачил мужскую. Никому в голову не приходило, что заведующий кафедой, профессор может заниматься таким, как тогда считалось, сугубо женским делом как стирка да еще без всякого стеснения об этом заявлять на заседании кафедры. Это был, как сейчас бы сказали, «разрыв шаблона», подстать тем, которые так любил практиковать Сократ.
Притом, Копнин с точно такой же легкостью и непринужденостью действовал не только в киевской «провинции», но и «в международном масштабе». Согласно еще одной легенде, на многолюдном собрании после завершения длительной командировки в США, где он читал лекции в одном из университетов, Павлу Васильевичу задали вопрос о том, что же он им там читал.
— Конечно, диалектический материализм, я же больше ничего не умею, — не задумываясь ответил докладчик.
— А как же они его воспринимали, ведь там марксизм на дух не переносят?
— На ура, — не замедлил с ответом Копнин. — Я им говорил, что наша кафедра после длительных исследований пришла к выводу, что материя первична, а сознание вторично, после чего следовали восторженные аплодисменты.
И можно не сомневаться, что в этой шутке была лишь доля шутки. Копнин и в самом деле был мастером в деле пропаганды марксистских идей.
Понятно, что в Москве Павел Васильевич стрался «раздуть» марксистскую искру не меньше, чем в Киеве, но, видимо, там он не нашел достаточного количества «горючего материала».
В Москве с марксистской философией дела обстояли из рук вон плохо. Э. В. Ильенков в известном письме в ЦК КПСС «О положении с философией» приводит один факт, который ясно демонстрирует, насколько это положение было печальным: «Факт тот, что СЕКТОР ДИАЛЕКТИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛИЗМА (кстати, один из самых малочисленных секторов Института философии АН СССР) НЕ СМОГ ЗА ПОСЛЕДНИЕ 10 ЛЕТ ПОДЫСКАТЬ СРЕДИ ВЫПУСКНИКОВ ФАКУЛЬТЕТА (речь идет о философскоми факультете МГУ — В. П.) НИ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА, НЕ ТОЛЬКО ПРОФЕССИОНАЛЬНО СПОСОБНОГО, НО ДАЖЕ И ПРОСТО ЖЕЛАЮЩЕГО РАБОТАТЬ В ОБЛАСТИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ».
Если в Киеве теплился хоть и слабенький, но все-таки очажок марксистской философской мысли[29], то в Москве можно говорить разве что об отдельных ее вспышках. Некоторые из них были весьма яркими — в первую очередь речь идет об Ильенкове и Лифшице[30], но это были именно отдельные вспышки, которые никак не могли «осветить путь». Как и всякие иные вспышки, они нередко ослепляют идущего, а не освещают ему путь. Особо это относится к ученикам Ильенкова, многие из которых, будучи очень талантливыми и быстрро «загоревшись» от своего учителя, закончили весьма печально. Так, Г. С. Батищев, который тоже в свое время был аспирантом Э. В. Ильенкова, еще в советские времена (он умер в 1990 году) крестился, «воцерковился» и бросился в «религиозные искания». Самое смешное, что толчком к этому «юродствованию во Христе», по словам еще одного аспиранта Ильенкова, А. А. Хамидова, который, кстати, всячески это юродство пропагандирует, послужило знакомство Батищева с Агни Йогой: «Знакомство с этим учением позволило ему усомниться в абсолютной истинности философии К. Маркса и усмотреть в нём, а тем самым и у себя, в своих доселе осуществляемых философских изысканиях, анти-субстанциалистскую и вместе с тем антропоцентристскую позицию».
Если бы на Западе какой-то философ под влиянем Агни Йоги перешел в православие, его, несомненно, сочли бы сумашедшим. Но для советских философов это, увы, было «в пределах нормы». И это бы было смешно, если бы не было так грустно.
Нужно сказать, что попытки исправить такое ненормальное положение в области философии предпринимались и неоднократно. Надо полагать, что и перевод П. В. Копнина в Москву был одной из таких попыток, увы, закончившейся без особых результатов.
Но мы не будем даже перечислять все эти попытки. Мы приведем только один пример, который ярко демонстрирует как всю противоречивость ситуации с философией в СССР, так и поверхностность и откровенную глупость большинства сегодняшних трактовок этой ситуации, которые обычно сводятся к тому, что ЦК КПСС всегда давил творческую мысль и всеми силами навязывал философам марксизм. Притом, например, Ильенкова, в большинстве случаев принято относить к числу творческих философов, которого этот самый ЦК КПСС давил и преследовал. Но вот что вспоминает один из соратников Ильенкова, директор Института философии АН Казахстана Ж. М. Абдильдин[31]:
«Когда сняли Хрущева, нас с Ильенковым включили в состав комиссии по общественным наукам… По итогам этой работы было заседание, на котором присутствовали заведующие отделами ЦК КПСС, были приглашены выдающиеся ученые того времени — человек 50… Обсуждается вопрос о том, что является самой актуальнейшей задачей для советской философии… нам удалось включить в предложения все то, над чем мы работали эти два месяца, и когда окончательный документ вышел, многое, конечно, сократилось, но основные идеи по диамату остались. Когда все опубликовали, то это уже стало не нашим, а постановлением ЦК КПСС, в котором говорится, что главная задача — это создание логики с большой буквы…».
Мы здесь оставляем в стороне тот момент, насколько демократично тогда формировалась политика в области философии[32]. Мы сейчас несколько о другом. О том, что было дальше.
Об этом мы можем узнать из воспоминаний бывшего декана философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Анатолия Косичева:
«В 1966 году приказом по министерству высшего и среднего образования на факультете была создана кафедра диалектической логики, заведующим которой был назначен М. Б. Митин. Но с реализацией этого приказа произошла осечка. Ряд преподавателей философского факультета, особенно кафедры логики, не согласились с этим решением, они пошли к ректору И. Г. Петровскому и убедили его в нецелесообразности создания такой дисциплины…. Но ректор оказался очень опытным дипломатом. Он не отказывался создать кафедру диалектической логики, так как был соответствующий приказ министра. Но он говорил Митину и Молодцову, что надо как следует подготовиться к созданию этой кафедры, разработать программы, написать учебники или учебные пособия, подготовить кадры. Короче говоря, ректор брал курс на затягивание решения вопроса. Но было ясно, что он ее не хотел создавать. Академик Митин, видя нежелание ректора да и отрицательное отношение профессорско-преподавательского состава факультета, перестал ходить к ректору, потерял интерес к этой проблеме. Так, постепенно спустили на тормозах создание кафедры диалектической логики».
Этот пример очень здорово показывает, что направление «развития» философии в СССР вполне могли определять вовсе не ЦК КПСС, и даже не «страшный» академик Митин, а ректор МГУ, специалист в области дифуравнений И. Г. Петровский, который просто «не хотел» выполнять решение ЦК, поскольку «ряд преподавателей философского факультета, особенно кафедры логики» «не согласились с этим решением», и «убедили его в нецелесообразности создания такой дисциплины».
Вот как на самом деле выглядело «подавление философии» в СССР и «монополия марксизма» в ней!
Часть 4. Почему советская философия не оправдала ожиданий
2015-08-25
Советская философия не оправдала возлагаемых на нее ожиданий. Но причиной этого были не столько недостатки советской философии сами по себе, сколько характер этих ожиданий. От советской философии ожидали того, чего она в принципе не могла дать, и чего в любой «нормальной стране» в голову никому не пришло бы ожидать от философии. В этом смысле очень характерен эпизод, свидетелем которого автору пришлось быть на заседании киевского «Клуба академиков»[33] несколько лет тому. В тот раз разбирался вопрос о роли и месте интеллигенции в жизни страны и, соответственно, что такое интеллигенция, кого можно считать интеллигентом, а кого нельзя. По ходу дискуссии один из присутствующих с возмущением рассказал историю о том, как, выступая на заседании клуба, директор института философии НАН Украины М.В. Попович на каверзный вопрос к нему, на каком основании он считает себя философом, со свойственным ему слегка циничным юморком ответил — что об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что зарплату он получает в бухгалтерии института философии. Возмущение рассказчика такого рода аргументацией было разделено присутствующими безоговорочно. Но интересно вот что. Гость клуба, известный киевский журналист, докладывавший по этой теме, попросил всех выступающих в ходе дискуссии по его докладу представляться, поскольку он их не знает. И так, как ко времени выступлений уже прозвучала мысль о том, что интеллигентность вовсе не измеряется научным степенями и званиями, то выступающие стали представляться очень скромно: директор крупного медицинского научно-исследовательского института, доктор медицинских наук, профессор, академик Академии медицинских наук Украины назвался врачом, директор другого института, тоже академик — математиком, а тот академик, который рассказал возмутительную историю о директоре института философии, назвал себя просто кибернетиком.
При этом все они чувствовали себя скромниками необычайными. Получается, что то, что для обычного ученого означает крайнюю скромность — именоваться просто по своей профессии — для философа еще нужно заслужить.
Это чисто просвещенческое отношение к философии как к чему-то высшему, «не от мира сего», ставшее в одно время национальной чертой у немцев, в Советском Союзе стало просто предрассудком — настолько сильным, что, несмотря на свой почти поголовный антисоветский настрой, академики советского образца не усомнились в нем до этого времени.
Заметьте, что это преувеличенное почтение к философии очень легко сочетается у представителей естественных наук с необычайным презрением к философам и самой философии и нежеланием знакомиться с достижениями философии, а также с готовностью философствовать на любые темы, притом безапелляционно, не допуская ни малейшего сомнения в своей правоте, решать самые сложные философские вопросы, как например, вопрос о природе мышления.
Например, в том же «клубе академиков» автору как-то пришлось присутствовать на лекции известного не только в Украине[34], но и далеко за ее пределами специалиста в области биофизики и, как он сам ее называет, нейронауки, академика Национальной академии наук Украины, когда-то члена-корреспондента АН СССР, а теперь — РАН, члена Европейской академии О. А. Крышталя. Тема лекции была «Что такое сознание». После краткого введения, в котором академик классифицировал животных по степени «обучаемости», точнее, способности к импритингу, он перешел к человеку. Надо отдать ему должное, в отличие от основоположника этологии Конрада Лоренца, точку зрения которого он излагал во введении, академик Крышталь не стал рассматривать людей как hausleute[35]. Мало того, в этот раз он настаивал, что человек по части сознания коренным образом отличается от остальных животных[36].
Но в чем это отличие? Если бы лектор был знаком с философией хотя бы в рамках обычного университетского курса для естественнонаучных факультетов, он бы сказал — в самосознании. Но, увы, уважаемый академик предпочел сам придумать то, что раньше открыл Гегель. Естественно, что выше Декарта ему «прыгнуть» не удалось. «Не удалось выше» отнюдь не означает, что академик «допрыгнул» до Декарта. От Декарта там был только дуализм, но изложенное им домотканное картезианство было настолько наивным и диким (в смысле, неодомашненным, некультурным), и в то же время настолько безапелляционным, что Декарт, который, как известно, провозгласил сомнение основой всякого научного метода, скорее всего, «переворачивался в гробу».
С помощью отлично сделанной презентации (так называемая инфографика нередко рассматривается современными учеными как хороший способ компенсировать отсутствие понятия о предмете) академик представил слушателям картинку так называемого «картезианского театра», согласно которой человеческое сознание легко представить себе в виде маленького человечка, сидящего у нас в голове перед своеобразным экраном, на который проецируются данные наших органов чувств, и анализирующего эти данные с тем, чтобы потом отдать команды мышцам произвести те или иные действия.
Никакой науки здесь и близко не было да и быть не могло, поскольку О. А. Крышталь не скрывает, что пока все, что установила эта самая «нейронаука», это то, что «при включении сознания большие участки коры объединяются в ансамбли нервного возбуждения».[37] А что же это было? Была самая скверная философия под видом очень продвинутой науки. Почему это все-таки философия, а не наука? Потому, что никакой связи между «объединением больших участков коры в ансамбли нервного возбуждения при включении сознания» и этим самым «человечком в голове» нет. Зато очевидно, что этот самый «человечек» есть не что иное как то, что называлось в философии душой. И появился этот самый «душа-человечек» в лекции академика по той простой причине, что сказать чего-то собственно научного по вопросу о том, что такое сознание, ему было нечего.
Почему я называю такого рода философию самой скверной? В первую очередь потому, что она отмечена полнейшим отсутствием способности суждения — то есть умения задать себе самому те вопросы, которые любой здравомыслящий человек задал бы, если бы он был не лектором, а слушателем на этой лекции. Самый первый вопрос состоял бы в том, как устроено сознание в голове у того «человечка», который сидит в голове. Если лектор серьезно верит в свою теорию, то он вынужден был бы сказать, что у того в голове тоже сидит «человечек», у которого в голове есть свой «человечек» и т. д. и т. п. Все читатели знакомы с этой «матрешкой» из школьной программы биологии, где рассказывалось о теории преформизма, которая представляла собой прекрасный пример того, какие глупости получаются, когда философия берется за решение несвойственных ей задач.
Но никаких вопросов лектор себе не задавал. Мало того, он не обратил внимание даже на то, что и использованная им картинка, и само понятие «картезианского театра», появившиеся с легкой руки американского когнитивиста Дэниэла Дэннэта, были придуманы автором для того, чтобы высмеять эту очевидно ненаучную точку зрения.
Разумеется, что было бы неприлично задавать вопросы по поводу того, знаком ли автор с разработками по вопросу о природе сознания, которые велись в области философии — единственной науки, которая этот вопрос изучала. Поэтому я, в расчете на то, что готовясь к лекции о природе сознания, академик познакомился хотя бы с конкретно-научными достижениями в этой области, спросил, как он может прокомментировать выводы относительно природы мышления из эксперимента по построению сознания слепоглухим детям, проводившегося в Загорском детском доме, а также о том, как он относится к идеям Л.С. Выготского и культур-исторической школы в психологии, которые полностью противоречат его концепции. Автор без малейшего смущения и с большим чувством собственного достоинства ответил, что он ничего этого не читал.
И это один из лучших ученых еще советской школы. Напомним, что член-корреспондентом АН СССР он стал еще в 1985 году, притом в 40-летнем возрасте, что свидетельствовало о том, что он действительно — из лучших. Мало того, академик Крышталь не скрывает своих атеистических взглядов, что для бывших советских ученых — вообще большая редкость. В этом смысле его можно отнести даже к числу лучших из лучших. Но, отдавая должное личному мужеству этого ученого (а сегодня и в самом деле даже самое осторожное фрондирование в отношении религии в научной среде требует смелости), мы вынуждены заметить, что и атеизм его, навеянный чтением популярных работ Ричарда Докинза, оказывается таким наивным и некультурным, как и предлагаемый им в качестве решения проблемы природы мышления дуализм.
Это очень характерно, что для разрешения любых сугубо философских вопросов (а вопрос о происхождении и эволюции идеи бога, как и вопрос о природе мышления, есть исключительно вопрос философии) даже самые лучшие и самые искренние в своих намерениях ученые обращаются в конечном счете к авторитетам этологии — науки о поведении животных, то есть науки, которая никогда этих вопросов не изучала, да и не имеет никаких средств для их изучения. В конце концов, отличение человека от животного по наличию у него мышления и даже веры в бога, хоть и является наивным и крайне непродуктивным, но вряд ли его можно назвать несоответствующим действительности.
Неудивительно, что и результаты у сторонников перенесения выводов специалистов по поведению животных на вопросы, касающиеся «высших этажей» человеческой культуры, получаются соответствующие. Один молодой украинский публицист назвал как-то Р. Докинза «атеистом, от которого хочется верить в бога»[38]. Соответственно, и решение в подобном духе иных философских вопросов не может вести ни к чему иному, как к дальнейшей дискредитации философии, и к тому, что религия с легкостью побивает таких атеистов и захватывает все новые рубежи, казалось бы навсегда отвоеванные у нее наукой в те времена, когда она еще «дружила» философией. Собственно, в эпоху Нового времени, когда Просвещение, прокладывающее дорогу промышленной и соответствующей политической революции, нанесло религии смертельный удар, в результате чего наука стала господствующей формой общественного сознания, наука и философия еще во многом представляли собой одно целое. По крайней мере, такие отцы-основатели современной физики и математики как Декарт и Лейбниц[39] были одновременно и величайшими философами своей эпохи.
Впрочем, ученые последующих эпох тоже были философами, только уже далеко не величайшими. Эту проблему отлично сформулировал Энгельс в подготовительных материалах к «Диалектике природы»:
«Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические определения, а эти определения они неосторожно заимствуют либо из ходячего теоретического достояния так называемых образованных людей, над которым господствуют остатки давно прошедших философских систем, либо из крох обязательных университетских курсов по философии (что приводит не только к отрывочности взглядов, но и к мешанине из воззрений людей, принадлежащих к самым различным и по большей части самым скверным школам), либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, — то в итоге они все-таки оказываются в плену у философии, но, к сожалению, по большей части — самой скверной; и вот люди, особенно усердно бранящие философию, становятся рабами самых скверных вульгаризированных остатков самых скверных философских систем»[40].
Нужно признать, что такая ситуация не только была полностью характерна и для СССР, но и напротив, как раз в СССР она выступила в чистейшем виде. Именно поэтому даже лучшие советские ученые в лучшем случае оказывались последователями тех немногих представителей западной науки, которые хотя бы с помощью «молотка, зубила и какой-то матери» (за неимением по причине незнакомства с философией понятия о наличии более тонких и более эффективных инструментов) старались бороться против засилья крайних форм реакции в духовной жизни.
В Советском Союзе ученым даже в голову не приходило, что борьба с реакцией (в частности, религиозной) как-то их касается. Борьба с религией ведь в СССР проходила по философскому ведомству, а поскольку среди ученых в Советском Союзе (далеко не всех, конечно, но среди тех, кто занимал в советской науке господствующие посты) было принято не просто «игнорировать и бранить философию», но и считать философов своими кровными врагами (ведь согласно даже официальной точке зрения это они преследовали и гнобили кибернетику и генетику, и вообще все передовое в науке)[41], то стоит ли удивляться, что в эпоху перестройки самую крайнюю реакцию советские ученые восприняли что называется «на ура». Ведь, как известно, "Враг моего врага — мой друг". Логику эту сложно назвать слишком уж утонченной, но именно как раз логика, как уже замечено Энгельсом, не являлась самым сильным местом естествоиспытателей.
Мысль Энгельса о том, что философия по мере того, как естествоиспытатели овладевают диалектикой, перестает существовать как отдельная наука[42] и соответствующую ленинскую мысль о необходимости союза между философами-марксистами (которых он призывал превратиться в «материалистических друзей гегелевской диалектики») «с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму»[43] советские философы поняли весьма оригинально — в том духе, что философия теперь должна «интерпретировать» в марксистских или псевдомарксистских терминах то, что ученые сочтут за истину, при этом нисколько не заботясь о том, насколько сами эти ученые овладели диалектикой. А если учесть, что ученые к этому времени в большинстве своем не только не собирались овладевать диалектикой, но сплошь и рядом отказывались от прежних естественно-материалистических позиций в пользу идеализма, то несложно представить, что из этого могло получиться.
Все это весьма органично сочеталось с привычным для большинства российской интеллигенции преклонением перед западноевропейской наукой, которое, нужно заметить, далеко не всегда было безосновательным. Но даже самое обоснованное преклонение перед авторитетами в науке ни к чему хорошему не ведет. Результат этого сочетания был вполне предсказуемым — философия превращалась в «служанку науки». Это, конечно, более почетно, чем «служанка теологии», но отнюдь не более продуктивно, а иногда, как это не удивительно, этих две «службы» прекрасно совмещались. К примеру, в качестве самоновейших достижений науки в СССР издавались весьма порядочными тиражами так называемые гиффордовские лекции[44], которые, как известно, являются лекциями по естественной теологии.
Но об этом нужен отдельный разговор.
Продолжение следует
Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. / Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 278. ↩︎
Там же. ↩︎
Ф. Энгельс. Диалектика природы. Старое предисловие к «Анти-Дюрингу». О диалектике. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. Соч. 2-е изд. т. 20. с. 346. ↩︎
А. В. Луначарский. Предисловие к книге «Лейтейзен М.Г. Ницше и финансовый капитал». Москва Государственное изд-во. 1928г. с. 20. ↩︎
С.Н. Мареев. Из истории советской философии: Лукач, Выготский, Ильенков. М. 2008. ↩︎
Ю. Борев. Сталиниада // Подъем. 1990. №1. С. 42-43 ↩︎
Солдатенков В.Д. Политические и нравственные последствия усиления власти ВКП(б). 1928-1941. Спб. 1994. ↩︎
А.Р. Вильямс. Путешествие в революцию. М. 2006. с. 331. ↩︎
http://russcience.euro.ru/papers/kog02vf.htm ↩︎
В.И. Ленин. Письмо к съезду. В.И. Ленин. ПСС, т. 45, с. 345. ↩︎
А.Т. Фролов. Восхождение от абстрактного к конкретному. Коммунист. № 10. 1989. с. 59-69 ↩︎
Философия является обязательным предметом в средней школе во Франции и в некоторых землях ФРГ ↩︎
Яхот И. Подавление философии в СССР (20-30-е годы) и Огурцов А.П. Подавление философии // Суровая драма народа, М..: Политиздат. 1989. ↩︎
Цит. По Н.Г. Баранец. Метаморфозы этоса российского философского сообщества в XX веке. Ульяновск. 2008. с. 72. ↩︎
http://www.intelros.ru/pdf/vox/2013_15/ogurtsovap.pdf ↩︎
Лосский Н. О. Интуитивная философия Бергсона. — Пг.: Учитель, 1922. — 109 с. ↩︎
Под знаменем марксизма: ежемесячный философский и общественно-экономический журнал, Издание газеты «Правда», Москва, №7-8, 1926 ↩︎
Витгенштейн в СССР. Обсуждение на LiveInternet — Российский Сервис Онлайн-Дневников ↩︎
F. Оbегwеg. Grundrip der Geschihte der Philosophie. Berlin, 1928. 5, Bd. 5, S. 344). Цит. По Быховский Б. Э. Антимарксизм вчера и сегодня. Вопросы философии. 1965. № 5 с. 89-90 ↩︎
Е. В. Босенко «О популярной философской литературе. Над чем работали и о чем спорили философы». http://propaganda-journal.net/4617.html ↩︎
А.П. Огурцов. Поражение философии. Электронный философский журнал Vox / Голос: http://vox-journal.org
Выпуск 15 (декабрь 2013). http://www.intelros.ru/pdf/vox/2013_15/ogurtsovap.pdf ↩︎
С. Н. Мареев. Из истории советской философии: Лукач, Выготский, Ильенков. М. 2008. ↩︎
Юлина, Н.С. Философская ситуация в России / Н.С. Юлина // История философии. Вып. 10 / отв. ред. В.В. Старовойтов. М.: ИФ РАН, 2003. — С. 7-23. — ISBN 5-201-02134-4. ↩︎
В Западных странах охотно публиковали труды советских ученых в области точных, естественных или технических наук, а некоторые научные журналы просто переводились полностью, как, например, «Кибернетика» или "Успехи физических наук". Но что касается переводов советских философов, то с этим все было достаточно строго. Не смотря на то, что интерес к работам некоторых из них, например, Э. В. Ильенкова был очень большой (например, его лично приглашали с докладом на Всемирный философский конгресс), но публиковали его в те времена разве что в Италии, но никак не в США или в ФРГ. Первая основательная и относительно объективная работа о состоянии философии в СССР появляется в США только в 1972 году — Graham Loren R. Science and Philosophy in the Soviet Union. N. Y., 1972. ↩︎
Об этом чуть позже мы напишем более подробно, поскольку это очень показательный пример того, как в СССР культивировался не только позитивизм, но и как этот самый позитивизм превращался в самый что ни на есть спиритуализм. ↩︎
Леонида Сергеевна Горбатова, супруга Валерия Алексеевича Босенко, работала на кафедре этики и эстетики Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко. Специализировалась в области этики. Основные идеи изложены в книге «Моральні принципи соціалістичного суспільства». К. Політвидав. 1979. ↩︎
П. В. Копнин был руководителем кандидатской диссертации В. А Босенко, с 1959 по 1961 год он заведовал кафедрой диалектического и исторического материализма КГУ, а с 1962 по 1968 год возглавлял Институт философии АН УССР. ↩︎
П. В. Копнин организовывал кафедру философии самого крупного вуза Украины Киевского политехнического института и был ее первым заведующим. ↩︎
Разумеется, что этот очажок был крайне слабеньким, но для того, чтобы понять, насколько ситуация отличалась от московской, достаточно обратить внимание, что на философском факультете Киевского государственного университета специализация «диалектический материализм» считалась самой престижной, в то время как «логика», напротив, самой непрестижной. То есть ровно наоборот тому, что пишет Ильенков о МГУ: «Выпускники эти просто насмешливо фыркают, услышав предложение работать в области ДИАЛЕКТИКИ КАК ЛОГИКИ И ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ МАРКСИЗМА (фи, — гегельянщина! То ли дело „логика современной науки“! То ли дело — математическая логика, кибернетика!)». ↩︎
Кроме Ильенкова и Лифшица следует вспомнить В. А. Вазюлина и Ю. И. Семенова. Хотя к их собственно философским воззрениям следует относиться весьма осторожно. Неоспоримым остается факт того, что после них остались ученики, которые приложили немало усилий для сохранения марксистской традиции в России. ↩︎
Здесь указать на два достаточно ярких в свое время «очага» марксистской мысли в СССР — это Ростов, к чему приложил большие старания ректор Ростовского госуниверситета Ю. А. Жданов, и Алма-Ата, бывшая в то время столицей Казахской ССР и местом дислокации Института философии АН Каз. ССР, который возглавлял Ж. М. Абдильдин. ↩︎
Для сравнения, министр образования поддерживаемого всем мировым демократическим сообществом правительства Украины в 2015 году чуть было единоличным решением не уничтожил вообще преподавание философии в вузах, сделав ее «предметом по выбору», и только то случайное обстоятельство, что вице-премьер, курирующий эту сферу, вспомнил вдруг (точнее, ему напомнили), что когда-то он окончил философский факультет (и даже был секретарем факультета комсомола на этом факультете), и это решение отменил. ↩︎
Официальное название «Клуб им. Н. Амосова при Киевском Доме ученых» и членами его является не только академики. ↩︎
У этого ученого просто очень высокий как для Украины индекс Хирша — 29 (244 публикации и 3510 цитирований в «Скопусе»), работал в качестве приглашенного преподавателя в Гарварде, в Пенсильванском университете, в университетах Японии, Испании. ↩︎
Непередаваемая на русском языке игра слов: это слово К. Лоренц образовал от немецкого haustiere, означающего домашних животных, и leute — люди. ↩︎
В целом академик видит отличие человека от животного только в наличии языка, позволяющего «создавать культуру». См., например его интервью газете «Зеркало недели» за 30 мая 2008 года «Сознание и нейронаука». Ограничение доступа к сайту ↩︎
Вот как академик оценивает это достижение: «Это позволило создать теорию «глобального рабочего пространства», согласно которой, «сознание возникает при широком распространении информации в мозгу». Вслед за Армстронгом, ступившим на Луну, можем сказать: «небольшой шаг для науки, но большое достижение человечества» — сознание стало объектом инструментальных исследований, хотя длину и трудность пути до понимания его механизмов пока еще трудно оценить». Больше читайте здесь: Ограничение доступа к сайту ↩︎
Дмитрий Мартиров. Ричард Докинз — атеист, от которого хочется верить в бога. http://propaganda-journal.net/490.html ↩︎
И даже Ньютон, который провозгласил знаментый лозунг "Физика, берегись метафизики", назвал свою работу, в которой он изложил фундаментальные принципы этой науки, «Математические начала натуральной философии». ↩︎
К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 20, с. 524-525. ↩︎
Точку зрения автора на то, как было дело в действительности, например, с кибернетикой, можно посмотреть в книге «Очерк истории кибернетики в СССР» или на сайте ↩︎
"Довольствуясь отбросами старой метафизики, естествоиспытатели все еще продолжаю оставлять философии некоторую видимость жизни. Лишь когда естествознание и историческая наука впитают в себя диалектику, лишь тогда весь философский скарб — за исключением чистого учения о мышлении — станет излишним, исчезнет в положительной науке". Энгельс Ф. Диалектика природы. Заметки и фрагменты // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. — Т. 20. с. 525. ↩︎
В.И. Ленин. О значении воинствующего материализма. В.И. Ленин ПСС, т. 45, с. 30. ↩︎
Речь идет о книгах А. Эддингтона, широко издаваемых в СССР в 20-х-30-х годах, и книге В. Гейзенберга «Физика и философия», о которой мы далее напишем более подробно. ↩︎